Истории безумия: Магдебургская резня

В 1630-е на просторах Центральной Европы бушевала Тридцатилетняя война, крупнейший вооружённый конфликт эпохи. Начавшись как прозаическое усмирение мятежного пфальцграфа, она быстро разрослась в грандиозное противостояние, где на одной стороне находилась Священная Римская империя (нынешние Австрия, Чехия, Германия и ряд других территорий) при поддержке германских католических князей и Испании, а на другой — пёстрый конгломерат протестантских владык Германии, которым помогали Франция, Дания и Швеция.

Обычная для Европы свирепая борьба за влияние, земли и богатства осложнялась религиозными спорами: империя выступала в качестве оплота католичества — по крайней мере, официально, — а её противники отстаивали позиции протестантизма. Ещё хуже было то, что новые участники вступали в конфликт постепенно, и каждый раз, когда костёр войны, казалось бы, должен был вот-вот погаснуть, по разбитым германским дорогам начинали греметь сапоги новых завоевателей. К 1631 году походы и сражения длились уже 13 лет, но конца и края им всё ещё не было видно.

Последним участником, который к тому моменту приступил к дележу пирога, стала Швеция. Во главе её стоял король Густав Адольф, знаменитый Лев Севера, крайне амбициозный и энергичный монарх. Он уже прославился на войне с Польшей и теперь был полон решимости создать протестантскую империю вокруг Балтики. Блестящая шведская армия во главе с воинственным правителем выглядела вполне способной добиться этой цели.

Тем более что на стороне империи в это время как раз царил разлад и хаос. Незадолго до высадки шведов на севере Германии в отставку отправился Альбрехт фон Валленштейн, лучший военачальник католического лагеря. Валленштейн, родившись захудалым дворянином, во время войны быстро сделал карьеру.

При этом он не столько действовал в качестве полководца, сколько выступал в роли военного олигарха. Он создал структуру, которую сейчас назвали бы частной военной корпорацией. Валленштейн быстро понял, что война — это не только всеобщее горе, но и прибыльное предприятие. На своих землях он завёл мастерские, снабжающие войска всем необходимым. Суконные мануфактуры, пороховые мельницы, литейные, поля и фермы… но главное — наёмная армия. Благодаря щедрости и бесперебойному снабжению Валленштейн мог извлекать как будто из кармана десятки тысяч солдат, которые по его приказу занимались блестяще организованным грабежом. Это были люди со всех концов империи и из-за её пределов: немцы, чехи, хорваты, венгры, испанцы, итальянцы…

Для крестьянских парней карьера наёмников была чуть ли не единственной возможностью перестать быть жертвами первого попавшегося мушкётера и самим стать хищниками. Разбой и вымогательство имперский полководец поставил просто-таки на индустриальные рельсы, причём систематическому разграблению подвергались не только вражеские, но и собственные территории. В результате на собрании имперских владык незадолго до начала войны со Швецией вопрос о Валленштейне стал одним из основных, и полководец с треском вылетел в отставку, одобренную императором.

Войско возглавил старый боевой конь, фельдмаршал Тилли. Дисциплинированный, набожный и компетентный, этот полководец, однако, был просто исполнительным грамотным солдатом. Валленштейн же подложил ему настоящую свинью, передав армию, но полностью исключив даже разговоры о возможности снабжения.

В результате армия стала расползаться у Тилли прямо в руках. Оголодавшие солдаты, ходившие в рваном обмундировании, толпами дезертировали. Лошади умирали от бескормицы. Войско слабело день ото дня, к вящему злорадству Валленштейна. И тогда Тилли вместе с его помощником, кавалерийским генералом Паппенгеймом, решили попытаться поправить свои дела за счёт захвата и разграбления крупного нелояльного империи центра. Это был Магдебург.

Крупный богатый торговый город на средней Эльбе до сих пор искусно лавировал между императором и протестантами. Город Девы, называвшийся так по изображению на его гербе, почти не страдал от войны, бушевавшей за стенами. Германия представляла собой лоскутное одеяло, и каждая земля сама спасалась как умела. Долгое время у Магдебурга это получалось лучше прочих, однако здесь и заключалась главная проблема: островок спокойствия среди разорённых земель, с которых ландскнехты унесли уже всё, что можно съесть, и всё, что может звенеть в кошельке, просто-таки провоцировал на то, чтобы использовать его в качестве нетронутого склада. Благо Тилли имел все основания наложить руку на Магдебург: город был протестантский.

Весной 1631 года имперская армия приблизилась к городу на Эльбе. Паппенхейм в качестве одного из авторов плана нападения принял руководство осадными работами. Жители, пригласившие в качестве коменданта офицера шведской службы, теперь мрачно рассматривали готовящуюся к штурму армию. Густав Адольф, от которого ждали помощи, имел более важные дела по всей Германии и спасать Магдебург не шёл. С другой стороны, город был неплохо укреплён, и тридцатитысячное население чувствовало себя относительно спокойно, несмотря на то что в лагере осаждающих сидело почти столько же людей — и это были сплошь профессиональные солдаты. Ополченцы Магдебурга были в состоянии защитить свой город по крайней мере до прибытия помощи: шведская армия находилась всего-то в нескольких днях пути.

Однако Тилли и Паппенхейм в своём лагере просто не могли дождаться, когда Магдебург капитулирует. Армия продолжала разлагаться, к тому же они-то не могли знать, когда Густав Адольф решится спасать город. Поэтому оба имперских полководца решили взять Магдебург приступом.

Имперцы несколько дней обстреливали город при помощи массы осадных орудий, пытаясь проломить бреши в стенах. Канонада так и не помогла принудить город к капитуляции, но решительным Тилли и Паппенхейму отступать было некуда.

Неистовый Паппенхейм решил возглавить штурм лично. Для этого человека слова "страх" не существовало, его тело украшали десятки шрамов, и собственную жизнь он ценил лишь немногим дороже чужой.

Тилли в последний раз предложил городу капитуляцию. В ратуше отцы города много часов спорили насчёт его предложения. Конечно, капитуляция означала разграбление и бесчинства наёмников, но всё же бюргеры могли тогда надеяться на скорую помощь шведов. Они отказались.

10 мая в семь утра начался решительный штурм. На сильном весеннем ветру имперцы пошли на штурм. Поле боя мгновенно заволок дым, и в этом дыму орды наёмников лезли на стены. Паппенхейм сумел поджечь одни из ворот и ворвался в город.

Магдебуржцы не собирались сдаваться просто так. Рухнувшие ворота ещё не были приговором. Ополченцы перегородили улицы цепями, отстреливались из окон, с крыш. Однако это уже не имело значения: через пару часов сопротивление было сломлено окончательно, и Магдебург пал.

Во время штурма произошло то, чего никто не ожидал. Солдаты полностью вышли из-под контроля, и штурм перерос в ошеломительную резню. Ситуацию усугубляло одно обстоятельство: наёмники не очень-то хорошо питались, зато ежедневно получали по три литра пива — и хорошо выпили прямо перед штурмом. Взявшие Магдебург солдаты Тилли уже к моменту падения города были вдрызг пьяны.

Тилли и Паппенхейм не собирались уничтожать город, но теперь они могли только с ужасом и яростью смотреть, как бойцы крушат то, что должно было стать источником денег и провианта. Магдебург подожгли, и ветер быстро гнал огонь по улицам. Офицеры не только не пытались остановить побоище, но сами присоединялись к солдатам. Сам фельдмаршал Тилли растерянно метался по улицам с младенцем, снятым с трупа матери. Он сумел организовать из наименее пьяных солдат охрану собора и позволил укрыться внутри тем, кто смог добраться до здания. Паппенхейму пришлось изрубить нескольких собственных солдат, чтобы вытащить из их рук израненного и избитого бургомистра.

Между тем огонь распространялся по городу. Каменные стены и запертые ворота не позволяли многим даже просто покинуть гигантский крематорий. Вдобавок спьяну многие солдаты пропустили момент, когда надо уходить, и погорели прямо в домах, которые грабили. Тилли попытался организовать тушение пожара и спасение горожан из огня, но тщетно: в лучшем случае солдаты выводили из огня молодых женщин, чтобы тут же на них накинуться, или богатых горожан, с которых можно было потребовать выкуп. Город полыхал весь остаток дня и всю ночь — со всеми своими складами и богатствами.  

Наутро Тилли оказался перед лицом кошмарного факта: почти все подвалы с вином, пивом и водкой остались целы, они были каменными. Солдаты вернулись на развалины и принялись довершать начатое. Вакханалия продолжалась и прекратилась только после того, как выпито оказалось всё.

Через три дня имперские полководцы начали наводить порядок. Шатающиеся от похмелья расстрельные команды повели на казнь тех, кто ещё пытался хулиганить. Тилли вступил в пощажённый пламенем собор. Победители отслужили торжественную мессу. Трудно сказать, понимал ли Тилли, насколько своеобразно звучало "Тебя, Господи, славим!" над изувеченным городом, исходящим смрадом от 25 тысяч мёртвых тел. Что до Паппенхейма, то этот рубака выразился исчерпывающе: "Все наши солдаты стали богачами. С нами Бог!" 

Беда в том, что Магдебург теперь не мог дать ни зёрнышка, ни фунта пороха и ни талера. Из 30 тысяч человек осталось едва ли пять. Уцелевшим разрешалось заплатить за себя выкуп, но почти ни у кого не было денег после разграбления и пожара, так что выжившие магдебуржцы записывались в армию тех, кто изуродовал их жизнь, — благо кроме солдат войску требовались слуги, кузнецы, шорники, повара, словом, работники всех профессий. Отдельной проблемой стало множество женщин, лишившихся мужей и отцов. Решение Тилли едва ли можно назвать куртуазным, зато оно было вполне в духе эпохи: он переженил на них холостых наёмников.

Империя, казалось бы, одержала победу, но её последствия оказались хуже, чем у любого поражения. Нейтральные до сих пор князья толпами ехали в ставку шведского короля Густава Адольфа, а армия, разумеется, так толком и не приобрела никаких запасов на руинах. Вскоре после этого побоища Тилли был разгромлен наголову Густавом Адольфом и погиб. Впрочем, победитель ненадолго пережил его: и Густав Адольф, и ещё один покоритель Магдебурга Готтфрид Паппенхейм погибли через каких-то полтора года.

…Символ Магдебурга, статую Девы, нашли обгоревшей в канаве. Город захирел, и к концу Тридцатилетней войны там всё ещё оставалась едва ли одна десятая от довоенного населения. А немецкий язык обогатился новыми выражениями: "магдебургизировать" — "стереть с лица земли", "магдебургские квартиры" — "выжженная земля", ну и наконец: "магдебургская свадьба" — "надругательство". Собирались ли имперские полководцы делать то, что сделали? Желали ли они, солдаты, войти в историю в качестве убийц? Нет. Ограбленный, но целый Магдебург мог снова подняться — хотя бы для того, чтобы ландскнехты смогли ограбить его ещё раз. Однако случилось то, что случилось: некогда большой и богатый город лежал в руинах скорбным памятником самому страшному стихийному бедствию — человеку, потерявшему контроль над собой.