Куда хочет шагнуть писатель Быков после комы?

Мы чуть не потеряли его. Так, по крайней мере, нам казалось. И пока думали, что теряем, даже самые заклятые враги старались писать и говорить о нём с предельной деликатностью. Все те, кто с ним схлёстывался, кто отзывался уничижительно, резко, зло — внезапно нашли слова если не хвалебные, то осторожные.

"Что заболел он — плохо, поскольку болезнь — это зло, и сочувствую как любому человеку, который с этим злом столкнулся", — это написал Амирам Григоров — поэт, публицист, человек-яд, который в своих едких и точных текстах никогда не давал спуску ни живым, ни ушедшим.

Но он очнулся, быстро пришёл в себя и молниеносно разразился текстом, который привёл в полное недоумение всех тех, кто ходил на цыпочках, пока жизнь и здоровье его были под вопросом. Собственно, это даже трудно назвать статьёй. Оттолкнувшись от неплохого стихотворения Льва Лосева, написанного в другое время и о, по сути, совершенно другой стране, Быков пустился в пространные и не слишком структурированные рассуждения.

О том, что "гипноз страшного слова "родина" пора бы уже развеять". О том, что "нельзя гордиться тем, что ты русский". О том, что большинство населения страны, гражданином которой он имеет несчастье быть, настолько отвратительно, что "находиться рядом с ним, в его рядах — позорно и зловонно". Отдельное проклятие достаётся государству, которое называет себя родиной, только когда ему "надо провернуть очередные тёмные делишки".

Читатель, привыкший к классической форме построения статей и эссе, после такого мощного антитезиса ждёт синтеза в финале — примиряющего "и всё-таки", которое искупит и сбалансирует весь этот поток ненависти и презрения. Его нет — текст разрешается призывом наконец "сбросить с себя ошейник", то есть попросту "пора валить".

Я надеюсь, что эту статью не прочёл врио главы Башкирии Радий Хабиров, который взял вопрос об оказании медицинской помощи Быкову под личный контроль почти сразу после того, как стало известно о его состоянии. Я очень надеюсь, что её не читала министр здравоохранения Вероника Скворцова. Что её не видели все те представители "ненавистного государства", которые, пока писатель лежал в коме, возились с ним и его здоровьем как с национальным достоянием. Да скорее всего, не читали: они занятые люди, им не до того. А если всё же прочитают — то пусть не держат зла, и пусть, случись что-нибудь с кем-то ещё из "либеральной оппозиции", не раздумывают — а стоит ли, один раз уже получив такую "благодарность", заморачиваться во второй.

Также не буду спекулировать на тему того, что бы было, заболей Дмитрий Львович в США, куда эмигрировал счастливый, в его понимании, поэт Лосев. Будем честны: ничего особенного бы не случилось. Поэт Быков заработал себе на приличную частную страховку. А если и нет — то самое презираемое им большинство, оставшееся в России, скинулось бы в Интернете и на транспорт, и на лечение. Министр здравоохранения Алекс Азар, скорее всего, не обеспокоился бы здоровьем российского публициста, но Быков вряд ли ждёт от него этого. Он должен понимать, что все его литературные регалии имеют сугубо локальный характер и ровно ничего не значат за пределами "ужасной родины". Иными словами, Дмитрию Львовичу известно, что он — не Набоков.

Но я хотел бы сказать о другой важной вещи, о которой я знаю не понаслышке — как коллега Дмитрия Быкова, как писатель, проживший за границей 15 лет и вернувшийся. Творчество — это мистический процесс, не вполне поддающийся рациональному осмыслению. Оно растёт из земли, из культурной общности, из глубоких корней народной традиции — того самого большинства, с которым Быкову так зловонно.

И если музыкант или художник может оперировать общечеловеческими культурными кодами и величинами, то инструмент поэта — это язык, а язык бывает английский, бывает французский, бывает русский — а нерусского языка, простите, не бывает. Писатель может легко и изящно складывать слова в строчки, но создать что-то по-настоящему крупное он в состоянии, только "подключаясь" к опыту своей нации, извлекая из культурной памяти народа образы, которые отзываются в сердцах. И если народ тебе опять "не тот", то ты — не писатель.

Это понимали Толстой и Достоевский. Это понимал имперец Бродский. Это понимал Набоков, эмигрант поневоле, сменивший в изгнании даже язык, на котором сочинял, но продолжавший исступлённо-нежно любить далёкую родину. Этого не понимали Чернышевский и Герцен — и потому так отчаянно плохо писали. "Либеральное крыло" русской литературы вообще было на редкость бесплодным — куда им до государственника Достоевского, куда — до певца "лубянской лапы Чека" Маяковского, куда — до артиллерийского офицера графа Толстого, оборонявшего Севастополь.

В своём нескладном и, если совсем честно, очень слабом эссе Дмитрий Львович предлагает сделать нам шаг. Шаг от родины — как бы к свободе, а на самом деле — в зияющую пустоту. Ценой этого шага во все времена для писателя была и остаётся его способность творить. Дмитрий Львочич, вы готовы её заплатить? Или, замотавшись по гастролям, за километрами статей, лекций, стихов на злобу дня — не заметили, как уже заплатили?