Раненые души

Центральная улица посёлка Петровское. Над деревянными домами нависли тучи, с утра моросит мелкий дождь. По размытой обочине, стараясь не наступить в лужи, идут мама с дочкой. В руках у голубоглазой тринадцатилетней девочки Тани шесть полевых ромашек, нарвала у дома. В центре посёлка замедляют шаг, подходят к перекошенному фонарному столбу. У него уцелела только нижняя часть опоры, вокруг которой обмотана проволока траурного венка. Красные и сиреневые цветы из ткани уже выгорели на солнце. Между ними Таня вставляет ромашки.

Пять минут мать с дочерью молча смотрят на цветы, ромашки склоняются под каплями дождя. На этом месте полтора года назад миной убило их сына и брата — 13-летнего Кирилла.

— Мы с мамой пошли по хлеб. Уже неделю украинская армия обстреливала наш посёлок. Многие уехали, почти все магазины были закрыты. Кто остался, тем ополченцы выдавали иногда хлеб. Братик тоже попросился с нами, чтобы за раз взять больше хлеба, давали по булке в одни руки, — через слово заикаясь говорит Таня.

Кирилл из своей копилки достал гривны, чтобы купить сладкого к чаю. В маленьком киоске прилавки были почти пустые. На любимую карамель за 60 гривен денег не хватило, мама предложила купить бублики. Они с утра ещё ничего не ели.

Он взял из её рук бублик и крепко сжал его в руке. На выходе из магазина к ним подбежали ополченцы.

— Срочно прячьтесь, сейчас "ответка" прилетит, — закричал один из них.

Но они успели добежать лишь до соседней улицы, когда над ними засвистели снаряды. 

— Я помню, как брат крикнул "ложись", потом я потеряла сознание. Не знаю сколько я так пролежала, очнулась от боли в голове и от тяжести. На мне сверху лежал Кирилл. Я стала кричать ему, чтобы встал, не могла вылезти из-под него. Потом закричала мама. Я не могла понять, почему она не может сказать Кириллу, чтобы он встал с меня, она упала на колени рядом и очень громко стала кричать. Потом меня схватили на руки мужчины в форме. Больше ничего не помню. Потом мама сказала, что Кирилла больше нет. Он мне спас жизнь, накрыл собой.

Крик матери ополченцы услышали с соседней улицы.

Мины продолжали ложиться по посёлку. Мать волоком оттащили от сына. Стали кричать "спасай дочь, она ещё жива". Таню посекло осколками, железные лепестки разрезали голову и спину.

— Мне пришлось бросить моего мальчика на дороге, Таня была вся в крови. Не помню, как мы добежали до больницы в другой конец посёлка. Хирург прятался в подвале, несколько мин разорвалось рядом со входом, были выбиты стёкла в отделении. Врач быстро поднял нас в операционную, в которой не было света и воды. Достал осколки и зашил раны. Оставаться в больнице было опасно. Дочь ещё была под наркозом, когда нас отвезли домой, — вспоминает Оксана. 

С дороги Кирилла подняли ополченцы, отвезли в морг. Там тело мальчика пролежало два дня. Холодильные камеры не работали, в электроподстанцию больницы попал снаряд. На улице стояла сорокоградусная жара. Матери позвонили санитарки и попросили забрать тело.

— Я обежала всех ритуальщиков, у них гробы закончились. Но сына надо было хоронить, уже пошёл запах. Дома я позвала соседа Андрея, вместе достали из сарая доски и гвозди. Долго не знали, с чего начать, как сколотить гроб. У него рост метр семьдесят, но он стал гораздо меньше, его как будто пополам разрезало, позвоночник переломило. Я сняла с окна красные шторы, они почти новые были. В начале лета вместе с сыном их купили. Ими снаружи, как смогли, обили доски, внутри — белым постельным бельём, под голову ему положила подушку. Надевать джинсы и кроссовки на него не стала, не на что было. Положила рядом. Как сейчас помню, как в гробу вынимала из его руки бублик, — Оксана пытается продолжить, сдерживает слёзы, но у неё перехватывает дыхание и пропадает голос.

Всё же, полушёпотом, она продолжает:

— Сосед снял с мотоцикла люльку, закрепили гроб. Когда выехали в поле, недалеко от кладбища, на той стороне, стояли украинские военные, они нас видели. Видели, что гроб небольшой. И всё равно стали стрелять по кладбищу. Хлопцы копали могилу, падали на землю при взрывах, поднимались и опять копали. Так и похоронили Кирюшу. 

Рядом стоит Таня, всё это время она не отпускает мамину руку, постоянно смотрит в землю. Иногда хмурит брови и прищуривает глаза: девочку мучают головные боли, особенно когда нервничает. Пальцем разбирает русые волосы на макушке, еле дотрагивается, больно. Показывает большой шрам на полголовы. След на всю жизнь от осколка. В маленьком кулачке Таня держит медаль "За отвагу" — её вручили матери. За сына, посмертно...

— Каждый день Кирилл меня встречает на входе в школу, улыбается мне... Памятную доску с его фотографией разместили рядом с погибшими ополченцами, которые защищали наш посёлок. Скоро нашу тридцать восьмую школу назовут именем Кирилла Сидорюка. Я горжусь братом. Он один раз спас меня от большой собаки, а когда мы плавали на лодке, я упала в воду и стала тонуть. Брат вытащил меня из воды, а потом ещё и за лодкой сплавал. Он у меня герой, люблю его, — говорит Таня.

В школьном музее истории в военном уголке рядом с экспозицией Великой Отечественной лежат части снарядов войны 2014 года. Среди списка фамилий погибших бойцов ЛНР и фамилия тринадцатилетнего мальчишки. На фото с чёрной лентой он улыбается.

— Ему было 13, говорят, что он был ребёнком, — нет, это был уже взрослый мужчина, моя опора и помощник. Когда я уходила на работу, была спокойна, знала, что он приготовит завтрак Тане, накормит уток, польёт огород. В школе учился хорошо, все уроки делал самостоятельно. Уже прошло почти два года, но легче мне совсем не становится. Если бы не он, Тани бы сейчас не было и меня бы уже не было в живых. Сейчас она — смысл моей жизни. На могиле до сих пор не могу поставить памятник сыну. Нужно сорок тысяч собрать. Откладываю по копейке. Но, я думаю, Кирилл не обижается на меня, он видит, что нам нужны лекарства, таблетки. У дочери на нервной почве сильно ухудшилось здоровье. Вот так и живём, тяжело, стараемся вдвоём справиться.          

В  Первомайске десятки разрушенных многоэтажек. Этот город год назад оказался на линии огня, Украинская армия обстреливала дома и людей несколько месяцев подряд. Церковь, школу, детский сад и ещё несколько домов постепенно восстанавливают, многие изрешечённые осколками пятиэтажки будут сносить.

— Это наша квартира, в неё попал снаряд, недавно только поставили окна, помогают из администрации, но жить здесь всё равно нельзя. Нужен ремонт. А денег на него нет. Мама и папа работают на двух работах. Но как прокормить — восемь детей нас. А ещё и взрослые. Нас родственники к себе пустили пожить, — рассказывает тринадцатилетний Богдан Титарчук. Мальчик стоит в гостиной среди раскрошенных кирпичей и сгоревшей мебели.

— Почти все мои друзья уехали, от квартир ничего не осталось, будут сносить. Хорошо, что школа открылась, не останусь на второй год, старался закончить хорошо четверть, — рассказывает Богдан.

Со своими братьями и сёстрами, бабушкой, мамой и тётей ровно год он жил под землёй, в душном сыром бомбоубежище. Каждый день от обстрелов там пряталось по триста человек. Когда стихали обстрелы, ополченцы привозили гуманитарную помощь: крупы, хлеб, масло, консервы.

Всего в бомбоубежище жили 15 детей.

— Здесь стояла наша двухъярусная кровать. Я спала сверху, Милана внизу. А на этой стенке была полочка с игрушками, дедушка нам прибил специально. А здесь был телевизор, он сгорел, когда снаряд попал, — в полуразрушенной комнате две сестрёнки Милана и Сабрина показывают, как жили раньше. 

— Когда начали бомбить наш дом, дядя нас сразу увёз в бомбоубежище, бабушка осталась дома, не захотела бросать всё. Снаряд попал в стену возле нашего окна. На следующее утро, когда перестали стрелять, приехали с ЖКО рабочие, стали плёнку на окна натягивать, отопление отключили, потому что вода горячая текла: трубы перебило. Бабушка пряталась у соседей. И опять начали стрелять. Тогда все побежали на улицу, в бомбоубежище. Когда спускались по лестнице, там мёртвые строители лежали, много, их осколками убило. Когда бабушка добежала до нас, у неё была истерика, не могли успокоить.                              

Возле разрушенной сгоревшей пятиэтажки сестрёнки с братом играют в медсестёр и ополченцев. Листком одуванчика перевязывают "раненого" Богдана, молочком чистотела понарошку мажут раны.

— Мы всегда спасаем Богдана, он у нас сразу оживает, а потом мы как будто бежим в подвал и там прячемся. Мы видели танки, "Грады", три раза попадали под обстрелы, бабушка говорит: забывайте уже это, война закончилась. Но у нас не получается, страшно было очень. До сих пор боимся — когда гроза, гром, нас трясти начинает с Миланой. Мама успокаивает. Три месяца назад родилась сестрёнка Виолетта, ей повезло, она не видела, как бахает, мы ей потом расскажем, когда она вырастет.  

Миусинск, юг самопровозглашённой Луганской Народной Республики. Здесь разрушено только несколько домов на окраине. В 2014-м ополченцы быстро оттеснили Нацгвардию с этой территории. Бои шли рядом ещё около двух недель. Снаряды летали над домами, мины разрывались в огородах.

В центре города, на улице Ленина, в небольшом деревянном доме живёт семья Безверхих. Ворота открывает приветливый семнадцатилетний парень Николай. Он учится на третьем курсе в электромонтажном техникуме. Левую руку старается держать за спиной или в кармане шорт. Коля инвалид, у него нет части кисти.

— Утром я вышел во двор, стал делать колесо на велосипеде. Рядом с кучей угля увидел блестящую штуку. Поднял её, она была вся покорёженная. Повертел в руках и положил в карман. Доделал колесо и потом вспомнил про находку эту. Достал из кармана и сдавил её пальцами. И в этот же момент как бахнуло, было ощущение, что хлопнули по руке чем-то. В глазах потемнело и сонное состояние сразу такое. Смотрю на руку, а она вся в крови. Началась паника. Думал папе позвонить, но он в шахте, телефон недоступен. Маме не стал набирать, ей бы плохо стало от такого зрелища, — рассказывает Коля, рассматривая уже зажившую изуродованную кисть. 

Подросток на свою беду нашёл неразорвавшийся снаряд от зенитной установки. Это позже установят ополченцы.

— Нашёл дома жгут, перетянул руку и побежал к соседям. Меня отвезли в больницу. Очнулся уже с перемотанной рукой. Не помню больше ничего. Доктор сказал, что я мог умереть от потери крови, если бы вовремя не перетянул руку.

Взрывом два пальца оторвало, часть кисти раздробило. На левой руке до сих пор на указательном и среднем пальце под кожей мелкие осколки. Пока вырезать их опасно, сказали хирурги, нужно подождать ещё полгода.

— Я хотел быть инженером, поступать в Донецкий институт после техникума. Но теперь какая учёба. Надеюсь, что возьмут на завод хоть кем-то, — не по-детски рассудителен Коля. — Но вентили крутить или собирать станки, как хотел, скорее всего, не смогу. Вот так меня война наградила.