Холод, строевая и в любовницы к императору: Как учили студенток Смольного

Женские драки, подъём в 6 утра, жутко неудобные платья. Вот как готовили "образцовых жён и матерей" в главном российском вузе для девиц. К слову, высшим учебным заведением Смольный не являлся — его программа была максимум гимназической. Ученицы с ужасом вспоминали, как ходили строем и в столовую, и в церковь. И тем не менее в учебное заведение "для своих" мечтала попасть каждая.

В XVIII веке, несмотря на все усилия, большинство девушек воспитывалось в "домостроевских" традициях: главное — выйти замуж, а значит, и учиться надо уходу за супругом. Дворянским дочкам, конечно, нанимали педагогов, но толк от этого был не всегда: часто представительницы того же уездного дворянства не умели даже грамотно писать. По-французски и по-немецки могли свободно разговаривать лишь единицы, хотя эти языки были крайне модными на протяжении XVIII–XIX веков. А главное — не было какой-то единой системы воспитания благородных девиц.

К тому моменту во Франции, например, давно существовал Королевский дом святого Людовика — светская женская школа. Екатерина II решила не отставать от "просвещённой Европы".

Государыня планировала забирать девочек из семей, чтобы оградить от невежества, и, поместив в "благородную среду", создать совершенно новый тип женщин. Преподаватели должны были делать из девочек "парфеток" — в переводе с французского означает "совершенный".

Уже после смерти Екатерины II её невестка, жена императора Павла I Мария Фёдоровна сделала так, что принимать в институт начали не только дворянок.

— "Мещанок" не возили во дворец для раздачи наград (и уж, разумеется, выпускниц-"мещанок" не брали во двор фрейлинами), не было у них ни императорских экзаменов (в присутствии особ из императорской фамилии), ни так называемого императорского бала, на котором с нами танцевали великие князья, иностранные принцы и особы высочайшей свиты, — указывает Александра Соколова в книге "Из воспоминаний смолянки".

Да и по решению Марии Фёдоровны учили мещанок только быть "хорошими жёнами". Срок их пребывания в учебном заведении сократили до шести лет. Дворянки же учились тогда по девять. Так что говорить о равном даже "женском" образовании для представительниц дворянства и других классов нельзя.

И тем не менее об учёбе в Смольном мечтала любая — по его окончании были шансы попасть во фрейлины к императрице. В практическом плане это означало дальнейший крайне выгодный брак: большинству фрейлин выбирали ну очень хорошую партию.

Изначально девочек забирали в Смольный в шесть лет, а отпускали "в общество" лишь в 18. Набор осуществлялся раз в три года.

Родственники девушек подписывали соглашение, что не будут просить вернуть воспитанниц раньше срока. Видеться с воспитанницами они могли лишь по выходным и праздникам и строго в присутствии педагогов.

— Были совершенно отчуждены от родных; хорошо ещё, если родители или близкие родственники жили в Петербурге, могли раз в неделю навещать девочку; а бывало и так: родители привезут дочь, уезжают обратно к себе за тысячу или более вёрст и только по окончании являются взять из института уже взрослую девушку. При мне были такие случаи, что ни дочь, ни мать с отцом не узнавали друг друга, — пишет Надежда Ковалевская ("Воспоминания старой институтки").

Девочек по возрастам делили на четыре класса. Отличались они и формой: с 6 до 9 лет носили кофейную, с 9 до 12 — голубую, с 12 до 15 — серую, а с 15 лет и до выпуска носили белые платья. Выглядели они, конечно, очень эффектно, но ходить в подобном было неудобно.

Одинаковые платья, одинаковые причёски (волосы нужно было зачёсывать в зависимости от класса на определённый манер. Тот факт, что у кого-то они кудрявые, никого не волновал — делай как все).

Девушки не всегда жили мирно между собой. Доходило и до "межклассовых" драк.

— "Голубые" дрались со старшим ("белым") классом, дразнили маленьких из класса "кофейного" (мы были в платьицах кофейного цвета) и даже иногда дерзили классным дамам, — пишет Александра Соколова в книге "Из воспоминаний смолянки".

Но подобное поведение было скорее нонсенсом. За любые проступки девушек жёстко наказывали.

— Как только утром в шесть часов раздавался звонок, дежурные начинали бегать от кровати к кровати, стягивали одеяла с девочек и кричали: "Вставайте! Торопитесь!", — пишет в своих мемуарах одна из воспитанниц, Елизавета Цевловская.

Дальше молитва, умывание, столовая. Везде ходили строем.

— Куда бы мы ни двигались, мы выступали как солдаты — бесшумной стройной колонной. В столовую туда и назад строились восемь раз, по часу тратили, отправляясь на прогулки и в церковь, — вспоминает Цевловская.

После — уроки, обед, прогулка, молитва и сон. Во времена Павла I и после выходить разрешалось в строго определённое время под пристальным присмотром учителей. Гуляли, если это можно так назвать, воспитанницы строго по территории Смольного и под пристальным присмотром педагогов.

— То, что не отпускали нас из института ни при каких семейных обстоятельствах, я испытала на себе: за четыре месяца до выпуска я имела несчастье потерять отца, жившего в окрестностях Петербурга, и меня не отпустили отдать последний долг. Вот как строго относились к правилу не выпускать ни на шаг из института! — пишет Ковалевская.

Питание, судя по всему, было направлено в первую очередь на то, чтобы воспитанницы ни за что не поправились. К примеру, во второй половине XIX века девушкам на завтрак давали чай с булкой, немного масла и сыра, порцию молочной каши или макарон. На обед — жидкий суп без мяса, на второе — мясо из этого супа. Вечером давали ещё маленький пирожок и чай с булкой.

В посты условия были жёстче: на завтрак — шесть маленьких картофелин или три средних с постным маслом и каша-размазня. Обед — суп с крупой, небольшой кусок отварной рыбы, которая получила прозвище "мертвечина" за свои вкусовые качества, и постный пирожок.

Температура в спальнях не поднималась выше 16 градусов. Девушки рано ложились и рано вставали. Чтобы позвоночник был прямым — жёсткие кровати, для "молодости лица" — ледяная вода из Невы.

Телесные наказания строго-настрого запрещались. Но за любой минимальный проступок девушек стыдили прилюдно.

Например, за сквернословие и дерзость воспитаннице надевали на шею огромный картонный красный язык. Носить заставляли от одного дня до семи.

Ношеный чулок как знак позора был, пожалуй, самым распространённым методом наказания. Его прикалывали к платью за небрежную причёску (прядь выпала), чуть мятую или небрежно залатанную одежду, чернильное пятно на пальце.

Наказания были и едой. Точнее так — голодными официально девушек не позволялось оставлять, но им могли запретить садиться за стол. А стоя есть было неприлично ("как падшая женщина").

Наказания были даже, если девушка во время урока повернулась к окну или просто что-то искала. За это к одежде прикалывали "бумажку позора" — просто обрывок бумаги.

Как ни старайся, а девушки есть девушки, без первой детской влюблённости — никак. Причём многие, конечно, не могли крутить романы — да и с кем? Преподавателей-мужчин даже к середине XIX века (так называемый расцвет училища) было мало. Да и все они часто годились воспитанницам в дедушки. Хотя некоторых это не останавливало.

Но самым модным было страдать по кому-то из царской семьи: кто — по государю-императору, кто — по цесаревичу, кто — по его братьям. Встретить воспитанницы их могли во время выпускных экзаменов у старших классов или приёмов, которые давали при Смольном. Члены царской семьи наведывались во время праздников, могли посетить балы или театральные постановки при институте.

Одним из ярчайших примеров, пожалуй, стала Екатерина Долгорукова — морганатическая жена Александра II. Она страдала по императору и до учёбы в Смольном, а тот её вспомнил лишь в 1865 году. Тогда, в Вербное воскресенье, государь приехал в институт, где ему среди прочих представили 17-летнюю Долгорукову. Бурный роман, который завершился вторым браком государя, вспыхнул именно с этого "представления".

Но в основном это заканчивалось страданиями, вырезаниями лезвием у себя на запястье инициалов возлюбленного (надо ли говорить, что замеченные в этом несли суровое наказание?). Деревья в саду при институте, кстати, тоже претерпевали от действий "благородно страдающих" — на стволах нередко увековечивали информацию об объектах обожания.

— Институтки собирали и тщательно хранили кусочки жаркого, огурца, хлеба со стола, за которым обедал государь, выкрадывали платок, который разрезался на маленькие кусочки и распределялся между воспитанницами, носившими эти талисманы у себя на груди, — писала одна из выпускниц Смольного, Варвара Гарулли.

Александр II знал об этой привычке институток и однажды, отдавая им платок, потребовал, чтобы "с ним делали что хотели", а вот к любимому питомцу — собаке Милорду — даже не вздумали приближаться (не отрезать клочки шерсти на память).

Единственное, пожалуй, что по-прежнему хромало, — уровень образования. Нет, первых студенток, ещё во времена Екатерины, учили и музыке, и арифметике, и истории с географией, и даже физике с архитектурой. Что уж говорить о литературе с французским — произведения Монтескьё у многих отлетали от зубов.

Как только за Смольный взялась невестка Екатерины II Мария Фёдоровна, нормы образования, мягко говоря, пересмотрели. Так, основное внимание стало уделяться тому, как женщина должна себя вести в обществе, как танцевать, о чём говорить. На уроках строго запрещали задавать вопросы учителю. Спросила что-то? Жди чулок на груди.

Представление о Гоголе и Пушкине девушки имели только по рассказам учителей. На французском могли изъясняться, на немецком с горем пополам — тоже. А вот задача прочитать хоть страницу на одном из иностранных языков могла поставить красавиц в тупик.

Да и разговаривать они могли на "инязе" благодаря тому, что в Смольном не реже раза в неделю устраивали дни того или иного языка: то есть переходить на любой другой строго запрещалось. В качестве наказания за ослушание могли заставить носить знак позора даже в родительский день (крайняя мера наказания).

Готовить они тоже умели... никак. По воспоминаниям Цевловской, во время уроков домоводства им максимум разрешали что-нибудь нарезать для блюда.

Попытки исправить ситуацию были. Так, в 1859 году инспектором классов назначили Константина Ушинского. Он стал вводить естествознание, в разы увеличил количество часов по русскому языку и литературе, сделал переходы в следующий класс ежегодными и сменил едва ли не весь преподавательский состав.

За последнее Ушинский жестоко поплатился: так, оставшиеся педагоги и их уволенные некогда коллеги засыпали руководство Смольного анонимными доносами. Ему и всему новому педсоставу пришлось уйти, и всё вернулось на круги своя.

Смольный институт существовал в столице вплоть до октября 1917 года. После этого его перевезли в Новочеркасск, выпустив студенток в последний раз в 1919 году. А после — закрыли "за ненадобностью".