Канны-2014: «Зимняя спячка»

Их было трое, всего лишь трое — Айдин, Некла и Нихаль. Их было трое, но разве этого мало, чтобы в одночасье привычное течение жизни у пенящихся густой синевой воды берегов Анатолии перестало существовать, а судьба, над которой ты, увы, не властен стала швырять тебя из одной крайности в другую, из страсти в одержимость, а из любви — в ненависть, граничащую с безумием. Они заперты снегами в отеле, заперты на века, на тысячелетия, заперты до тех пор, пока не разберутся в самих себе, в своих душевных терзаниях, толкающих их в зияющую безнадежной тьмой пропасть, в бесконечную бездну, из которой уже не будет возврата. Никому.

В современном турецком кинематографе, главными лицами новой волны являются и Реха Эрдем, и Джем Йылмаз, и Семих Капланоглу. Лишь за Нури Бильге Джейланом по-настоящему закрепилась слава режиссера, чье сознательное и бессознательное кино-творчество вписываются в привычный для европейского сознания гуманистический канон. Это учитывая характерный для него медоточивый коматозный стиль, близкий как турецкому менталитету, в котором светскость и религиозность сосуществуют друг с другом, не подавляя и не принижая значимость ни первого, ни второго, так и всеохватывающей универсальной европейскости.

Будучи самым европейским и по духу, и по манере турецким режиссером, Джейлан в «Зимней спячке» дозрел до своего opus magnum. Он выразил в этой продолжительной по времени своего повествования ленте все свои мировоззренческие взгляды, все свое отношение и к окружающему его современному миру, и к людям в нем, из века в век не меняющимся, а по-прежнему являющимися такими же порочными и страстными натурами. 

Визуальная, отточенная до перфекционизма, и чеховская по тональности поэтика рифмуется в картине с привычной неоднозначностью героев Достоевского и Толстого. Избранная режиссером неторопливость повествования, разлинованного лишь философскими размышлениями о пути человека и лишь к финалу взрывающемся неистовой и неизбежной болью и страданиями, затаенными до роковой поры, до замершего в своем течении времени, одновременно напоминает стиль Бергмана, Антониони и Тарковского. В картине как такового бытоописательного реализма нет и вовсе, да он и никогда не был присущ Джейлану, однако в «Зимней спячке» условность подчеркнута резко, нарочито. Нет легкости «Однажды в Анатолии», и даже сама Анатолия угадывается лишь на уровне пейзажей, которые смакуются в фильме с неистовым, жадным эстетизмом. Внятный сюжет в «Зимней спячке» отброшен за ненадобностью. Джейлан предпочитает простенькой жанровой резьбе сложно сконструированную вязь из метафор, символов и человеческих характеров — живых, полноценных, лишенных шелухи архетипичности и стереотипности. Режиссер старательно рисует концентрированную картину мира, который искусно накладывается на любые жизненные ситуации. В фильме нет по сути духа ни времени, ни места действия. 

«Зимняя спячка» — это, если угодно, фильм-роман, которому присуща исключительна романная — многоголосая, многослойная и многословная — форма повествования. Именно этим лишь и можно объяснить обилие в фильме лирических отступлений и прямых авторских высказываний о Человеке, Жизни и Смерти, Любви, Преступлении и Наказании, впаянных в основную строку сюжетного повествования достаточно цельно, без грубого шитья и декларативности. В фильме нет ни единой лишней фразы, ни единой лишней сцены или эпизода, одни тона и полутона в приглушенной гамме — в фильме все играет на воссоздание цельного философского полотна, полного внутренних и внешних конфликтов в драматургическом скелете ленты, не лишенной, однако, и специфической авторской иронии.