"Самовары" Сталина: Как советские города "чистили" от героев-инвалидов

16 января 1945 года.

— Гриша, вижу "фокеры" слева! Внимание, их тут не меньше трёх эскадрилий!

— Командир, иду на перехват!

Младший лейтенант Григорий Волошин крепко выругался: ну, фрицы, держитесь!

Шёл уже третий день нашего наступления на Восточную Пруссию, и советская артиллерия методично перемалывала в пыль бетонированные доты Гумбинненского укрепрайона, где окопались недобитые фашисты из группы армий "Центр". Дальнобойные гаубицы работали день и ночь, а вот пилоты бомбардировщиков в бессильной ярости сидели на земле и ждали лётной погоды: снежная метель сменялась то непроглядным туманом, то новым бураном.

Вечером 15 января наконец распогодилось, в штабе дали приказ на вылет, и сразу две воздушные армии обрушили на врага огненный ураган фугасных бомб.

Немцы пробовали огрызаться, и тогда в дело вступили "сталинские соколы" из 813-го истребительного авиаполка, прикрывавшие "бомберов" и уже не раз гонявшие хвалёных немецких асов.

Вот и сейчас, едва наши "пешки" — бомбардировщики Пе-2 — успели отработать по немецким позициям, как из-за облаков дыма выскочили три десятка "фокеров" — мощных истребителей FW-190. Навстречу им тут же рванула восьмёрка наших Ла-5: плевать, что силы неравны, главное — это связать силы немцев и дать уйти нашим "бомберам".

Закипел воздушный бой. В какой-то момент младший лейтенант Григорий Волошин, взмыв под самые облака, вдруг увидел, как в хвост командира эскадрильи майора Митрофанова зашли сразу два "фокера".

— Уходи, командир, я прикрою! — обрушился он сверху на немцев.

Нажал на гашетку, но ленты обеих пушек ШВАК давно уже были пусты. Чёрт!

— Командир, уходи! — прокричал он, бросая машину на таран.

Очевидцы видели, как оба самолёта столкнулись в воздухе и в огненном взрыве развалились на части. Тело Волошина так и не нашли, хотя его фамилию в тот же день внесли в список безвозвратных потерь, а за спасение командира его посмертно представили к награждению орденом Отечественной войны I степени.

Но Григорий Волошин не погиб. Искалеченного, обожжённого и контуженного лётчика в тот же день нашли наши пехотинцы в каком-то болоте.

Врачи-хирурги совершили настоящее чудо, вернув пилота к жизни. Правда, разорванные в клочья ноги пришлось ампутировать, как и обе руки. Но самое главное — от страшной контузии Волошин потерял память, а все его документы сгорели.

Никто не знал, как зовут геройского лётчика, а сам он не помнил о себе абсолютно ничего. Вернее, может быть, что-то и помнил, но сказать ничего не мог: после контузии Волошин мог только мычать что-то нечленораздельное. Но чаще всего он просто молчал, глядя невидящими глазами в одну точку.

Так началась новая эпопея скитаний лётчика Волошина — по госпиталям и домам инвалидов.

Великая Победа 1945 года досталась Советскому Союзу ценой, пожалуй, самой страшной трагедии в истории. Война не только унесла около 27 миллионов человеческих жизней, но и оставила несчётное количество вдов, сирот и инвалидов. По данным Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге, в ходе Великой Отечественной войны ранения получили 46 миллионов 250 тысяч советских граждан. Из этого числа около 10 миллионов вернулись с фронта с различными формами инвалидности, в том числе 775 тысяч с ранениями в область головы, 155 тысяч с одним глазом, 54 тысячи ослепших, 3 миллиона одноруких, 1,1 миллиона без обеих рук…

Советские органы стали следить за военными инвалидами ещё в ходе Великой Отечественной войны. В течение 1943–1944 годов НКГБ СССР направил местным органам госбезопасности несколько директив, требовавших "профилактировать" инвалидов войны, чтобы вернувшиеся с фронта калеки не вели антисоветской пропаганды.

Причин же для недовольства советской властью было более чем достаточно. Инвалиды Отечественной войны I и II группы — т.е. люди, полностью утратившие трудоспособность — получали пенсию в размере 300 рублей в месяц (для рядового, сержантского и старшинского состава), что составляло примерно половину оклада неквалифицированного рабочего. В деревнях же вернувшиеся с фронта калеки не получали почти ничего: в те времена государство было уверено, что содержание инвалидов, вернувшихся с фронта без ног или без рук, является делом исключительно их родных и родственников. Был даже издан специальный закон, категорически запрещавший принимать в учреждения социального обеспечения инвалидов I и II группы, имевших родителей или родственников.

Вместо этого власти предлагали инвалидам самим зарабатывать на жизнь — дескать, в социалистическом обществе должны работать даже безрукие.

"Советские врачи ведут упорную борьбу за жизнь наших славных воинов, раненных на поле боя, за возвращение их к полноценной жизни, к труду, — писали советские газеты. — Для ускорения выздоровления раненые занимаются рукоделием, рисуют, ремонтируют часы, а также работают портными в артели "Швейный труд". Созданы специальные учебные заведения, в которых инвалиды войны приобретают трудовую квалификацию и получают новую профессию".

Но в действительности немногие бывшие лётчики и танкисты горели желанием переквалифицироваться в швей-надомников.

Писатель-фронтовик Виктор Некрасов так описывал жизнь своего фронтового друга, оставшегося без обеих ног:

— Биография-то у меня кончилась. Так, мура какая-то осталась. А ведь лётчиком был. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок... Летать уже не буду, из комсомола выбыл. Мотаюсь по городам с какими-то чёртовыми тапочками. В Ростове инвалидная артель их делает — хорошие, на лосевой подошве. Я перевожу их в Харьков, в Одессу, сюда: с протезами всегда проедешь, никто не задержит. А трое ребят — жуки такие, дай бог, загоняют их. Вот так и живу: заработаю — пропью, опять заработаю — опять пропью. А ты говоришь — счастье. Нет его! Ноги-то не вырастут...

Алкоголизм часто толкал военных инвалидов в ряды нищей братии. Именно они, увешанные орденами безногие солдаты-победители, стали лицом послевоенного нищенства.

В 1948 году с нищими "орденоносцами" власти решили бороться. Был принят указ "О выселении в отдалённые районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни". Расчёт Сталина был прост: поскольку большинство населения в СССР было сельским, то и большинство инвалидов-войны, побиравшихся на вокзалах Москвы, были вчерашними колхозниками, от которых отказались родственники, не желавшие тащить на себе обузу — безногого инвалида. И если на деревенскую родню не действовали советские призывы, то должен был подействовать страх оказаться в ссылке из-за нищенствующего родственника.

Также для острастки инвалидов было проведено и несколько публичных уголовных процессов. Например, в посёлке Кожва Коми АССР чекисты выявили так называемый Союз инвалидов войны, организованный несколькими бывшими офицерами Красной армии. Возглавлял его некий майор, который провоцировал антисоветские разговоры и "клеветнические измышления" о плохом положении инвалидов в Советском Союзе.

Сложно сказать, существовал ли Союз инвалидов войны на самом деле: Кожва был своего рода столицей Печжелдорлага — Печёрского железнодорожного лагеря, заключённые которого строили магистраль на Воркуту. Как раз после войны в Кожву прибыло несколько этапов окруженцев, то есть солдат Красной армии, которые в первые годы войны прорывались из котлов к своим, а уже после войны были причислены к "изменникам Родины". Среди окруженцев было немало и инвалидов. Возможно, что чекисты просто придумали "инвалидскую" организацию, желая показать, что от суровых приговоров по антисоветским статьям не спасут никакие прежние военные заслуги и увечья.

Также в стране прогремел и анекдотический процесс против профессионального мошенника Вениамина Вайсмана из Житомира.

В Музее МУРа на Петровке Вайсману посвящена целая экспозиция: "На протяжении 24 лет, занимаясь карманными кражами, пять раз был судим на разные сроки содержания в лагерях. В период с 1933-го по 1944-й Вайсман был 13 раз судим за побеги из мест заключения". Наконец, в 1944 году Вайсман был этапирован в Печёрские лагеря на строительство железной дороги. Он снова убежал, но на этот раз неудачно: после нескольких суток блужданий в лесах он отморозил ноги и руки. В конце концов его нашёл конвой. Солдаты доставили его в центральный изолятор Печёрских лагерей, где фельдшер отрезал ему обе ноги и несколько пальцев на левой руке. После чего безногого жулика отпустили на волю — по июльской амнистии 1945 года.

С карьерой карманника было покончено, и Вайсман стал мошенником. Он купил офицерскую форму с капитанскими погонами, знакомые фальшивомонетчики сделали ему поддельные документы, орденские книжки и даже две медали "Золотая звезда Героя Советского Союза". И новоиспечённый "герой войны" начал обивать пороги начальственных кабинетов, требуя "справедливости": денег, одежды, еды, жилья.

Расчёт Вайсмана был точен: высокопоставленные чиновники ранга начальника управления, замминистра, министра имели бронь от призыва на фронт. При виде инвалида войны, да ещё и дважды героя, у них возникало какое-то подсознательное чувство вины и раздражения из-за того, что они сами не могут поддержать все эти "окопные" воспоминания о боевом братстве, и поэтому им всем хотелось побыстрее избавиться от посетителя. А как проще всего это сделать? Да просто задарить "героя", откупиться. В это трудно поверить, но Вайсман за два года успел обмануть около полусотни чиновников, причём среди обманутых были и сами наркомы. Согласно данным следствия, в результате своих походов Вайсман получил свыше 50 тысяч рублей наличными и товаров на сумму 100 тысяч рублей, а также ордер на квартиру в Киеве, направление на регулярные лечебные процедуры и ножные протезы новейшей конструкции.

В 1947 году обнаглевший Вайсман пошёл по второму кругу — и был арестован. Суд дал ему девять лет лагерей, причём советские газеты, писавшие о процессе, открытым текстом предостерегали всех инвалидов войны от хождений по инстанциям: дескать, теперь каждый такой посетитель будет браться на особый учёт.

Только в хрущёвское время появились специальные машины для инвалидов с ручной системой управления — "инвалидки" (СМЗ-С1Л-О и СМЗ С-3А), которые стали бесплатно выделять через собесы.

Воспитательные меры подействовали: в 1948 году нищие инвалиды действительно ненадолго исчезли с улиц советских городов. Но постепенно всё вернулось на круги своя. И в 1951 году Сталин постановил радикально решить проблему, поручив всех инвалидов войны, пойманных за попрошайничеством, добровольно-принудительно расселить по интернатам закрытого типа.

В июле 1951 года было принято сразу два указа, Совмина СССР и Президиума Верховного Совета СССР, — "О борьбе с нищенством и антиобщественными паразитическими элементами".

Согласно официальной статистике МВД СССР, во втором полугодии 1951 года в крупных промышленных городах за нищенство было задержано 107 766 человек, из них свыше 70% составляли инвалиды войны и труда. Уже в следующем году министр МВД отрапортовал о задержании 156 817 человек, занимавшихся нищенством, в 1953 году за "паразитический образ жизни" было задержано 182 342 человека.

Всех задержанных инвалидов войны было приказано поселить в специальные дома-интернаты, которые создавались при каждом областном центре. При этом, разумеется, дома инвалидов войны располагались в отдалённых, скрытых от глаз людских местах, чаще всего в заброшенных монастырях: Кирилло-Белозерском, Александро-Свирском, Горицком Воскресенском, в Нило-Сорской пустыни... Например, инвалидов из Москвы свозили в закрытый Климовский Покровский монастырь и в Ногинск (Богородск), где палаты для безногих фронтовиков находились в бывшем лагере для немецких военнопленных "Оранки-74", до этого — Оранском мужском монастыре.

Условия содержания фронтовиков, впрочем, мало чем отличались от лагерных. Нарком МВД Сергей Круглов писал: "Борьба с нищенством затрудняется... тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов, самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать... Для предотвращения самовольных уходов из домов инвалидов и престарелых лиц, не желающих проживать там, и лишения их возможности заниматься попрошайничеством часть существующих домов инвалидов и престарелых преобразовать в дома закрытого типа с особым режимом..."

Самым же известным в СССР стал Дом инвалидов войны и труда на острове Валаам, открытый в зданиях Спасо-Преображенского монастыря. Именно здесь было целое отделение для "самоваров" — так несколько цинично в то время называли людей, потерявших обе руки и ноги.

Вопреки всем слухам, Валаамский дом инвалидов всесоюзного статуса не имел и обслуживал пациентов из Карело-Финской ССР, Ленинградской области и соседних регионов. То есть на Валааме нашли своё пристанище бывшие герои Ленинградской блокады и жестоких боёв на Невском пятачке.

Например, рядовой 712-й стрелковой бригады Михаил Гусельников, который не провоевал и недели, прибыв на фронт из Омска. В январе 1943 года во время прорыва блокады Ленинграда он получил осколочное ранение в позвоночник и с тех пор стал почти полностью парализован. Отказался возвращаться домой.

Или морской пехотинец Балтийского флота Александр Амбаров, ветеран двух войн — советско-финской и Отечественной. Воевал в Карелии с финнами, был ранен, обморозил обе ноги, потом сражался на Невском пятачке. Четыре раза его окоп накрывало немецкими бомбами, после чего товарищи буквально откапывали его из-под земли. На пятый раз не повезло: в земле остались обе ноги и левый глаз, выбитый осколком.

В доме инвалидов находился и его однополчанин — матрос Василий, фамилии которого никто не помнил, а все его звали Васей Петроградским. Писатель Эдуард Кочергин в "Рассказах питерских островов" описывает, что в интернате Вася Петроградский не потерялся, а, напротив, нашёл себя, создав хор "самоваров". Летом дважды в день сёстры-санитарки выносили на зелёно-бурых одеялах своих подопечных на "прогулку", раскладывая инвалидов на берегу. Самым верхним клали Васю Петроградского, затем запевалу, ниже — высокие голоса, ещё ниже — басы. И вечером, когда у пристани внизу пришвартовывались и отчаливали московские, череповецкие, питерские и другие трёхпалубные пароходы с пассажирами на борту, "самовары" под руководством Василия Петроградского давали концерт.

На Валааме жила и партизанка Серафима Николаевна Комиссарова. Она была радисткой в партизанском отряде, воевала в Белоруссии. Однажды каратели окружили партизанскую базу, все ушли через болота, а Серафима осталась с рацией — это была единственная возможность связи с Большой землёй. Всю ночь она стояла в ледяной болотной жиже, держа рацию на голове, пока мимо по кочкам шли гитлеровские каратели. К утру болото замёрзло, и вернувшимся партизанам пришлось буквально вырубать Серафиму из этого льда.

Доставили её в медсанбат, стали оттирать спиртом, приводить в чувство. Кое-как Серафима пришла в себя, но ноги её перестали слушаться. Просто высохли, как две ниточки, и всё.

После войны она вышла замуж за однополчанина, уехала с ним жить в Карелию — в посёлок Сортавала. Власти ей даже купили инвалидную коляску, причём с ящиком для инструментов — после войны Серафима Комиссарова устроилась на работу в пункт ремонта, где чинила радиоприёмники и бытовую технику. Казалось, она была образцовым советским инвалидом, но в 1950-е годы умер муж. И Серафима Комиссарова, оставшаяся без родственников, сама попросилась на Валаам.

К концу 50-х таких "добровольцев" на Валааме было уже большинство: вчерашним фронтовикам была нестерпима мысль, что они стали невыносимой обузой для жён или стариков-родителей, которым самим требовалась помощь. Многие инвалиды были брошены семьями: молодые женщины уходили от искалеченных супругов к здоровым любовникам, забирали детей. Отчаявшиеся солдаты писали заявления: "Прошу отправить меня в дом инвалидов". Уж лучше там быть, среди "своих" — таких же калек, чем постоянно ловить на себе ненавидящие взгляды близких. Иногда родственники спохватывались и писали на Валаам письма: жив ли там такой-то товарищ? У администрации была даже заготовлена традиционная форма ответа на подобные обращения: "Сообщаем, что здоровье такого-то по-старому, а вам он не пишет, потому что новостей нет и писать не о чем — всё по-старому, а вам передаёт привет".

На Валааме оказался и лётчик Волошин — вернее, в документах дома инвалидов он проходил как "неизвестный солдат".

Определили Волошина в самое закрытое отделение — для "психических", открытое в бывшем храме Никольского скита, где он более 15 лет пролежал на кровати среди таких же контуженных и потерянных людей.

В 1974 году на остров Валаам прибыл художник Геннадий Добров, решивший живописать быт дома инвалидов, о котором ходило столько слухов на материке. Он подрабатывал санитаром, а в свободное время рисовал портреты инвалидов войны — ветеранов, живущих на острове.

Однажды он посетил и Никольский скит, где его поразил "неизвестный".

Геннадий Добров писал: "Захожу ещё в одну комнату, смотрю — лежит человек. Без рук, без ног. Но лежит на чистой кровати, укрытый чистым одеяльцем таким маленьким, простынёй. И подушка у него, всё очень чисто. И он только на меня смотрит, смотрит... Вижу — это молодой, как бы... молодой солдат, ну как вот бывают новобранцы, но потом смотрю — нет, это уж не такой и молодой, это он просто... Как бы у него лицо застыло в том состоянии, когда вот его контузило. И с тех пор оно не стареет, как бы такое... И смотрит на меня, ничего не может сказать. А мне потом сказали нянечки: "Да, его так привезли откуда-то. И он ничего не говорит, он контужен. И документов никаких при нём не было. И его история болезни чистая, ничего там не написано — кто он, откуда, кто его родители, где он служил, в каких войсках..." Ну, я сейчас же побежал обратно к себе. Взял доску свою, взял бумагу, карандаш и прибежал обратно. И сел напротив него и стал его рисовать. А он как лежал в одном положении, так и лежит. Как смотрел на меня первый раз, так и смотрит таким же взглядом ясным, таким чистым, таким проникновенным. И я его очень быстро и совершенно легко нарисовал. Потому что я его почувствовал, как будто бы это какой-то мой брат, как будто это какой-то мой родственник, как будто это человек настолько мне близкий, родной, что я просто так вот зажал зубами свои губы, чтобы они не кривились от боли и чтобы глаза ещё не застилали слёзы, я старался рисовать..."

Директор дома инвалидов Иван Королёв, узнав о том, что санитар тайком от начальства рисует портреты пациентов, пришёл в ярость и выгнал художника с острова.

Рисунки Доброва сначала отказались принимать на всех выставках в СССР, его грозились выгнать из Союза художников. Но в 1987 году Доброву за серию работ "Автографы войны" дали медаль "Борцу за мир".

И портреты фронтовиков тогда увидел весь мир, в том числе и Николай Григорьевич Волошин, сын лётчика Волошина, который в начале войны вместе с матерью был увезён в эвакуацию в Киргизию, где и остался жить после войны.

Увидев портрет "неизвестного солдата", он обмер: это был его погибший отец, тела которого никто так и не нашёл (да и не искал). Сравнили все сохранившиеся фотографии — его лицо, вне всяких сомнений!

Правда, к тому времени лейтенант Волошин уже умер: он скончался буквально через несколько дней после того, как Добров нарисовал его портрет. Словно дождался чего-то, чего ждал всеми силами.

В 1994 году Николай Григорьевич Волошин прибыл на Валаам и поставил памятник на безымянной могиле на самом краю Игуменского кладбища. Пробовал было поговорить с кем-то, но никто уже не помнил ни "неизвестного солдата", ни тех нянечек, что выносили "самоваров" на прогулки, ни других фронтовиков, ни самого директора Королёва, полагавшего себя королём всего острова... К тому времени Валаам заселил совсем другой контингент: спившиеся алкоголики, пойманные милицией бомжи, вчерашние лагерные уголовники, потерявшие конечности на лесоповале.

Инвалиды-фронтовики же тихо ушли, не обременяя никого лишними хлопотами и ненужными переживаниями, как того и хотел товарищ Сталин.