Он смерти не искал, но и не боялся её

Журналист и фотокорреспондент Марат Сайченко — о погибшем в Центральноафриканской Республике Орхане Джемале.

В мае 2011-го он пришёл в тогдашнюю редакцию "Известий" и разом написал два заявления — о приёме на работу и о командировке в Ливию. Прежние его репортажи из Бенгази, Адждабии, Тобрука, которыми я зачитывался в "Огоньке", он сам иллюстрировал прекрасными фотографиями. Но я напросился поехать с ним. Познакомились уже по дороге в аэропорт. Мчались на рейс Москва — Каир (в раздираемую гражданской войной страну тогда можно было попасть только нелегально через границу из соседнего Египта).

Через неделю, когда плыли на старом катере вдоль ливийского побережья, чтобы попасть с востока страны на запад, в блокадную Мисурату, отправляли в газету через спутник первый спецреп. Орхан дал прочитать свой текст. Впечатления от мотаний по пустыне, нудных бесед со странными людьми, редкой стрельбы, которые лежали в моей голове, как и в папке с отобранными фотографиями, в виде несвязной каши, вдруг выстроились в какую-то увлекательную повесть с драмой, фактами, эмоцией.

Орхан не ответил на моё восхищение взаимностью. "А мне не понравились твои снимки. Ни один", — сказал он спокойно. Горько, но не обидно: все навыки, за которые меня хвалили как фотографа популярного московского таблоида, для иллюстрации текста Орхана не пригодились. "Орхан, но я же снял всё и всех, про кого ты пишешь!" — пытался я сохранить лицо. Тогда он предложил схему нашей работы, которую с тех пор считаю идеальной в паре "пишущий — снимающий". "Зачем нас тут двое? Для того чтобы в одном материале я рассказывал свою историю, а ты свою. Нет смысла друг друга дублировать. Снимай что хочешь. У каждого свой нарратив". Тогда от него я узнал это слово.

Безбашенность, дешёвое самоутверждение, героизация своей профессии — это всё не про Орхана. Уже спустя два месяца, когда заехали в Ливию со стороны Туниса в горячий тогда Зинтан, боевики, едущие брать соседний городок Гуариш, открывающий оппозиции путь на Триполи, предупредили: "Оттуда можем не вернуться". "Ма фиш мушкиля", — бросил им в ответ Орхан по-арабски — "нет проблем" — и прыгнул в кузов их пикапа. Многие оттуда действительно не вернулись. Ночью приехали на другой машине. А на следующий день снимали похороны тех, кто взял нас с собой.

Трудно было ярко снять тогда под Гуаришем перестрелку в чистом поле. Опасно, но по картинке был почти ноль. Но когда через пару дней затевалось очередное наступление, я не смог уговорить Орхана поехать снова. "Пойми, нет смысла второй раз рисковать. Мы всё видели. По фактуре всего хватает. Возвращаемся в Москву".

Зато когда брали Триполи, Орхан умчал туда из Москвы один с видеокамерой и фотиком, не подождав никого. Вот там он уже себя не жалел. Это была его стихия.

Орхан шёл впереди новостей, навстречу истории, навстречу пулям… Одна такая вывернула ему тогда ногу в нескольких километрах от триполитанской "МКАД".

Имея всегда собственное мнение, порой категорично его демонстрируя, Орхан всегда уважал право думать по-другому. Он не хотел никогда никому понравиться, но нравился именно поэтому. Помню, когда я познакомил Орхана с своим другом — пожилым египтянином, прогрессивным насеристом (приверженцем идей Гамаля Абдель Насера), беседа дошла до того, что Орхан сказал, что считает отбывающего тюремный срок бывшего президента Египта Мухаммеда Мурси (представителя исламских фундаменталистов) идеальной фигурой на посту республики. У моего друга аж волосы зашевелились. И ничего, никто никого не зарезал, все расстались друзьями. Сила его интеллекта любой конфликт всегда превращала в высокую дискуссию.

Фундаменталист? Чушь! Для меня фундаментальность Орхана — в его фундаментальном знании того, о чём он говорил, писал, думал. Пройдя через десяток вооружённых конфликтов, Орхан никогда не искал смерти, но не боялся её, ибо, как любой верующий человек, в любой момент готов был принять судьбу и предстать перед Богом.

Настал твой час, брат.