Столетие Брусиловского прорыва: зияющая высота русского оружия

22 мая 1916 года (здесь и далее все даты указаны по старому стилю) Юго-Западный фронт русской армии перешел в наступление, которое 80 лет после этого признавали блестящим. Последние два десятилетия, наоборот, его стали называть "наступлением на самоистребление". Однако подробное  знакомство с последней версией событий, как это ни странно, показывает, что она так же далека от истины, как и первая.

За сто лет, прошедших с момента начала артподготовки утром 22 мая Брусиловский прорыв, как и история России в целом, "не стояли на месте". Пресса и лубочные картинки 1916 года (грубоватый аналог Кукрыниксов) описывали наступление как большое достижение Императорской армии. После революции вышли мемуары перешедшего на сторону большевиков Брусилова, чуть разбавившие былой официозный оптимизм.

По его словам, это наступление показало, что таким образом выиграть войну было невозможно, ибо Ставка усилиями его фронта воспользоваться не смогла, что сделало успех хотя и значимым, но не имевшим стратегических последствий. В 1940-х, согласно духу времени, в том, что Брусиловский прорыв не привёл к стратегическому успеху, стали винить "измену". После сталинской эпохи – косность и нежизнеспособность высшего военно-политического руководства царской России.

В 1990-х процесс перестройки прошлого пошёл с нарастающим ускорением. Сотрудник Российского государственного военно-исторического архива Сергей Нелипович провёл первый анализ потерь сил Брусилова по архивным данным и пришёл к выводу, что мемуары военачальника занижали их в несколько раз. Поиск в зарубежных архивах показал, что потери противника, к тому же, были в несколько раз меньше, чем заявлял Брусилов.

Логичный вывод историка новой формации гласил: Брусиловский порыв – это "война на самоистребление", за которую его автора надо было снимать с должности. К тому же, как выяснилось, к его операции были привлечены силы Гвардии, переброшенной из столицы. Она понесла огромные потери, что привело к обновлению её состава в столице призывниками военного времени. Они крайне не желали ехать на фронт и оттого приняли живейшее участие в трагических для России событиях февраля 1917 года.

Как это часто бывает, серия чрезвычайно резких метаморфоз одного исторического события привела к сильному снижению массового интереса к нему. Реакция большинства на превращение подвига в трагедию, а героев – в злодеев свелась к тому, что люди потеряли малейшее доверие к историкам и рассказываемым ими историям.

С точки зрения рядового человека разобраться во всём этом политизированном хаосе, по недоразумению называемом современной историографией, вообще невозможно. Однако, как мы покажем ниже, на самом деле ничего сложного во всем этом нет. Чтобы всё стало кристально ясно, попробуем изложить картину случившегося с учётом новых архивных данных, но, в отличие от С.Г. Нелиповича, перед тем как оценивать их, сравним с другими аналогичными событиями первой половины XX века.

Прорыв

Итак, факты: Юго-Западный фронт сто лет назад, в мае 1916 года получил задачу отвлекающего демонстративного удара на Луцк, с целью сковать силы противника и отвлечь их от главного наступления 1916 года на более сильном Западном фронте. Сходные демонстративные действия должен был предпринять и третий, Северо-Западный фронт. Отвлекающие действия Брусилову предстояло предпринять первым – из Ставки его подгоняли, указывая, что противостоявшие ему австро-венгерские силы надо как-то увести от разгрома терпевшей военные неудачи Италии.

В боевых порядках фронта было 666 тысяч человек, 223 тысячи в вооружённом запасе (вне боевых порядков), и 115 тысяч – в невооружённом запасе. Австро-германские силы имели 622 тысячи в боевых порядках и 56 тысяч – в запасе.

Как мы видим, соотношение по живой силе в пользу русских составило всего 1,07 (в мемуарах Брусилов говорит о почти равных силах), однако с запасными цифра увеличивалась до 1,48 (как у Нелиповича).

Правда, по артиллерии перевес был на стороне противника – 3 488 орудий и миномётов против 2017 русских. Нелипович, без ссылок на какие-то конкретные источники, опровергает это превосходство, указывая на нехватку у австрийцев снарядов. Однако такая точка зрения довольно сомнительна. Обороняющимся для остановки цепей противника на нейтральной полосе в норме надо во много раз меньше снарядов, чем наступающим, вынужденным в условиях Первой мировой вести многочасовую артподготовку по скрытым в траншеях целям.

Такое соотношение сил означало, что наступление Брусилова по нормам Первой мировой не могло быть успешным. Без численного перевеса в ту пору наступать удавалось только на колониальных театрах, где не было сплошной линии фронта. Дело в том, что с конца 1914 года впервые в мировой истории на европейских театрах войны возникла единая многослойная система траншейной обороны.

Находясь в защищённых метровыми накатами блиндажах, солдаты пережидали артподготовку противника, а когда та стихала (перенос огня в глубину), выбегали из укрытий и занимали траншею. Пользуясь многочасовым предупреждением в виде канонады, из тыла подтягивались резервы.

Наступающий в открытом поле противник попадал под плотный ружейно-пулемётный огонь и погибал, либо с огромными потерями захватывал первую траншею, после чего выбивался оттуда контратаками, и цикл повторялся. Верден на Западе, Нарочская бойня на Востоке в том же 1916 году лишний раз показали, что из этой схемы нет исключений.

Брусилову не очень импонировал такой образ действий: он превращал наступающего в мальчика для битья. Поэтому он запланировал небольшой переворот в военном деле. Чтобы не дать противнику заблаговременно узнать район наступления и стянуть туда резервы, он решил нанести главный удар сразу в нескольких местах – в полосе каждой армии, а кое-где назначил ещё и вспомогательные.

В ответ на возражения Генштаба о распылении сил он указывал, что противник будет вынужден либо также распылить силы, либо дать прорвать свою оборону. Перед наступлением русские части отрывали траншеи ближе к противнику (стандартная процедура в ту пору), но сразу на множестве участков. Австрийцы, до того не сталкивавшиеся с таким, считали, что речь идёт о демонстративных отвлекающих действиях, на которые не стоит реагировать выдвижением резервов из глубины.

Другим необычным моментом было то, что артподготовка шла 30 часов с утра 22 мая, поэтому утром 23 мая противник был на ряде участков застигнут врасплох. Солдаты не успели вернуться из блиндажей по траншеям и "должны были класть оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадёру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было... своевременно же вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно".

К полудню 24 мая серия ударов вдоль Юго-Западного фронта принесла 41 000 пленных. Чтобы вполне понять смысл этой цифры, стоит вспомнить, что в следующий раз пленные такими темпами сдавались русской армии в начале 1943 года под Сталинградом – и то в силу капитуляции Паулюса.

Без капитуляции, так же, как в 1916 году в Галиции, такие успехи к нам пришли лишь в 1944 году. Образно говоря, австро-германские войска были готовы к вольной борьбе в стиле Первой мировой, а столкнулись с боксом, в тактическом плане скорее похожим на наступления советской пехоты Второй мировой.

Конь завяз в болоте

Фронт противника был лишён целостности сразу на нескольких участках. На первый взгляд это обещало огромные успехи: русские войска располагали десятками тысяч качественных кавалеристов (вышедшие из кавалерии этого фронта тогдашние унтеры Жуков, Будённый и Горбатов оценивали её как отличную).

Более того, план Брусилова исходно предполагал самое широкое использование кавалерии. Однако этого не произошло, и крупный тактический успех так и не превратился в оперативный.

Главной причиной этого были, безусловно, ошибки в управлении кавалерией. Пять дивизий 4-го кавалерийского корпуса были сосредоточены на правом фланге фронта, против Ковеля. Однако именно здесь фронт удерживался немецкими частями, резко отличавшимися от австрийских по качеству. Вдобавок окрестности Ковеля и так лесистые, в конце мая того года ещё не слишком просохли от распутицы и были скорее лесисто-болотистыми. Прорыв здесь так и не был достигнут, противник был лишь частично смят.

Чуть южнее под Луцком местность была более открытой, и австрийцы, находившиеся там, не были равным противником русским. Их подвергли уничтожающему удару: к 25 мая только здесь было взято 40 000 пленных, 10-й австрийский корпус потерял по разным (из-за нарушения работы штабов) данным 60-80 процентов состава. Это был безусловный прорыв.

Но командовавший здесь русской 8-й армией генерал Каледин не рискнул вводить в прорыв свою единственную 12-ю кавалерийскую дивизию. Командовавший ею Маннергейм, впоследствии получивший известность как глава финской армии в войне с СССР, был хорошим командиром, но чересчур дисциплинированным.

Несмотря на понимание странности ситуации, он лишь отправил ряд запросов к командарму. Получив отказ на выдвижение, он подчинился ему. Само собой, не использовав даже своей единственной кавдивизии, Каледин не требовал и переброски бездействовавшей под Ковелем кавалерии.

 "На Западном фронте без перемен"

Дальнейшая история сражения, которое в конце мая впервые в той позиционной войне дало шанс на крупный стратегический успех, была уже более типичной для Первой мировой. Германия, видя фактический разгром австрийцев – за первые несколько недель сражения те потеряли четверть миллиона пленными – скрепя сердце стала собирать дивизии Западного фронта и из самой Германии. К началу июля ими с трудом, но удалось остановить русское наступление.

Ставка, увидев успех у Брусилова и впечатляющий разгром на направлении "главного удара" Западного фронта, не прочувствовала момент и переправила на Юго-Западный фронт все резервы. Прибыли они как раз вовремя: немцы успели подтянуть войска и за почти трёхнедельную паузу создать новую линию обороны. Несмотря на это, было принято решение "развивать успех" (к началу июля оставшийся на страницах майско-июньских сводок).

Чтобы справиться с катастрофическими для сил Тройственного союза новыми методами русского наступления, противники Брусилова, с подачи германского командования, стали оставлять в первой траншее только пулемётчиков в укреплённых гнёздах, а основные силы располагать во второй, а иногда и третьей линии траншей.

Первая фактически превратилась в ложную огневую позицию, а поскольку русские артиллеристы не могли определить, где находится основная масса вражеской пехоты, большая часть снарядов ложилась на пустые места. В принципе, с этим можно было бороться, однако в совершенстве такие контрмеры были отработаны только ко Второй мировой.

Начиная с июля, наступление Юго-Западного фронта перестало быть "прорывом", хотя это слово в названии операции традиционно распространяется на данный период. Теперь войска медленно прогрызали одну траншею за другой, неся немалые потери, в ряде случаев – больше, чем противник.

Ситуацию можно было изменить, перегруппировав силы так, чтобы они не были сосредоточены на луцком и ковельском направлениях. Всё же противник после месяца боёв явно догадывался, что здесь находились основные силы. Продолжать бить в ту же точку было не вполне разумно.

Однако те из нас, кто сталкивался в жизни с генералами любых армий, прекрасно понимает: далеко не всегда принимаемые ими решения исходят из размышлений. Часто они просто исполняют приказ "всеми силами... сосредоточенными на N-ском направлении" и так далее, а главное – как можно скорее, а серьёзный манёвр силами исключает "как можно скорее".

Быть может, не давай генштаб во главе с Алексеевым конкретные указания, куда бить, у Брусилова и была бы большая свобода манёвра. Но в реальной жизни Алексеев её командующему фронта не предоставил. Наступление превратилось в восточный вариант Вердена – бой, где трудно было сказать, кто кого истощает, и зачем вообще он продолжается. К сентябрю, по дефициту снарядов у наступающей стороны (она почти всегда тратит больше), "Брусиловский прорыв" постепенно заглох, в превратившись в "стояние".

Успех или неудача?

Подвести его итоги можно двумя путями. Традиционно, переписывая цифры из мемуаров Брусилова, называют примерно полмиллиона общих потерь, из которых 100 000 – убитыми и пленными. Потери противника – в 2 миллиона человек. Как показали изыскания С.Г. Нелиповича, добросовестного в плане работы с архивами, документы этих цифр не подтверждают.

В действительности общие потери Юго—Западного фронта с начала наступления до конца года составили 1,44 миллиона человек, из которых 355 тысяч убитыми и пропавшими без вести. Противник же (немцы, турки, австро-венгры) потерял всего лишь 0,85 миллиона человек.

Итак, русские потери на 70 процентов превысили вражеские. Поэтому С.Г. Нелипович и называет Брусиловский прорыв "войной на самоистребление". И в этом он не оригинален. Хотя исследователь не указывает данного факта в своих работах, первым о бессмысленности поздней (позже июля) фазы наступления заговорил ещё историк-эмигрант Керсновский.

В первой половине 90-х Нелипович делал комментарии к первому изданию Керсновского в России, где и столкнулся со словом "самоистребление" в отношении Брусиловского прорыва. Оттуда же он впервые почерпнул сведения (позже уточнённые им в архивах), что цифры потерь, названные Брусиловым, мягко говоря, не вполне верны. Нетрудно сравнить тексты обоих учёных, чтобы заметить очевидное сходство. К чести Нелиповича, он "вглухую" иногда всё же ставит ссылки на Керсновского в библиографии своих работ.

Впрочем, он добавляет и то, чего у его предшественника нет. В частности, он считает, что Брусиловский прорыв незаслуженно назван таковым. Идею более чем одного удара на фронте предложил Брусилову Алексеев. Более того, июньский переброс резервов Брусилову Нелипович считает причиной срыва наступления соседнего Западного фронта летом 1916 года.

Но можно ли согласиться с такими оценками? Начнём с советов Алекссева: он давал их всем русским командующим фронтами, однако хоть что-то заслуживающее упоминания в том году вышло только у Брусилова, фронт которого в мае-июне был слабейшим из них.

А насчёт "самоистребления" – цифры Нелиповича показывают, что противник после 22 мая потерял убитыми и пленными как минимум 460 тысяч. То есть обогнал безвозвратные потери Юго-Западного фронта на 30 процентов, что для Первой мировой цифра вообще феноменальная. В ту пору наступающие всегда теряли больше, особенно – безвозвратно. В бойне Нивеля (англо-французское наступление 1917 года) безвозвратные потери наступавших вообще в разы больше немецких.

От иностранных примеров можно обратиться к отечественным. По данным самого Нелиповича, два других русских фронта, в 1916 году лишь наступавшие, потеряли тогда безвозвратно 130 000 человек – против 13 000 у противника. Такое соотношение выглядит намного хуже, чем у вооружённых копьями зулусов, воевавших с отлично вооружённым англичанами.

Можно лишь радоваться тому, что отправка резервов к Брусилову не дала его северным соседям наступать. Простая арифметика подсказывает – чтобы добиться его результатов почти в полмиллиона пленных и убитых солдат противника, таким военным "дарованиям", как Куропаткин и Эверт, пришлось бы полностью потерять свой личный состав, вместе с немалым количеством подкреплений. Те потери, которые Гвардия понесла под руководством Брусилова, могли бы показаться мелочью на фоне той бойни, которую устраивал Эверт на Западном фронте или Куропаткин на Северо-Западном.

Вообще рассуждения в стиле "война на самоистребление" в отношении России в Первой мировой крайне сомнительны. Империя и к концу войны мобилизовала куда меньшую часть населения, чем её союзники по Антанте. В отношении Брусиловского прорыва, при всех его промахах, они сомнительны вдвойне.

Напомним: Брусилов за неполные пять месяцев взял больше пленных, чем СССР удалось взять за 1941—1942 годы. И в несколько раз больше, чем, например, было взято под Сталинградом (при более чувствительных потерях РККА). При этом Юго-Западный фронт, в свою очередь, потерял не миллионы убитыми и пленными — как Красная Армия в 1941—1942 годах — а во множество раз меньше.

Если Брусиловский прорыв – это война на самоистребление, то современные ему другие наступления Первой мировой – простое самоубийство. Сравнивать брусиловское "самоистребление" с Великой Отечественной войной, в которой безвозвратные потери советской армии были в несколько раз выше, чем у противника, вообще не представляется возможным.

Подведём итоги: все познаётся в сравнении. Действительно добившись прорыва, Брусилов в мае 1916 года не смог развить его в стратегический успех. Но кто вообще смог что-то подобное в его эпоху? Он провёл лучшую операцию союзников в 1916 году и — по потерям — лучшую крупную операцию, которую русским вооружённым силам удавалось провести против серьёзного противника до 1943 года. Для условий Первой мировой результат был более чем положительным, и, бесспорно, битва, начавшаяся сто лет назад, при всей бессмысленности своей постиюльской фазы, была одним из лучших наступлений той войны в целом.