Августовский путч 1991 года глазами фотографа Юрия Феклистова

— 19 августа 1991 года я был в командировке вместе с женой в Пензенской области, в городе Кузнецке. Тогда я работал в журнале "Огонёк" и должен был сделать репортаж о том, как детский самодеятельный театр ездит по деревням и показывает свои спектакли. Как раз 19-го числа мы должны были стартовать из Кузнецка, но рано утром мне позвонил режиссёр театра и сказал: "Юра, в стране путч, Горбачёва убили, мы не знаем, что делать". Я у него спросил: "Саша, ты что, пьян?", а он мне: "Включай телевизор".

В шесть утра в провинциальной гостинице я включил телевизор, а там балет "Лебединое озеро". Внезапно представление прерывается, и диктор зачитывает заявление ГКЧП о том, что в стране введено чрезвычайное положение, Горбачёв не может исполнять свои обязанности президента Советского Союза, закрываются все газеты, кроме "Правды" и "Известий".

Слово "путч" для меня было из другого мира, из детских воспоминаний — Латинская Америка, Чили, Пиночет. И чтобы у нас, в Советском Союзе, какой-то путч? Сказал жене, что надо срочно ехать в Москву. Приехали на вокзал без билетов, машинист поезда посадил нас в кабину, но не в свою, а с другой стороны тепловоза. И так в ней мы и доехали до Москвы за 5 рублей.

Утром 20 августа мы прибыли в Москву и сразу побежали в редакцию "Огонька". А там всё спокойно, все работают в штатном режиме. Я боялся, что арестуют имущество редакции, а у меня там хранились все негативы, первым же делом я отвёз их домой. А потом по "Эхо Москвы" услышал, что надо идти к Белому дому.

Позже я посмотрел сюжет от 19 августа Сергея Медведева по Первому каналу, где он говорил, что Горбачёв — законно избранный президент и надо защищать его и демократию у Белого дома. А тогда даже никто не знал, что такое Белый дом и где он находится. По радио объясняли, как добираться. И люди начали собираться на площади, которая расположена позади здания, позже её назовут площадью Свободной России. Собралось около 500 тысяч людей, которые пришли по зову сердца. Они, как муравьи, строили баррикады, несли рельсы, контейнеры от мусора, кто-то даже притащил кузов от грузовой машины. Всё было спокойно и без агрессии. С балкона выступал Борис Ельцин, Елена Боннэр, Эдуард Шеварднадзе. Но люди были немного напуганы, потому что был слух, что силовая группа "Альфа" прячется в саду Павлика Морозова и скоро начнёт штурм. Потом узнали, что у "Альфы" действительно была команда штурмовать, но они отказались, сказали, что не пойдут через народ.

Днём 20-го числа я также был на Манежной площади, там стояли БТР: люди братались с армией, священники раздавали Библии, танкисты вылезали из люков, народ их кормил. Агрессии со стороны армии не было, солдаты не понимали, зачем их послали в Москву. Они бы не открыли огонь, потому что люди относились к ним с добром. К фотокорреспондентам все тоже относились спокойно. У меня была аккредитация парламентского корреспондента, и я легко мог проходить в Белый дом. Я и на балконе был, где Ельцин выступал. Дружинники сдерживали фотографов только перед выступлением Ельцина. Для него делали коридор, чтобы он мог пройти. Был слух, что недалеко прячутся снайперы, поэтому, когда Ельцин выходил из здания, охрана прикрывала его бронированными щитами.

Никто не знал, чем всё закончится, потому что в числе заговорщиков был министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго, председатель КГБ Крючков: в руках ГКЧП были все силы. Они изолировали Горбачёва, никто не знал, что с ним. Ельцин послал за ним самолёт, в ночь с 20-го на 21 августа премьер-министр Силаев и вице-президент Руцкой полетели в резиденцию Горбачёва "Форос", но им отказали в посадке.

В ту ночь я бродил по Белому дому и увидел, как в радиостудии, где Мстислав Ростропович ждал своей очереди, чтобы выступить, у него на плече уснул охранник Юра, а Ростропович взял у него с колен автомат и держал. Я сделал фото. Этот снимок мы напечатали в "Огоньке", и на следующее утро Юра Иванов проснулся знаменитым. Я не ожидал, что эту фотографию запомнят и сделают символом тех дней. Я потом говорил с Ростроповичем, он признался, что вообще в первый раз в жизни держал автомат Калашникова. В ту же ночь постоянно ходил слух: "Сейчас нас будут штурмовать". Честно скажу, страха никакого не было, все были уверены, что всё разрешится в нашу пользу, потому что мы хотели жить.

Когда Горбачёва везли на самолёте в Москву, все ожидали, что он выступит на площади перед людьми, потому что народ же его спас. Но он прилетел во Внуково и сказал, чтобы его отвезли домой. Он выступил только 23 августа на пресс-конференции в МИД, его первыми словами было: "Правды не узнает никто и никогда". Меня это насторожило. Создалось впечатление, что он был во всём замешан. Но тогда, 22 августа, шёл сильный дождь, люди стояли под ним у Белого дома, жгли костры и пели песни. 

В ту ночь я снимал демонтаж памятника Якову Свердлову на площади Революции. Его за час демонтировали: подогнали кран, зацепили и быстро сбросили. Вообще думали, что будут скидывать памятник Ленину на Октябрьской площади. Но там повесили табличку, что он слишком тяжёлый, и просили не пытаться его снести — может кого-нибудь придавить.

Я жил рядом, на Смоленской набережной, зашёл домой поспать, а оказывается, проспал гибель троих ребят-защитников в туннеле на Садовом кольце. Я пришёл туда в шесть утра: рядом с кровью на асфальте уже лежали цветы. Пролитая кровь протрезвила ГКЧП, они её испугались и поняли, что дальше так нельзя. Смерть ребят стала переломным моментом. Всё могло быть намного хуже, если бы армия стала стрелять в людей или давить танками, потому что танки были везде. 

Когда 24 августа хоронили ребят, у меня стояли слёзы на глазах. Я понимал, что они погибли ни за что, но не напрасно. До сих пор помню речь Ельцина на митинге перед Белым домом до траурного шествия, он просил прощения у матерей погибших ребят за то, что не уберёг их детей. У него дрожал голос, это шло от души, не показное.

Утром 22 августа стало ясно, что мы победили. В Белом доме у кого-то в кабинете из чиновников собрались праздновать — Росторопович, Ромашин, Хмельницкий, Назаров и другие защитники. Кто-то притащил арбуз, и мы отметили. Все действовали как единый организм, никто не думал о том, человек с фотоаппаратом или нет. Внимания на камеру никто не обращал. Со стороны людей на улице тоже не было претензий. Мы все понимали, что делаем общее дело. Снимали людей, лица — фотографы были хроникёрами. Если люди делают подлость, им не нужны свидетели, а если делают что-то правое, они не против съёмки.

В те августовские дни все были очень воодушевлены, такой подъём был и неописуемая радость. Я присутствовал при поднятии флага России над Белым домом. Когда его привязали к флагштоку, я посмотрел вниз с башни, а там ликует толпа, и все кричат "ура". Незабываемые минуты.

Сами того не осознавая, мы тогда были участниками исторических событий. Люди, которые в те дни вышли на улицы, совершили историю — от них зависело всё. ГКЧП испугался такой поддержки.