Отрезанные от жизни. Как выживают старики в заброшенной деревне Севрюково

Семеро стариков почти полностью изолированы от внешнего мира. Местные чиновники не могут сделать нормальную дорогу, обеспечить пенсионеров газом и углём, зато обещают весной привезти урны для голосования.

Найти деревню Севрюково, где на отшибе цивилизации живут лишь семеро стариков, просто. Проедешь пятнадцать минут от города Мценска Орловской области — и ты на месте. Стоишь на повороте, уходящем в белое русское поле. Через поле нормальной дороги нет. Конечно, по бумагам дорога есть, даже две: прямая и объездная. Но бумаги те лежат у чиновников в кабинетах. Чиновники в Севрюкове бывают редко, а жители знают точно: нормальной дороги нет.

По полю до деревни пять километров пешком — по местным меркам рядом. Тем более что снег улежался и наст уже твёрдый, проваливаешься реже. Севрюково — как сезонный курорт среднерусской степной полосы. Не везёт туристам, которые приезжает осенью и весной. Путь до деревни становится жутким месивом. Везунчики приезжает летом или зимой: летом всё высыхает, а зимой замерзает — и пробраться можно. Нам повезло вдвойне. Зимой нас согласились подбросить до деревни на уазике.

Тот, кто никогда не ездил в уазике по зимнему полю, не сможет познать весь ритм и дзен российской жизни. Кочка, колея, подмёрзшее болото, колея, кочка — вниз-вверх-влево-вбок мотает по салону, как горошину, которую трясут в жестяной банке. Вытряхивают в конце пути.

— Овраг Наташа там, — бубнит под нос громадный водитель Александр. Двигатель ревёт, машину трясёт. Твоя голова ударяется о разные места обшивки салона, поэтому кажется, что послышалось. Не могут же крутой заледенелый овраг звать женским именем. Но мы выезжаем на ровное место — не послышалось.

Лет шестьдесят тому назад всё произошло. Молодая девушка из деревни полюбила соседского парня. Но хеппи-энда у этой истории не было — девушку ту изнасиловали. Парень ли тот изнасиловал или чужой человек, об этом вспоминают с неохотой. Но девушка пошла в овраг и повесилась. С тех пор овраг и зовут её именем — Наташа. Такая в деревне Севрюково местная мрачная мифология.

Деревня вся соткана из мифа. Стоит проехать бесконечно белое поле, как погружаешься в вещи и предметы, которых уже нет на самом деле.

— Посмотрите, вон там, где столб с деревом, — там школа была. Начальная, четыре класса. Но сейчас её не увидишь, — Александр проводит экскурсию.

Мы проезжаем прошлую школу, прошлый магазин, некогда крупную конюшню, успешную ферму, хороший хозяйский дом. Руины кирпичного здания — это добротный сельский клуб. Но тоже тридцатилетней давности. Чтобы вид за окном не утомлял однообразием, тренируем воображение — какая она была, деревня прошлого. Уазик будто скачет по волнам памяти. Волны бьются о снег и бездорожье. Снега навалило много.

Уазик, взвизгнув, тормозит, разбрызгивая снег и грязь. Из салона вываливаются помятые люди. Девять человек. Разминают ноги и осматриваются. Хотя смотреть особо не на что — кривая колея, снег, покосившиеся заборы, хмурые деревья.

Мария Баст — правозащитник, месяц назад она впервые приехала в деревню.

— Я увлекаюсь историей и искала пословицы, гадания на погоду, ещё что-то. В администрации сказали, не проедете, да там и живёт один алкаш. А в соседней деревне сказали — всё-таки бабушки живут, и мы решили ехать.

Мария увидела, как живет Севрюково, поразилась и стала жаловаться по инстанциям. Ведь для девушки это не просто деревня. Она считает севрюковцев далекими потомками выходцев из древнего Рима.

Теория Марии сложна и запутанна. Но в двух словах она выглядит так. В византийских свитках восьмого века писали, что на территории нынешней Болгарии жили северцы. В древнерусской "Повести временных лет" упоминаются славянское племя северян. С 15-го века в различных документах фигурируют севрюки — как ответвление или же прообраз казачества.

Некоторые учёные считают, что северцы-северяне-севрюки — это разные названия одного племени, которое в итоге откочевало с территории Римской империи на территорию Руси. А деревня Севрюково была центром их культуры. С тех пор центр культуры увял.

Покинув первый Рим, севрюковцы поселились в 300 километрах от Третьего Рима. Прошли столетия — и в деревне осталось лишь семь никому не нужных стариков. Они не знают ничего о древнем прошлом, хотя сегодня живут так же, как и в прошлых веках.

Деревня Севрюково изрядно вытянулась. Поэтому жилые дома мы ходим и выискиваем среди завалившихся построек и оставленных летних дач — в тёплое время года здесь как раз много людей.

Ближе всех к античности в деревне Лидия Ивановна — она и самая старая жительница, и самая бодрая. Хрупкая, в косынке и с тросточкой, но её взгляд пробивает насквозь. В 82 года она может преподавать позитивную психологию унылым городским хипстерам. И рассказать, почему на девятом десятке жизнь только начинается и как это круто. При этом в городе она и года не прожила, а всю жизнь провела здесь. Большое Севрюково, Малое, да Журавинка — три деревни в паре километрах друг от друга. Но дороги нет, поэтому путешествовать сложновато.

Об античности во дворе у Лидии Ивановны напоминает корыто. Точнее об античном римском выражении memento mori — помни о смерти. Лидия Ивановна рассказывает о таком без жеманности, в лоб и даже с иронией.

— Пару лет назад было. Умер сосед в Журавинке. Погода была плохая очень-очень-очень. Снега было много. К дому не подъехать даже на лошади — утопнет. А дорогу не чистили. Ну а его надо хоронить. Без гроба, он тока помер, они его положили в корыто и повезли. Старики такие же, как он, и везли. Вот из дома его выкатили под горку и затем на горку. Потом по полю на лошадь, а потом с лошади на машину и в город уже. Теперь пойдёмте, я вам курочек покажу.

После корыта, кажется, ничего не испугает. Курочки прыгают по сараю и пугливо кричат, заметив незнакомцев. Еды купить негде, и птицы — единственный свежий продукт. Летом в деревню приезжала коммерческая продуктовая лавка. А раз в месяц, если доберутся по полю, приезжают родственники. В остальное время продуктов купить негде.

Но Лидия Ивановна смотрит на всё с оптимизмом. У неё большой опыт жизни в России. Она, словно мертвеца в корыте, тащила на себе двадцатый век. В 1941 году ей было четыре года, когда в соседнее село вошли немцы.

— Немцы на нас шли с той стороны — каратели. Два мужика — у них бачки такие с бензином за спиной. И с первого дома они пошли жечь. И сожгли всю деревню. Мы выскочили голяком. Я себе руки и ноги отморозила, пока шли.

Они добежали до соседнего села. Но фашисты захватили и его. Мать и все взрослые спрятались, кто в подпол, кто куда, в домах остались дети и старики. В дом зашли фашисты, среди которых был полевой врач, не немец — финн — он увидел, что обмороженные руки и ноги девочки начинают гноиться.

— Он меня в избе увидел — закричал, долой, все долой, всех бабок повыгнал. Руки и ноги у меня там нарывали уже. Срезал кожу. Мазутой какой-то намазал и на второй день приходил меня лечил. Ну, хоть царствие ему небесное я хочу пожелать.

Маленькая Лида с мамой и сестрой в итоге сбежали к своим. Сестра умерла в госпитале. А после войны выжившие — Лидия Ивановна с родителями — стали врагами народа. Отец был в плену. Мать жила в оккупации — это означало клеймо человека второго сорта на всю жизнь. Не помогла даже смерть Сталина, о величии которого сейчас спорят и даже дерутся. Лидия Ивановна пережила Сталина сама без споров.

— Ой, когда Сталин умер, как все плакали. Я в десятом классе. В марте, помню, было. Нашу школу загнали в зал главный, где танцуют. Директор объявил — все навзрыд плакали. Почему? Тогда же, ребята, как было — тихо, молчи, а то. У меня двоюродный брат — Андрей звали, папкиного брата сын — закончил школу, учился в институте. У них семья здоровая — 26 человек было, а он один учиться пошел. И идёт как-то с другом своим — ну как обычно, нынче с другом, завтра с другом разговаривает — ну обо всем. И он как-то идёт и говорит: а Сталин-то, говорят, страшный, рыжий. Он сказал, а его ночью пришли и забрали, посадили. Друг донёс. И загнали его в Сибирь, так он и остался там.

Но и после смерти вождя народов ничего не изменилось для Лидии Ивановны. Учиться не дали — сиди тихо не рыпайся, как дочь предателя. И уехать не дали. После десяти классов отказали в комсомольской путёвке. Не взяли в Орловский университет. Зря столько лет она таскала учебники пятнадцать километров до школы. Не было портфеля — носила в платке, который потом надевала на голову.

Затем работа в свинарнике, в сельском магазине, дояркой и бригадиром-полеводом — 42 года героического труда. Если бы она жила в античном Риме, её бы назвали героем. На её глазах, при позднем Сталине, зародилась, а при Хрущёве окрепла цивилизация деревни Севрюково. При Брежневе наступал её золотой век. При Горбачеве закат. Дальше уже была гибель античного мира. Сейчас, если пользоваться историческим календарём, для деревни наступили тёмные века: хаос и разруха.

Хотя для Лидии Ивановны деревня — это самые светлые воспоминания.

— Мне тут первые лапти папка плёл. Липы ветки, не толстые, а шириной с палец, — срезаешь их ровненько, чтобы поменьше сучков было. Верхушку отсекаешь. Печка топится — истопилась уже не очень жарко. И прямо в печку их. И мигом они слезают, берёшь лыко, и оно тонким слоем сползает, разворачивается с ветки. Потом его берёшь и лапоть плетёшь.

Мамка моя носила нижние рубашки из марли — тогда хороших-то особо не было. Она мне старые разорвала, мне на рубаху, а папка лапти сплёл. И Паска была — 29 апреля. Ох, сколько же у меня было радости: новые лапти, новые портянки, обмотанные, и рубаха. И я побежала в лапту играть.

О давнем прошлом народа северцев Лидия Ивановна ничего не слышала. И от Рима свой род не ведёт. Но иногда находит на огороде или недалеко от участка старинные монеты 18–19 веков. Но их она не хранит — раздаривает детям, внукам да редким гостям.

Нине Григорьевне — 72 года. Эта подтянутая и строгая женщина была главной бизнесвумен Севрюкова. Она осуществляла строгую эмансипацию и сурово пресекала харассмент тогда, когда это ещё не было мейнстримом. В 1980 году её поставили руководить фермой — то есть, по сути, всей деревней. В ней жило больше 300 человек. А на ферме росло 700 коров, а кроме того лошади, свиньи и куры.

Свои задачи Нина Григорьевна определяет просто: быть справедливой, но иногда строить подчинённых. И коров гоняла, и молоко доила, и транспортёр чинила, а если мужики пьяные были, то за ними с поленом бегала. Они же алкаши были все. В доме Нины Григорьевны и сейчас висит фотография: крепкая женщина в белом халате играючи наливает молоко из тяжёлого железного бидона.

— Эта фотография в клубе висела. Может, в году 89-м сделали. Приезжали к нам корреспонденты, снимали, как мы работаем. Ну, первая же ферма по надою молока в районе была. Это вот доярка моя стоит. А по центру я в белом халатике. Какой-то моей доярки не было, так я сама коров подоила и в бидон налила, и сняли тут меня, — Нина Григорьевна говорит подчёркнуто сурово и отстранённо, но глаза её при этом гордо блестят.

Тогда на ферме была техника. Трактора ездили по полю, разравнивая его в разные стороны. Нина Григорьевна и сама садилась в трактор или запрягала лошадь да ехала в поселковую администрацию за газовыми баллонами. Там она лично грузила 50-килограммовые газовые тубы в прицеп и везла назад. И сейчас бы привезла. Да ни трактора, ни прицепа. А люди из любой администрации забросили это занятие уже пару лет как. Вся надежда на себя да родных.

— У меня был красный уголок на ферме. Каждый надой молока отмечала и лучших работников. Мы там Восьмое марта отмечали и на собрания туда приходили к нам. Ну и членом КПСС была, пока всё не развалилось.

Сегодня от былых собраний не осталось и следа. Хотя бывшие коллеги — коровница да доярка — ещё живут в деревне Севрюково. С ними Нина Григорьевна держит связь, "чтоб одним не помереть", — то в гости ходят, то созваниваются. Говорить по сотовому телефону в деревне любят по нескольку часов.

А ещё за домом Нины Григорьевны растут три груши. Под этими грушами были три могилы. Могилы фашистских солдат. Дом Нины Григорьевны находится на той же улице, что и дом Лидии Ивановны. А в 1941–1942 в её доме был фашистский госпиталь. Немцев выбили, а могилы солдат остались. Там и лавочка стояла, над ними потом и детские качели висели, играла малышня, устраивали обеды и свидания.

Про могилы все знали и за могилами ухаживали. Без злобы, без ощущения того, что похоронены убийцы и враги. А несколько лет назад летом в деревню Севрюково приехали немцы. Это были сыновья погибших здесь фашистов. Они поблагодарили Нину Григорьевну, выкопали останки и увезли на родину. Подальше от деревни, в которую своя страна не может проложить нормальную дорогу.

В это время года Нина Григорьевна часто смотрит в небо. Но тут нет религиозной мистики — она просто хочет знать, пошёл снег или нет. Есть такая традиция в Севрюкове: если начинается снегопад, все, кто может, бегут из деревни. Потому что иначе можно остаться в снежном плену — надолго отрезанным от цивилизации, что даже уазик не пройдёт. А этого не хочется, особенно возможным потомкам римской цивилизации.

— Да как живём. Очень отвратительно! Жить здесь хорошо. Но жить здесь невозможно. Хорошо, когда сухо. А осенью, весной и зимой совершенно невозможно. Летом иногда хорошо, — Сергею Ивановичу 61 год, и он проиграет в сражении на звание самого позитивного жителя деревни, если такое решат устроить.

Он лукаво взирает из-под шапки и рукой поправляет нависающие казацкие усы. Сергей ведёт нас по двору в сопровождении четырёх петляющих кругами кошек. Мужчина прихрамывает, опираясь на трость. Ещё недавно Сергей лежал после инсульта и не мог подняться с кровати. Но хорошо, что, когда случился приступ, была сухая осень и скорая помощь по колдобинам проехала. Скорая вообще старается проехать, когда может. А Сергей ведёт счёт — это такая русская рулетка для жителя сельской местности. Два инфаркта, три инсульта — когда его привезти успели, когда сам успел себя привезти.

В 2009 первый инсульт случился зимой. До больницы его везла жена — Надежда. У неё болезнь Паркинсона, но это не помеха. Благо не на себе везти — на лошади. Рада — одиннадцатилетняя кобыла, местный раритет — последняя крупная живность деревни Севрюково. Мохнатая лошадь уже не раз выручала Сергея с супругой. Они живут на окраине деревни, и помочь некому.

Надежда волоком вытаскивала мужа из комнаты, могла бы с матом, да сил материться не хватало. Ещё лошадь запрячь нужно, сани притащить, а потом по пухляку, на санях, везти супруга несколько километров до больницы.

После того случая власти дорогу пару недель чистили. Это Сергей помнит чётко. Потом бросили — года на два. Вообще, в Севрюкове есть примета: если дорогу чистят, значит, кто-то умер или при смерти, или, в крайнем случае, об этом написали в прессе. Очередная похоронка подбадривает районные власти и подталкивает к активности. Тут же из-под земли появляются грейдеры и трактора — жизнь становится лучше и веселее. Но похороны завершаются, и жизнь продолжает всё так же грустно катиться по полю. То есть дорогу забрасывают.

— Последний раз сын приезжал. Так продуктов взяли на месяц: консервы, молока, да хлеба двадцать буханок. А он как заплесневеет, нового-то не купить, так мы обрезаем, вымачиваем и собакам отдаем, а тот, который без плесени, сами едим, — у Сергея и Надежды две собаки, они исправно лают за окном.

Редкая удача для Севрюкова — шумиха вокруг деревни. Когда стало известно про деревенские реалии и сюда стали наезжать инспекции, дорогу почистили, хотя перед этим никто не умирал. Позже, когда умерла бабушка в Журавинке, дорогу дополнительно разгребли грейдерами. Впрочем, когда шум стих, недавно выпавший снег уже не убирали. Ведь когда все живы и нет интереса из Москвы, общение с властями складывается по чётко отработанной схеме.

— Наша власть местная вообще не реагирует — хоть вы все попередохните. Они говорят, с нас полномочия сняли. У нас нет техники. Надо обращаться в орловскую администрацию. Сами звоните. А толку туда звонить, ровно как и сюда. А тут неделя была — вода закончилась. Ну, мы ничего, пошли снег нагребли, натопили и чай пили.

Газовые баллоны, которые должны заправлять и возить, — не возят, уголь, который полагается бесплатно, не выделяют, дрова также старикам приходится покупать за свой счёт. Вроде собирались плановую газификацию деревни устроить, но в последний момент в администрации сказали, что планы изменились и теперь газификация за счёт пенсионеров. Дорогу начали строить в 2016-м — отсыпали километр и двести метров гравийки, но бросили. В 2017-м отсыпали ещё 50 метров. На этом прогресс, не вынеся молниеносного продвижения, встал.

Но в марте в деревне ждут гостей. В администрации пообещали, что урны для голосования привезут обязательно, и на тракторах. Удивительная решительность чиновников, к которой в Севрюкове уже привыкли.

А сколько таких историй и секретов в других российских деревнях?! В тех деревнях, которых с каждым годом становится всё меньше. Там, где нет народа с возможным тысячелетним прошлым. За исключением российского народа, конечно. Просто жители тех деревень не удосужились попасть под внимание прессы и потому местным властям совершенно не интересны и не опасны для них. Так и остаются те деревни забытыми историями, которые никто не услышит, потому что не проедет к ним по отечественному бездорожью.