"Падёт Арцах — погибнет Армения". Почему в Карабахе боятся "ереванского Майдана"

В Нагорном Карабахе новой войны никто не хочет, но все её ждут. Столица непризнанной республики город Степанакерт находится в шести часах езды от Еревана. Но даже сквозь горные перевалы эхом сюда доносится революция. Жизнь непризнанного государства слишком тесно связана с Арменией, и всё, что происходит там, так или иначе будет иметь последствия здесь.

На главной площади города тишь да благодать, лишь припаркованные машины да спешащие по делам прохожие. Ни митингов, ни лозунгов. На столбах вдоль дорог висят флаги Арцаха — армянские цвета, которые пересекает белый горный кряж. Возле памятника революционного героя Степана Шаумяна прогуливаются жители. После недели дождей наконец-то солнечно и тепло. На улицах очень много детей. Мальчишки с игрушечными пистолетами да взрослые мужчины в армейской форме — вроде бы и всё, что напоминает о войне.

Последняя "четырёхдневная война", как её назвали, началась и закончилась в апреле 2016 года. Тогда в посёлках рвались снаряды, в горах звучала артиллерия. А на территории республики впервые за четверть века шли локальные бои между армянами и азербайджанцами.

Год назад в Нагорном Карабахе поменяли конституцию. Государство официально переименовали из Нагорно-Карабахской в Арцахскую Республику. Карабах — название персидское, позднее азербайджанское и означает "чёрный сад", а Арцах — самоназвание провинции ещё в составе античной Великой Армении. Раньше оба названия были тождественны — теперь от всего связанного с недругами официально открестились.

Однако от военного противника, который постоянно рядом, откреститься нельзя. И с того дня, как в Ереване началась "революция", в Степанакерте и окрестных сёлах поползли слухи о том, что военные стягивают войска к границам. И что это приведёт к войне. Вместе со слухами по дорогам ползут военные грузовики. Карабахские солдаты проводят учебные стрельбы с применением танков и артиллерии. А блокпосты с обеих сторон усиливают — на случай вдруг чего.

Возможно, поэтому лица взрослых мужчин в Степанакерте пасмурны, несмотря на солнечную погоду.

— Я, вообще, поддерживал Сержа (Саргсяна). Было бы лучше, чтобы Серж не уходил. Я, конечно, не знаю точно, но, мне кажется, он переживал за Карабах. А тому, кто будет за ним, ему будет, мягко говоря, пофиг на нас, — рассказывает таксист Гарик. Он уверен, что то, что Серж Саргсян вырос в Карабахе и воевал в 1992–1994 годах здесь, имеет большое значение для региона.

Сам Гарик младше, он не воевал, но два года служил срочником, а после ещё шесть лет по контракту — водовозом. В апреле 2016-го он гонял грузовик с водой туда и обратно к линии фронта. После ушёл в отставку. Говорит, что в последние несколько дней у границы постреливают сильнее, чем обычно.

Недалеко от здания парламента республики ведутся самые острые геополитические споры. Но спорят не депутаты, а деды. Группа пожилых мужчин обсуждает будущее Армении и Арцаха недалеко от цветного плаката "С 9 Мая". В Степанакерте в этот день тройной праздник: победа над фашистами, день Вооружённых сил республики и День освобождения горы Шуши — откуда в 1992 году в ходе войны выбили азербайджанскую артиллерию, которая стреляла по городу. Поэтому и разговоры у плаката всё больше победные.

— Ты знаешь, то, что Саркисян сам из Карабаха, — мне вообще всё равно. Он, конечно, воевал, но главное, чтобы не воровал. Вот если придёт тот, кто воровать не будет, — тогда всё хорошо будет, — начинает один из мужчин.

— Я скажу, что думаю, — у нас ничего плохого не будет. Кто бы ни пришёл, он Арцах не отдаст. Падёт Арцах — это значит, что Армения погибнет. Так что всё будет хорошо. У нас всё будет в рамках закона.

— А войны не боитесь? — спрашиваю я.

— Да мы не боимся. Мы ждём. Мы тут готовы. Каждый день готовы. Пусть эти турки (так в регионе называют азербайджанцев) сюда приходят. Мы у них ещё и Нижний Карабах заберём, — мужчины поддерживают это заявление соседа по лавочке громкими одобрительными возгласами.

В правительственных кругах Карабаха ситуацию комментируют неохотно. Но в целом, пусть и неофициально, подтверждают, что ситуация сложная и неопределённая. И так как от смены власти в Ереване напрямую будет зависеть конфигурация власти и уровень поддержки Нагорного Карабаха, то в разговорах стараются равноудалиться от обоих полюсов политического конфликта.

Говорят, мол, официально скажешь, что правильно власть сменили — нельзя так долго у власти находиться, так сразу на тебя говорить начнут, что Карабах предаёшь. А поддержишь старую власть — так кричать будут, что это вы своих только и поддерживаете.

Но если политики могут удалиться, то жителям небольших сёл удаляться некуда. Дома не бросишь, и мнение о происходящем там иное. Мы мчимся по трассе от Степанакерта к Мартакерту — посёлку, где рвались снаряды в дни Четырёхдневной войны. Впрочем, слова "трасса" и "мчимся" здесь неверны — уместнее будет сказать, что мы пытаемся ехать по разбитой дороге, объезжая бесконечные ямы. Дороги в Нагорном Карабахе в ужасающем состоянии.

Мимо проносятся таблички населённых пунктов: Нор-Мараг, Нор-Айкаджур, Нор-Кармираван. В каждой деревушке два-три десятка домов. Успешность населённого пункта можно определить по процентному соотношению разваленных и жилых зданий. Если пополам и тех и тех — значит, всё хорошо.

С того времени как в 1994 году закончилась война, многие дома и постройки так и не восстановили, их остовы торчат повсюду. Мы проезжаем реку — справа огромный бетонный виадук, четверть века назад его взорвали, чтобы остановить продвижение войск, но не восстановили. Вместо этого построили рядом мостик поменьше. Мелькает надпись "вокзал", но сейчас это просто бетонная арка и гора камней — с начала 90-х поездов в республике нет и всё развалилось или разваливается. Проезжаем гранатовый сад, где на фоне ярко-ржавых деревьев ветшает остов автобуса, кем-то брошенный годы назад.

Въезжаем в небольшой посёлок на десять домов. Недалеко пасётся стадо овец. На обочине что-то жарко обсуждают трое мужчин. Причём один из них спорит, не слезая с коня.

— Да что можно сказать про политику. Я иногда больше не с той, азербайджанской стороны угрозы боюсь, а наших политиков в Ереване, — рассказывает Ваграм.

Он воевал в первую войну, как, впрочем, и почти все взрослые мужчины в Карабахе.

— Что мне война, начнётся, пойду опять — бежать мне некуда. Дом этот, что ли, брошу? Лучше они работу бы людям обеспечили. Вот в чём проблема. Вот если бы они это в Ереване решили, тогда другое дело. Это политики, не любим мы их.

Мужчина верхом бьёт коня ногами по бокам и быстро скачет прочь. Мужчины кивают в сторону отары овец.

— Щас Баги вернется, всё про политику расскажет.

Минут через пять вдалеке в поле появляется Баги. Он идёт пешком. Конь семенит следом. Баги несёт в правой руке какой-то коричневый свёрток. Он небрежно размахивает этим, как пакетом, купленным в супермаркете. Рядом с ним, немного забегая вперёд, с вопросительным блеяньем бежит овца.

— Ягнёнка несёт. Родился только, — говорит Ваграм.

Баги несёт ягнёнка, держа за передние ноги, ягнёнок беспомощно болтается вправо и влево. Баги останавливается и небрежно бросает ягнёнка на траву. Овца бросается к нему. Пока ягнёнок корячится и пытается встать, Баги бросает несколько фраз по-армянски.

— Он говорит, что для политиков с обеих сторон мы как бараны. Они нам скажут и тем скажут: идите и убивайте друг друга, вот вам винтовки, вперёд. И всё. Мы умрём. А они деньги заработают. У политиков единственная задача — деньги заработать. Мы тут не любим политиков, я же говорил, — передают мне смысл сказанного.

Баги оставляет ягнёнка с мамой, подмигивает, запрыгивает на лошадь и с криком быстро скачет прочь к отаре овец и баранов.

В посёлке Мартакерт живёт около тысячи человек или, как говорят в Арцахе, 200 семей. Слева от посёлка горы, а справа уже граница, траншеи и блокпосты с обеих сторон. На въезде в посёлок стоит колесо обозрения. Ржавое и облезлое, оно выглядит каким-то фантастическим реликтом, случайно забытым гостем из другой вселенной. Его веселое вращение остановили во время войны, в начале 90-х, и с тех пор не запускали. Удивительно лишь, как оно уцелело при всех обстрелах. Если забраться на самый верх, будут прекрасно видны стоящие друг напротив друга силы Азербайджана и Нагорного Карабаха.

Но Веронике не нужно лезть на колесо обозрения, чтобы знать, что и где. Прямо на склоне, недалеко от пограничной полосы, она держит огород. Огород обнесён колючей проволокой, и в этом небольшом квадрате женщина в одиночку хозяйничает. Высаживает с одного края картошку, а чуть подальше зелень — урожаи здесь хорошие.

В последние дни в посёлке только и разговоров, что о войне. Говорили даже, что на линии соприкосновения недавно погиб солдат. Но верить женщине в это не хочется, а военные правды всё равно не скажут. Каждый раз перед сном Вероника молится и засыпает тревожным сном, а каждое утро выходит на огород.

— Да, может прилететь, — говорит она. Соседка вон на огород не выходит, боится и её отговаривает. Но Веронике нужно кормить семью, а зарплаты в посёлке крошечные. Поэтому она надеется, что всё закончится военным миром и целым огородом. Не хотелось бы, чтобы грядки разворошил взрыв, не говоря уже про дома.

Веронике 37 лет, с самого рождения живёт здесь и знает местность лучше любой контрразведки. Если пойти вот по той дорожке, то через три километра уже блокпосты. С пригорка можно даже рассмотреть азербайджанские посёлки — они тоже стоят вдоль линии фронта. А вон оттуда летели снаряды два года назад.

Всю жизнь она бежала от войны. Сперва в 1992 году всей семьей они бежали подальше от линии фронта в село Мадагиз — это в нескольких километрах севернее. В 2016-м уже бежали из Мадагиза сюда, в Мартакерт.

— Хватит — третий раз уже никуда не побегу. Сколько можно-то, — Вероника резко встряхивает пучок зелени, и подсохшие комья земли летят в разные стороны, другой рукой она вытирает пот со лба — на улице жарко.

— Я дочку и мать отсюда выслала. Дочку отправила в Степанакерт. Мать звонила, хочет приехать — я ей говорю: ты пока там лучше посиди, мало ли что. Два года назад отсюда уже 42 семьи уехали. Кое-кто вернулся, но не все. Но я буду здесь. Я человек верующий, Бог мне поможет. Да и родом я отсюда, моя эта земля, куда мне уходить. Но войны я не хочу, устала я уже от неё. Нормально пожить хочется.

На обратном пути в Степанакерт мы сворачиваем с трассы. Она закрыта, потому что военные проводят учебные стрельбы — на этом участке дороги с двух сторон полигон и солдаты стреляют по мишеням через дорогу. Ехать приходится через Агдам. На карте это очень большой посёлок или небольшой городок. Но в реальности это город-призрак. Настоящее кладбище домов. Мы едем очень медленно. Потому что если во всём Нагорном Карабахе дороги плохие, то здесь их нет.

Слева и справа на зелёной траве взошли руины домов. Их десятки и сотни — они виднеются до горизонта. Многие руины огорожены колючей проволокой. Спустя 25 лет там ещё могут быть мины или неразорвавшиеся снаряды.

Когда сворачиваем на узкую улицу, видно, что дома строились крепко и на совесть — для семьи на долгие годы. Иногда среди развалин можно различить величественные колонны Дворца культуры или далёкие минареты мечети.

В Агдаме можно снимать фильм о человечестве, которое уничтожило себя в огне большой войны. Дополнительные декорации не понадобятся. Уже два десятка лет тут официально никто не живёт. За исключением нескольких человек, которые облюбовали и надстроили себе порушенные жилища. Как правило, они промышляют поиском лома. Говорят, что выкопали ещё не всё возможное. Или выращивают овощи на ничейной земле — её тут в избытке. Эта территория, где не хотят селиться, принадлежит войне.

Когда-то здесь тоже жили сотни семей. До войны в Агдаме сообща существовали и те и те — так говорят, имея в виду и армян, и азербайджанцев. После войны здесь не осталось ни тех ни тех. Только голое поле битвы, где вместо человеческих костей каменные кости домов.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в Степанакерт, где внешне всё спокойно. На обратном пути я замечаю статую, которая скрыта в кустах недалеко от здания парламента. Это советская скульптура девочки с птицей в руках. Статуя, вероятно, задумывалась солнечной и золотой. Когда-то её обновили и покрыли краской.

Но позолота местами обвалилась, открыв куски серого бетона. Поэтому девочка с птичкой не выглядит волшебным артефактом советской эпохи, скорее наоборот. Просто бетонная девочка держит в руках бетонного голубя мира. Она поднимает руки к небу. Но бетонный голубь слишком тяжёлый и вот уже многие годы не может взлететь.