Райхельгауз: Райкин говорит о цензуре, потому что может. В СССР было иначе

Художники всегда приспосабливаются к власти, с которой они работают. Поэтому Райкин говорит, потому что можно говорить. И я его целиком поддерживаю. Он выдающийся деятель современного театра. Но он говорит, потому что сегодня это не угрожает его жизни и здоровью.

Другое дело — в советское время.

Естественно, что в Советском Союзе любой спектакль подвергался цензуре. Сегодня огромная свобода по сравнению с СССР, потому что любая пьеса, которую выбирал для постановки режиссёр в любом российском театре, должна была получить государственный лит. То есть её должны были принять цензоры и поставить на ней номер. Это называлось "залитовать пьесу". Без этого нельзя было провести ни одной репетиции.

Кроме этого существовали в каждом главке, управлении культуры Москвы, Министерстве культуры так называемые репертуарные отделы. И в этих отделах велась работа над пьесами. К каждой пьесе был приставлен редактор, и, даже если режиссёру уже разрешили поставить эту пьесу, редактор вычёркивал отдельные слова, фразы. Когда спектакль был готов, его должны были принять. До сих пор сохранилась такая формулировка, особенно часто её слышу в провинциальных театрах: "У нас сдача спектакля". Вот это слово "сдача" — спектакль сдавался начальству, руководителям культуры. Он игрался в пустом зале, где сидела комиссия, принимающая спектакль.

Были страшные скандалы. Я хорошо помню, как в "Современнике" Георгий Товстоногов, великий режиссёр, сдавал спектакль по инсценировке Сергея Михалкова. Они инсценировали "Современную идиллию" Салтыкова-Щедрина. И всем в комиссии было понятно, что речь здесь идёт о Советском Союзе, а не о царской России. И вот посмотрела комиссия спектакль, потом долго молча сидела в Министерстве культуры — все боялись начать говорить. С одной стороны, Товстоногов и Михалков — депутаты Верховного Совета и члены ЦК КПСС, а с другой, все понимали, что это антисоветская постановка. И попросили авторов высказаться. Я при этом присутствовал, я был тогда режиссёром в "Современнике", встал Михалков и заикаясь сказал: "Мне кажется, ч-ч-что царизм давно не получал такой пощёч-ч-чины". И все как-то выдохнули и решили, что это будет пощёчина не советской власти, а царской.

Я должен сказать, что, по сравнению с советской властью, сейчас полная свобода. Сейчас мы можем ставить всё что угодно. Мы жили в Советском Союзе. Это было время железного занавеса, сильного преследования со стороны органов и властей. К сегодняшнему времени масса претензий, но сравнить нынешнего президента с генсеками тех времён — Брежневым, Черненко, Андроповым — это несравнимо (в пользу современных руководителей).

Когда мы с Анатолием Васильевым и Борисом Морозовым руководили театром Станиславского в 70-е, у нас была куратор, которая, в отличие от нынешних безграмотных девочек, была очень образованной женщиной. Я до сих пор помню её имя — Ариадна Арсентьевна Смирнова. Она к спектаклю, который потом был назван классикой мирового театра и режиссуры (первый вариант "Вассы Железновой" Горького), написала 86 замечаний: убрать это слово, убрать эту трактовку, убрать эту мизансцену.

Я несколько раз сдавал в управление культуры спектакль "А поутру они проснулись", в итоге он шёл 800 раз. А претензии со стороны цензоров были: "Артисты слишком голые, вот здесь они должны прикрыться простынёй" или "Здесь они пьяные, а должны быть трезвыми". Я говорю: "Как трезвые, если они лежат в вытрезвителе?!" А они: "Нет, советский народ не может быть представлен в вытрезвителе".

Тогда же была шутка, называлась "выпустить на сцену кошку". Шутка была в том, что при показе спектакля комиссии в самый ответственный момент, когда персонаж говорил фразу, которую нельзя было произносить, кто-то из-за кулис выбрасывал на сцену кошку. Кошка пробегала, и вся комиссия смотрела на кошку: "А почему она у вас тут бежит?". И так комиссия пропускала реплику.

Читайте также: Райкин жёстко высказался против запретов в искусстве