"К ёб***й матери". Почему Сталин посылал все донесения о немецком нападении?

Даже вечером 21 июня глава СССР не верил в немецкое нападение, хотя располагал его неопровержимыми доказательствами. Причина этого неверия — вовсе не неадекватность советского руководства. Но чья же тогда?

История времён Сталина — любимая тема для политического самоутверждения самых разных сил. Те из них, что пытаются представить Сталина мудрым и всегда адекватным государственным деятелем, категорически не согласны с тем, что он до самого конца не ожидал немецкого нападения в июне 1941 года. На первый взгляд это подтверждают и источники. Как известно, советские спецслужбы в июне 1941 года установили прослушку в немецком посольстве, и к 16 июня прослушка зафиксировала уверенность всех сотрудников посольства — от посла и военного атташе до уборщиц — в близкой войне.

По линии НКГБ и военной разведки поступали сведения того же характера. Военные из приграничных округов говорили то же самое. Вот показания К.Н. Деревянко, заместителя начальника разведывательного отдела штаба Прибалтийского особого военного округа: "Данные о времени начала боевых действий со стороны гитлеровской Германии... За 3–4 дня в них указывалось довольно точно не только о дне, но и о вероятном часе начала боевых действий".

Всё это породило распространённую точку зрения: если Сталин до июня 1941 года и не знал о нападении, то всё же в последние предвоенные дни поверил в его возможность и начал принимать меры, просто они запоздали.

И всё было бы хорошо, если бы не два "но". Во-первых, не существует ни одного источника, говорящего о том, что товарищ Сталин верил в возможность немецкого нападения вплоть до 22 июня 1941 года. Во-вторых, есть документальные и мемуарные источники, говорящие о том, что он в такое нападение вплоть до самого 22 июня не верил.

Начнём со второго пункта. 16 июня 1941 года НКГБ отправило И. Сталину донесение, начинавшееся так: "1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооружённого выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время". На нём глава государства написал: "Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к ёб***й матери. Это не источник, а дезинформатор".

Резолюция эта крайне неприятна для тех, кто считает, будто Сталин знал о нападении, а не игнорировал все сообщения о нём. Поэтому была выдвинута версия, что вождь считал автора донесения (Харро Шульце-Бойзена, псевдоним — Старшина) дезинформатором не из-за предупреждения о нападения (о чём Сталин якобы знал, согласно его защитникам), а по другой причине.

Например, после первого пункта Шульце-Бойзен пишет: целями ударов немецкой авиации будут в первую очередь объекты в Москве. Удары по ней, как известно, начались лишь в июле. Ещё Старшина пишет, что сообщение ТАСС от июня 1941 года — о том, что Германия не готовится напасть на СССР — воспринимается немцами иронически.

Историк Исаев в связи с этим выдвинул версию, что Сталин за это клеймил Старшину дезинформатором. Мол, "нетрудно предположить, что Сталин мог резко высказаться о столь неприятной для него информации о сообщении ТАСС". По Исаеву, Сталину было неважно, как относятся немцы к сообщению ТАСС. Он просто оценил неприятное для него сообщение как дезинформацию.

Про такие объяснения можно сказать только одно: их авторы прискорбно малоинформированы. Ещё в 1999 году вышли воспоминания П. Фитина, главы внешней разведки НКГБ, в которых чётко указывалось, как было на самом деле. 17 июня в час дня он побывал в кабинете главы государства: "Сталин, не поднимая головы, сказал: "Прочитал ваше донесение. Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?.. Что за человек, сообщивший эти сведения?" Я дал подробную характеристику нашему источнику. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации. После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнёс: "Дезинформация! Можете быть свободны".

Как мы видим, дезинформатором Сталин посчитал Старшину именно за мысль "Германия собирается напасть на Советский Союз", но никак не за остальные пункты этого донесения. Он даже не упомянул их в диалоге с Фитиным.

Поведение Сталина не ясно нашим современникам главным образом потому, что нам свойственно считать людей прошлого такими же, как мы, что принципиально неверно. Мы вряд ли смогли бы сказать главе внешней разведки, докладывающему о нападении: "Дезинформация!", и на этом забить на вопрос.

Но взгляды генсека на то, когда и на кого Гитлер мог напасть, резко отличались от видения обычных людей.

В кратком тексте невозможно изложить даже основы сталинских взглядов на мир — настолько радикально они отличаются от взглядов нашего современника. Можно лишь указать, что он считал: никакая историческая личность не может сделать то, на что у неё нет объективных возможностей. Возможностей, обеспеченных всем предшествующим ходом истории.

Поэтому когда летом 1939 года английский посол начал говорить Сталину об угрозе немецкой гегемонии в мировом масштабе, генсек решительно возразил. Он заявил, что для гегемонии даже в одной Европе нужен крупный флот (чтобы победить Британию), а флота у Германии нет, поэтому он не опасается германской гегемонии даже в Европе.

Совершенно также он реагировал на нервные вопросы советских военных об угрозе немецкого нападения. 11 июня 1941 года в ответ на просьбу разрешить привести войска западных округов в полную боевую готовность Сталин отказал, утверждая, что "для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть и они должны сначала завоевать её, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир"... Сталин подошёл к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: "Вот куда они [немцы] пойдут".

В другой раз он повторил Жукову ту же мысль иными словами: "Германия по уши увязла в войне на Западе, и я верю в то, что Гитлер не рискнёт создать для себя второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз — это не Польша, это не Франция и что это даже не Англия и все они вместе взятые".

Итак, мир Сталина был прост: историческая личность может сделать лишь то, что допускают объективные обстоятельства, и ничего сверх того. Если такая личность пытается сделать что-то, выходящее за пределы объективно возможного, — значит, это "дурак".

Эта простая схема была тотально неверна. Гитлер не ожидал, что СССР будет сильнее Франции, которая до 1940 года считалась (в том числе большинством немецкого генералитета) сильнейшей сухопутной армией мира. Он неоднократно называл сталинское государство колоссом на глиняных ногах.

Мнение Гитлера разделялось на Западе абсолютно всеми — без исключений. Чтобы понять, до какой степени никто ни во что не ставил Советский Союз, достаточно одной цитаты: "23 июня 1941 г. Начальник штаба ВВС сэр Чарльз Портал в связи с нападением Германии на Россию предложил послать телеграмму командующим войсками в Индии и на Ближнем Востоке с запросом, когда будет закончена подготовка к бомбардировке нефтяных промыслов в Баку". 23 июня, через сутки после немецкого нападения на СССР, английские ВВС начали планирование бомбовых ударов по Баку после того, как его захватят немцы. Британские военные даже не ставили перед собой вопрос о том, смогут ли немцы это сделать. Единственное, что их волновало, — успеть закончить планирование бомбовых ударов до того, как немцы неизбежно захватят Баку.

Британская разведка оценивала время возможного сопротивления СССР Германии в месяцы, американская — в недели. Не существовало западной страны, разведка которой сделала бы предположение, что СССР, в принципе, может выстоять против Германии. Вопрос был только в длительности его неизбежной агонии.

Сталин трагически не понимал этого, потому что считал своё марксистское мировоззрение не мировоззрением, а здравым смыслом, который, по его мысли, был свойственен всем. На деле сталинская схема восприятия реальности была неверна. Она не учитывала значение субъективных факторов. Западные народы не могли иметь объективных данных по боеспособности СССР, зато они знали, как он показал себя в Финляндии.

Напомним: Германия до 22 июня 1941 года потеряла в мировой войне 90 тысяч убитыми и захватила страны с населением в десятки миллионов. СССР, воюя в Финляндии, потерял 127 тысяч убитыми и захватил небольшой кусок финской территории. Воспринимать после этого советскую мощь серьёзно на Западе не мог никто. Никто и не воспринимал.

Историк будущего, выясняя, в чём была причина того, что Сталин не ждал немецкого нападения, будет вынужден признать, что таких причин две. С одной стороны, генсек приписывал Гитлеру сверхъестественные умственные способности и проницательность. Тот, по Сталину, должен был понять, что СССР намного сильнее западных противников Гитлера вместе взятых. Откуда он должен был об этом узнать, нашего лидера не интересовало.

С другой стороны, Сталин явно уделял недостаточное внимание самокритике. Если бы ему удалось оценить, как он выглядел в глазах западного мира после бойни в Финляндии, ему бы и в голову не пришло, что Гитлер может бояться войны с СССР. Товарищу Сталину не хватило умения учитывать субъективные факторы. Ему не хватило как раз того, что у Гитлера было лишним.

Обычно принято считать, что Сталин изменил своё мнение о невозможности немецкого нападения вечером 21 июня, когда Тимошенко и Жуков сообщили ему показания немецкого перебежчика о том, что утром 22 июня вермахт перейдёт в наступление на восток. Те, кто так считают, говорят: "Директива № 1 от вечера 21 июня одобрена Сталиным, а в ней есть слова "В течение 22-23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев".

Но есть причины сомневаться в том, что Сталин поверил в немецкое нападение и в этот момент. Прочитаем директиву внимательно: "2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия... Одновременно войскам <...> быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар". Такой пункт немедленно приводил военных у границ в состояние острой шизофрении. Не поддаваться на провокации можно, только если красноармейцев у границы не будет.

В Прибалтийском военном округе в связи с этим состоялась безобразная сцена: "Даже в ночь на 22 июня я лично получил приказание от начальника штаба фронта в весьма категорической форме — к рассвету 22 июня отвести войска от границы, вывести их из окопов, что я категорически отказался сделать, и войска оставались на позициях" (командующий войсками 8-й Армии в Прибалтике).

К несчастью, не все оказались способными послать вдаль вышестоящий штаб: "Войска прикрытия <...> дислоцировались непосредственно у границ... Заблаговременный их выход на подготовленные позиции Генеральным штабом был запрещён, чтобы не дать повода для провоцирования войны со стороны фашистской Германии" (показания начальника штаба Киевского округа). Вывод: директиву № 1 в войсках поняли как запрет на занятие оборонительных позиций, и в большинстве мест так и произошло. Какой это нанесло вред — говорить излишне.

Та же боязнь провокаций мешала воевать и утром 22 июня: "Открываю полу палатки, смотрю, над нами "кресты" хлещут из пулеметов по палаткам. Я кричу: "Ребята, война!" — "Да, пошёл ты, какая война!" — "Сами смотрите — налёт!" <...> Технику говорю: "Давай, выкатывай самолёт". <...> Трасса пошла, он их штурмует. Я — за ним. Два захода сделали. Там промахнуться было невозможно — такие плотные были колонны... Прилетели на аэродром, зарулили в капонир. Пришла машина с командного пункта: "Вы вылетали?" — "Мы вылетали". <...> Командир полка говорит: "Арестовать. Посадить на гауптвахту. Отстранить от полётов. Кто вам разрешал штурмовать? Вы знаете, что это такое? Я тоже не знаю. Это, может быть, какая-то провокация, а вы стреляете. А может быть, это наши войска?" Я думаю: "Твою мать! Два кубика-то слетят, разжалуют на фиг! Я же только в отпуск домой съездил! Лейтенант! Девки все мои были! А теперь рядовым! Как я домой покажусь?!" Когда в 12 часов выступил Молотов, мы из арестованных превратились в героев".

Текст директивы совершенно удивительный: военный вообще редко использует слово "провокация", у него мышление попроще и пооднозначнее. Откуда оно там? Слово участнику событий Г.К. Жукову: "Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком [вечером 21 июня. — А.Б.]. <...> Я прочитал проект директивы. И.В. Сталин заметил: "Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос ещё уладится мирным путём. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий... Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений".

Вывод: директива № 1, из-за которой войска даже оборонительные позиции не могли занять, была принята в таком крайне вредном виде по личному настоянию Сталина. А вот его же реакция на начало войны, примерно 5:45 утра: "И.В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Мы доложили обстановку. И.В. Сталин недоумевающе сказал:

— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация... — ответил С.К. Тимошенко.

— Если нужно организовать провокацию, — сказал И.В. Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города...

И, подумав немного, продолжил:

— Гитлер наверняка не знает об этом".

Лишь после формального объявления войны немецким послом его мнение изменилось:

"Мы тут же просили И.В. Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику.

— Подождём возвращения Молотова, — ответил он. Через некоторое время в кабинет быстро вошёл В.М. Молотов:

— Германское правительство объявило нам войну.

И.В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза".

Вывод: утром 22 июня Сталин ровно так же не верил в полномасштабное нападение Германии, как и 17 июня, когда матерно пояснял, что Шульце-Бойзен — "дезинформатор". Причины были те же. В мире Сталина все должны были действовать на основании объективных факторов. Объективные факторы говорили, что напасть на СССР мог только дурак, Гитлер же дураком не был.

То, что в реальном мире люди часто действуют не на основании объективных факторов, в сталинское мировоззрение просто не помещалось. Это и стало причиной полной внезапности немецкого нападения утром 22 июня 1941 года.