Несвобода как ключ к пониманию русского упрямства

Надеждам нашего либерального класса на вызревание социального протеста как на результат введения экономических санкций не суждено было сбыться.

Здесь я на секунду отвлекусь. Можно ли называть классом образец стремительной депопуляции политического субъекта, сдувшегося за несколько лет до отрицательных величин? Думаю, что всё ещё можно, поскольку процентное соотношение либерального сообщества и пропутинского населения страны, увы, никак не равно сохраняющемуся колоссальному влиянию либералов в медиа, различных творческих союзах, в интеллигентных и околоинтеллигентных кругах. Эта группа прогрессивно мыслящих людей и до сих пор в значительной мере определяет повестку дня России, внедряя в её общественное сознание ложные мифы и фантазии.

Одной из таких фантазий как раз и являлась на протяжении долгого времени мечта, подаваемая как непреложный прогноз, о народном бунте, "бессмысленном и беспощадном", который, как весенняя гроза, без остатков снесёт, смоет бессмысленное и уродливое сооружение, именуемое путинским режимом. Оттого на ура шли разнообразные меры, предпринимаемые Западом, чтобы досадить России, остановить её рост, разодрать её экономику в клочья. Шли под восторженные всхлипы и самозабвенные камлания друг другу о том, что, дескать, всё — это начало конца постылой эпохи.

Но не свершилось. Народ, чей уровень благосостояния и впрямь снизился довольно ощутимо, не внял ультиматумам, а продолжал хладнокровно подставлять плечо своей стране и её руководству.

Если не заходить слишком далеко, в новейшие времена концепция коллективной ответственности как часть идеологической доктрины досталась нам в наследство от идеологий коммунизма и нацизма, которые полагали субъектом истории не отдельного человека, не личность, а целые сообщества — классы или нации. Правильные направляли ход истории, неправильные несли сообща ответственность за провалы, ошибки, ложные, тупиковые шаги, способствовавшие умножению энтропии. Собственно, коммунистам и нацистам удалось на практике реализовать идею коллективной ответственности, уничтожив или подвергнув репрессиям изрядное количество представителей чуждых и вредоносных классов или этносов.

В некотором смысле наши прогрессисты сумели восстановить преемственность, освоив в качестве субститута, объясняющего феномен непробиваемости населения России санкциями и прочими осложняющими жизнь паскудствами, коллективной ответственностью русских за неправильную историю, за варварскую ментальность, за трагический сбой при сборке национального организма.

Рабская покорность, непреодолимое желание ощущать себя безвольной игрушкой в руках беспощадной и сильной руки, стремление отобрать чужое, обидеть слабого, взять в полон собственной несвободы всё видимое и невидимое пространство — все эти свойства, имманентные русскому духу, заложенные едва ли не на генетическом уровне, позволяют нашим либеральным соотечественникам понять, наконец, почему народ ведёт себя не так, как предписано непреложной логикой человеческого выживания. Почему он выбирает не желудок, а нечто ему противоположное в то время, как обстоятельства вынуждают задуматься, а не так ли уж Запад не прав в своём стремлении преподать России урок. Прав хотя бы потому, что, будучи обустроенным лучше как цивилизация потребления и производства материальных благ, он в состоянии накинуть на Россию удавку, прав в силу своего могущества и опережающих возможностей давления.

Но нищее население упрямо стоит на своём, отказываясь повиноваться указующему персту, не желая взволнованной ордой растекаться по улицам и площадям, чтобы смести неправедную власть, подставившую страну под удар. Прозрение либералов о русском рабстве, его же влюблённости в несвободу, мёртвой истории, отказавшейся внедрять политические практики древнего Новгорода и выбравшей взамен тоталитарный порядок московского царства, — это ведь совсем не открытия, сделанные в наши времена. Собственно, весь XIX век полнился теми же спорами между славянофилами и западниками о природе русского мироустройства.

Так что наши прогрессисты, полагая, что они совершили прорыв в понимании тех бездн, которые зияют из отечественной истории и народного характера, на самом деле лишь повторяют зады уже пройденного, хотя и неотыгранного до конца. Мы всё так же, как и наши предшественники, демонстрируем миру свою невоспитанность, неумение жить по навязываемым и кажущимся нам несправедливыми правилам, а наш либеральный класс всё так же недоумевает — почему эти русские не желают стать частью глобальной культуры, влиться в семью цивилизованных народов.

И так же, как и раньше, на них снисходит прозрение: раб не может быть свободным, поскольку не знает, что ему делать со свободой, он желает лишь одного, чтобы его направляла блистательная длань властителя, в которую он влюблён как в единственный источник жизни.