Сироты блокады

Мир будто сузился до размеров появляющихся то тут, то там воронок и разлетающихся от них осколков. Ухало и бахало, рвало землю, воздух и людей вокруг единственного работающего в городе вокзала — Финляндского. Фашист знал, куда бить. Когда обстрел закончился, над предрассветным Ленинградом на мгновение воцарилась тишина. Весь мир будто замер. Лишь струйка крови вытекала из изуродованной кабины одной из полуторок колонны: кап-кап-кап — на асфальте уже начала скапливаться бордовая лужа.

В выбитой глазнице бокового окна машины поскуливала женщина с грудным ребёнком на руках — пелёнки и крошечное байковое одеяльце малыша уже тоже стали бордовыми. Давясь кровью, мать пыталась убаюкать бьющегося в истерике ребёнка, но вместо слов изо рта женщины вылетало что-то нечленораздельное. Осколок пробил ей щёку, устроив во рту месиво из крови, обрывков плоти и раздробленных зубов. Язык чудом не пострадал.

И вдруг город снова начал наполняться звуками: "На помощь! Сестра! Санитары! Детей на вокзал и в поезд! Живо! Раненых в госпиталь! Убитых не трогать! Быстрее!".

Шестилетний Вовка вместе с остальными воспитанниками детского дома номер 41 сидел в кузове полуторки, когда над головой засвистели снаряды. Воспитательница Инга Петровна тут же подмяла его под себя, закрыла детскую головку руками и только приговаривала шёпотом:

— А ты не бойся, не бойся. Сейчас уже, совсем скоро, закончится всё и поедем дальше.

Женщина Вовку так и не отпустила, пока буря из металла и пламени не перестала бушевать. Когда на улице стихло, женщина, пригибаясь, побежала в сторону вокзала, постоянно посматривая наверх, на небо. Никто не знал, когда небеса разверзнутся смертью в следующий раз.

Одной рукой она сжимала маленькую ладонь мальчишки, а другой закрывала ему глаза. Сквозь пальцы Вовка успел разглядеть покорёженную полуторку и сидящую в ней повариху детского дома. Голова у неё была вся в чём-то красном, а ребёнок на руках неистово вопил. Мальчик тут же зажмурился и от страха больше не открывал глаза вплоть до самого поезда. Вслед за Вовкой и Ингой Петровной так же гуськом устремились и остальные воспитанники приюта. Впереди их ждала долгая дорога. Дорога жизни.

22 июня 1941 года Вова Алексеев встретил на севере Ленинграда, в бараке на Старопарголовском проспекте. Сначала было только объявление от советского информбюро — бои шли где-то очень далеко, и казалось, Вовку они и не коснутся вовсе — так что о надвигающейся беде он даже не задумывался. У парня и так дел хватало: постоянные игры со старшими братьями. Дворовые друзья. Первая и последняя попытка закурить — тошнило так, что до самой старости не смог больше Вовка переносить запах табака.

Но война подкрадывалась незаметно, будто опасная и мучительная болезнь. Сначала приказали населению сдать всё оружие и радиоприёмники.

Затем вдруг ушёл на фронт добровольцем самый старший брат Вовки. Герой Финской войны, он хотел отметиться и в новой бойне. Записался в истребители танков и очень этим гордился: шесть бутылок с горючей смесью в подсумке, граната и взрыватель. С таким нехитрым набором бойцы уничтожали германские "тигры" и "пантеры". Брат сгинул в первые месяцы войны. Друзья рассказали: был ранен в живот. Шансов не оставалось.

Затем и папа ушёл воевать. Был рабочим на заводе, стал солдатом, но тоже ненадолго. Был ранен под сердце, пуля прошла навылет и выкорчевала часть лопатки — лечиться и заодно поднимать промышленность тыла мужчину отправили в Ташкент.

Тем временем Вовка с удивлением обнаруживал для себя всё новые и новые приметы надвигающейся войны. Вокруг дома начали появляться окопы и баррикады. Комендантский час. Еды, правда, ещё всем хватало.

Сентябрь 41-го. Однажды утром Вовка с братом нашли на улице непонятные железки, которые оказались осколками от снарядов. Ребята набили ими полный рюкзак, а потом не смогли утащить: оказался слишком тяжёлый. Дети так и не поняли, что именно в тот день война постучалась в их двери.

В детском доме

Отец и самый старший брат на фронте. Остался Вовка только с мамой и братом, который всего на пять лет его старше. А мама в те времена работала в системе облоно. То есть занималась распределением по детским домам отпрысков репрессированных: врагов народа, дезертиров, попавших в плен красноармейцев. С началом войны работы у неё заметно прибавилось. Даже по сравнению с 37 годом.

С каждым днём росло количество людей, неугодных советской власти, и с их детьми надо было что-то делать. Мама Вовки стала "пропадать" на работе. В заботе о чужих детях на своих времени не оставалось. И Вова с братом вскоре и сами отправились в детдом. Мама, конечно, была всегда где-то неподалёку. Но вот дети — в детдоме.

Сперва попали в приют на Тореза — сейчас на месте того здания стоит многоэтажка. Оттуда детский дом отправили под Новгород — подальше от войны. Детский лагерь расположился в уютном местечке: речка, пляж. Никто не мог предположить, что кольцо фашистов вокруг Ленинграда начнёт стремительно сжиматься.

Однажды ребята услышали ровный гул самолёта. Почти на бреющем летел не то Як, не то Ил или же вообще Ли — советским детям было всё равно. Увидев в небе голубо-зелёный фюзеляж с красными звёздами на крыльях, они побежали его приветствовать. Ну как оторванные от "большой земли" воспитанники детского дома могли догадаться, что уже несколько дней находятся на захваченной фашистами территории? Так что почему советский самолёт пустил очередь из пулемёта по своим же, по советским детям, в лагере осталось загадкой. Слава богу, никто не погиб. Но детский дом в срочном порядке перебрался в лес. Жили в шалашах и землянках — их строили парни. Самые крепкие постройки уступали девочкам, сами жили как придётся. Через неделю ушли в сторону Ленинграда — успели проскочить меж сжимающимися клешнями немецких войск.

В Ленинграде бежавших из Новгородчины детей распределили по нескольким приютам. Вовка с братом попали в Ленинградский детский дом № 41 — на Малоохтинском проспекте, 52. В то время задворки Ленинграда, сегодня — район практически в центре Петербурга. Дальше Автово — в 41 там проходил едва ли не передний край обороны. Говорят, даже немецкие мотоциклетные части заезжали в тот район. Хорошо, что здание детдома до сих пор стоит целёхонькое — даже цвет не поменяло, всё такое же грязно-жёлтое. Из одного окна Смольный видно, из другого — модный офисный центр, сплошь из стекла и бетона.

Глазницы домов ещё помнят и детские крики радости, и слёзы голодного отчаяния. Помнят они и окопы вдоль набережной Невы — метрах в пятидесяти от детдома, на том месте, где сейчас парковка и набережная.

Вовка с братом как-то сбежал из детского дома — не навсегда, прогуляться да осмотреться вокруг нового места. Зима. Снег никто не чистит месяцами. Сугробы взрослому человеку по пояс, а шестилетнему Вовке так вообще почти по плечи. Вышли к окопам. Глядь — а там трупы. Десятки мёртвых тел. Мужчины, женщины, дети, старики. Все, кого не пощадила война. И не от вражеских пуль пали они — от голода и холода. Хоронить павших ленинградцев было негде, да и некому. А тут окоп — практически готовая братская могила. Покойников сваливали прямиком на оборонительные позиции, отдавали последние почести (если сил хватало), присыпали снегом и на этом всё. Возвращались в промозглые ленинградские квартиры, с ужасом размышляя, кого придётся везти к окопам на куцых саночках в следующий раз. А, может, и самому прокатиться придётся. Война.

В 41-м детдоме состав подобрался смешанный. Тут тебе и местные, и дети из ближайших областей — ещё до блокады бежали в неприступный Ленинград целыми семьями. Добирались немногие. Выживали единицы — продуктовые карточки выдавались только по ленинградской прописке, а другой еды в городе попросту не было. Кстати, потери считали тоже — по пропискам. Умирать в осаждённой Северной столице имели право только жители Ленинграда. Остальных попросту не считали. Были ещё среди сирот и дети расстрелянных, репрессированных. Но для воспитателей были все равны. Лучшее тому подтверждение — только две детские смерти в детдоме за всю войну, уже в эвакуации. Впрочем, воспитанники детского дома и так были жизнью потрёпаны. От голода, холода и пережитого горя сироты попросту сходили с ума.

Подружка Вовы Маша Шарова, например, пила любую жидкость, до которой могла дотянуться. Мочу, грязную и мыльную воду из тазиков, в которых мылись люди, ела снег… Один тёзка Вовы не уставал повторять:

— Хорошо, что мамка моя умерла.

— Да ты чего такое говоришь?! — изумлялись сверстники.

— А она меня котлетами из дерьма кормила. Заставляла есть это.

Что ответить — друзья не находили…

В четырёхэтажном здании приюта разместились две сотни воспитанников. Жили поначалу свободно: на всех этажах, несколько человек в комнате. Тревогу ходили пережидать в подвал. Когда же прятаться от бомбёжек пришлось по двадцать раз в день, решили переехать в подземелье окончательно: чтобы постоянно не бегать. Да и отопить небольшое помещение куда легче. Так и жили: при свете лучины да коптилки, согреваясь теплом друг друга. Днём выходили гулять во двор. Смотрели на авиационные бои с балкона. Оттуда же прекрасно было видно и горящий Ленинград.

Школьных занятий не было. Дети постигали на практике самую важную в то время науку — выживания. И ещё рассказывали друг другу страшные сказки. Главные злодеи — псы с кличками Гитлер, Геринг, Гесс и Гимлер. В этих незамысловатых рассказах добро всегда побеждало зло.

Зато детский дом оставался одним из немногих мест в блокадном Ленинграде, где воспитанников гарантированно кормили три раза в день. Хоть чем-то и хоть как-то, но кормили. По праздникам давали особое угощение. Праздников было два: Новый Год и 7 Ноября. Ребята к датам готовились задолго. Несколько месяцев всем приютом собирали печенье, из которого готовили торт. Для сирот блокады он был самым вкусным на свете. А главное — красивым.

Ежедневная пайка — щи из мороженой капусты, тонюсенький кусочек хлеба (буквально несколько миллиметров в толщину) и пшёнка. Однажды порцию заметно увеличили. В младшей группе детдома заволновались: не перепутали ли их порцию с пайком старшей группы?

— Ребята, открыли дорогу через Ладогу, Дорогу жизни! Теперь порции будут больше! 

Детский дом начал готовиться к эвакуации.

Переправить на "большую землю" решили только сто из двухсот воспитанников детского дома — остальные попросту не вынесли бы долгого и изнурительного переезда, настолько слабы были. Но оставляли слабых не умирать. В эвакуацию детдомовцы не взяли с собой ни грамма пищи — всё оставили товарищам.

2 апреля 1942 года к дому 52 по Малоохтинскому проспекту подъехала колонна полуторок. В предрассветных апрельских сумерках воспитанники детского дома грузились в тесные кузова автомобилей. Брали с собой только самое необходимое. Путь предстоял неблизкий: сначала добраться до Финляндского вокзала. Затем оттуда на поезде до Ладоги. Потом — по Дороге жизни на "большую землю". И наконец оттуда — под Кострому, в эвакуацию.

Около вокзала попали под обстрел. Потом очень долго ехали по Ладоге. Затем на четырёх автобусах по тончайшему апрельскому льду на тот берег. Из блокады. К своим. В эвакуации тоже было непросто. Жили впроголодь, работали в колхозах. Выжили.

И Вовка выжил. После войны нашёлся с отцом и старшим братом. Увлёкся судомоделированием, стал чемпионом СССР. Мастером спорта по яхтенному спорту. Стал проектировать корабли.P.S. Сейчас Владимир Михайлович Алексеев живёт в Учебном переулке, недалеко от проспекта Тореза — бывшего Старопарголовского. Места, где прошло его детство. До сих пор увлекается судомоделированием. На Малоохтинский проспект ездить не любит. Любимая еда — пшёнка.