Колонии нового типа. Как падение Берлинской стены повлияло на Германию

Падение Берлинской стены — это мощнейшее событие в истории Европы, и сейчас каждое празднование её годовщины, а тем более юбилея, — это, с одной стороны, шквал государственных торжеств, которые с каждым годом становятся всё громче. С другой — именно госторжества становятся всё громче личных воспоминаний отдельных людей, которым это событие полностью изменило жизнь. Потому что для многих немцев всё оказалось совсем не таким, как они мечтали.

Можно, конечно, позвать в очередной раз Роджера Уотерса, чтобы он сыграл перед бундестагом The Wall и развалил гору картонных ящиков, которые символизируют берлинскую стену. Но только он уже надоел со своим цирковым номером.

А можно попытаться вслушаться в настроение одной из предсмертных песен Дэвида Боуи, где есть строки: "Двадцать тысяч человек пересекают Биржевой мост, держат пальцы скрещёнными на всякий случай". Песня называется "Где мы теперь?".

Собственно, этот вопрос задают себе миллионы восточных и западных немцев и уже не находят ответа, особенно в партийных газетах матушки Меркель. Там не задаются подобными вопросами, там каждый день рассказывают, что надо принять ещё беженцев, на этот раз уже не из Сирии, а из Конго — список стран пополняется, закрыть электростанции и запретить автомобильное движение в городах.

Такое впечатление, что проблем, вызванных объединением Германии, не существует. А если кто-то недоволен — так это смутьяны с Востока, ленивые и фашиствующие, которых научил недовольству лично Путин В.В.

Как говорили во времена нашей молодости, в социалистическом лагере самый весёлый барак — это Польша, а самый богатый — это ГДР. Действительно, по тем временам с материальной точки зрения восточные немцы были самые сытые среди всего Варшавского блока. В это трудно поверить, когда смотришь фотографии Восточного Берлина перед падением стены: чудовищно обшарпанные дома, заколоченные окна, разбитые дороги, плохо одетые люди.

Это всё ещё можно было наблюдать и в начале девяностых, и в общем у русского человека не возникало особо вопросов, почему восточным так хотелось на Запад, а ещё лучше — объединиться с ним.

Хотя теперь немцы говорят, что основной движущей пружиной объединения было отсутствие бананов в продаже, это скорее горькая шутка, потому что после дежурной остроты про бананы обычно следует долгий спич на тему "Они дали нам бананы, а взамен скупили по дешёвке всю недвижимость", и это уже будет ближе к правде.

Как и то, что в восточных землях — и отдельно в Берлине — из местных выиграли больше всего те мелкие партийцы и околопартийцы, которые успели вовремя подсуетиться с приватизацией. Как это знакомо, кстати.

Но, так или иначе, вспомнят, что на Востоке не было свободы слова и все газеты были партийными.

Но день падения стены на самом деле с каждым годом выявляет какие-то подспудные вещи в немецком обществе, которые просто пугают своей цикличностью.

Ну, для начала — общество в результате слияния не стало единым. Более того, с каждым годом оно всё больше и больше разделено. Достаточно посмотреть на карту любого голосования от ландтага до бундестага — и результаты его будут проходить ровно по бывшей границе. С одной стороны границы — меркелевский ХДС, с другой — левые и АдГ. С точностью до десятка метров или отдельно взятой деревни.

Западные немцы всё больше считают восточных неблагодарными свиньями, а восточные чувствуют себя обманутыми по жизни. Большие газеты гигантских концернов чувствуют себя вправе прямым текстом оскорблять восточных немцев, обзывая их правыми экстремистами, фашистами и нацистами. Восточные, которые ещё помнят, что такое государственная пропаганда, не верят ни большим газетам, ни словам больших берлинских политиков — они за километр чуют демагогию. Стоит ли удивляться, что в бундестаге политиков из восточных земель — раз-два и обчёлся.

Чтобы восстанавливать разрушенное хозяйство Востока, был введён налог на солидарность — Soli — 5,5 процента с дохода, по словам — временный. И все согласились: конечно-конечно, надо помогать братьям, страдавшим под пятой коммунизма.

На деле ему уже почти 30 лет, и его никто не собирается отменять, ведь он собирает 16,8 миллиарда евро каждый год. Это значит, что либо Восток до сих пор разрушен, либо — что более правдиво — эти деньги нужны государству совсем для других целей. Под видом мифической "солидарности". И так — на каждом углу.

При этом ползучий коммунистический реванш — он вот он, прямо на наших глазах, и идёт он вовсе не с Востока, а именно что с Запада и, конечно, под прикрытием "прогрессивных идей" (что не может не бесить восточных). И вот уже сенат Берлина состоит в основном из социалистов и зелёных с меркелевцами, которые фонтанируют законотворчеством, так или иначе сводящим всё к гэдээровской уравниловке, к нерыночным мерам в области недвижимости (коронная фишка ГДР — заморозка арендной платы, которая когда-то убила жилой фонд ГДР, и Восточного Берлина в частности), введению антирыночных запретов для среднего класса; вводится запрет на дизель, запрет на обогреватели, возводится в норму жизнь на социальную помощь, то есть стопроцентная зависимость сотен тысяч избирателей от государства, ограбление предпринимателей и всё новые поборы, и новинка сезона — экспроприация жилья. Всё это происходит под лозунги о социальной справедливости, борьбе за экологию и прочее.

Но разницы с политикой Хонеккера уже не прослеживается, и "школьники против климата" уже ничем не отличаются от комсомольцев Freie Deutsche Jugend. Да и собственно нынешние городские сенаторы — социалисты и зелёные — давно уже въехали в особняки района Панков, где раньше жили гэдээровские руководители, и прекрасно себя чувствуют: это было последнее не развалившееся жильё главного города ГДР. И да — со свободой слова теперь опять беда. Царствует единая партийная линия, единственно верная и очень гуманистическая и светлая — за всё хорошее против всего плохого. А если кто не согласен — тот нелюдь, расист и, скорее всего, русский агент.

Господи, как всё знакомо. Ведь ещё не прошло даже полувека со времени падения Стены, а людям уже приходит в голову крамольная мысль: а стоило ли её вообще разрушать? Ведь она никуда не делась.