Донбасса пламенный мотор

— Товарищ полковник, поздравляю вас с рождением сына.

— Блин, я в машине, на передовой, не слышно ничего… 

— Как Лена?

— Хорошо всё! Перезвоню, как выеду с фронта…

Этот разговор с Моторолой у меня состоялся всего недели две назад. Ребята из ДНР маякнули, что в семье Павловых пополнение. Наш последний разговор…

                                                                        * * *

Московское утро. Квартирка на улице Флотской в получасе ходьбы от метро "Водный стадион". Моторола всегда вставал рано. Даже во время этого недлинного отпуска. 

— Москаляку на гиляку! — кричит прямо из окна рыжебородый командир. Москвичи, выгуливающие собак, с тревогой пересматриваются и ускоряют шаг. Откуда раздаётся голос, поймёшь не сразу. А майдановский лозунг в столичных дворах в самый разгар донбасского конфликта действует на прохожих ещё более ободряюще, чем чашка крепкого кофе.

В августе 2014-го Мотик и Лена были проездом в столице. До этого они отдыхали в уже российском Крыму. Первая передышка после нескольких месяцев ежеминутных обстрелов, пробежек от одного к другому подвалов Семёновки под Славянском. Из ДНР тогда его отпустил Первый (так называли Стрелкова бойцы).

Мотор дважды за неделю "поломался". Сначала уснул за рулём БТР в Снежном и снёс несколько деревьев на своём пути, спасло, что в бронетранспортёре он находился в полном обмундировании — броник, фирменная каска. А потом, через пару дней, — уже после свадьбы с Леной, — попал в аварию недалеко от Харцизска. Конечно, Мотор всячески бодрился, даже когда его всего облепили гипсом, — но воевать в таком виде не мог даже он.

                                                                        * * *

— Москаляку на гиляку!

Так начиналось каждое утро. В этом был весь Моторола. На войне он проверял устойчивость психики собственных соратников — заскакивая на огромной скорости на блокпост и врубая на полную колонки своего продырявленного в нескольких местах джипа. Из колонок раздавалось: "Ющенко наш презент!" Какой-то модный украинский рэпчик эпохи ещё "оранжевой революции". Не менее жизнеутверждающе звучали совместные распевы группы 25/17 и Ревякина: "Команданте Ярош — красно-чёрные крылья".

Перепуганные ополченцы иной раз передёргивали затворы, сталкиваясь с таким несусветным идеологическим противоречием на своей территории. В ответ слышали заливной рыжий смех с комментариями в духе: "Хлопцы, вы шо, не бачите? Это ж я, Моторола".

Он любил прикольнуться, ввести в ступор. В этом была и подростковая дерзость, и выверенная позиция. Своими "провокациями" он как бы вскрывал реальность, надрезал её — и подсматривал, настоящая она или нет.

В минуты экстремальных перегрузок — это когда везли всего переломанного на скорой после аварии — Мотор всегда хотел очень простых и потому невыполнимых вещей. Так, например, он яростно требовал икеевских хот-догов. В Донецке в разгар артиллерийского лета их было, естественно, не достать. А он объяснял: "Когда я работал охранником в ИКЕА — нам такие хот-доги можно было есть бесплатно, ничего вкуснее я не ел". 

Спустя пару дней мы сидели в рыбном ресторане "Ракушка" и он потчевал всех окружающих рапанами, запивая это всё латте, в который — все официанты знали — нужно добавить не больше 30 граммов коньяка.

Изысканные замашки в одну секунду могли смениться абсолютно непатриотичными желаниями — по приезде в Ростов-на-Дону, например, мы первым делом отправлялись в "Макдоналдс". Набирали всякой фигни, потом, счастливые, мучились изжогой.

"Мы проскочили этот участок на изжоге просто", — фраза в стиле Мотора. Так он комментировал очередную поездку под миномётным обстрелом. Ещё перлы типа "да у него забрало упало" (о человеке, который сошёл с ума) — тоже его языка дело. Он общался с близкими на каком-то собственном искромётном сленге.

                                                                        * * *

В Ростове мы заезжали на мойку. Там Мотор работал до войны. Даже есть граффити, нарисованное его рукой. Индустриальный пейзаж, контуры высоток. Хозяйка предприятия была дома — но примчалась, как только рабочие позвонили и сказали, что Арсен приехал. Расцеловала, как родного сына. Не потому, что знаменитым стал, а потому, что проработал там года два, не меньше. Косячил, шебутным был, но родным. И это, знаете, видно. Никак не подделаешь.

Многие представляли Мотора эдаким "богом войны". Конечно, так и было. Его на первый взгляд слепая смелость не то чтобы подкупала, она разрывала все шаблоны о том, как надо бояться за свою жизнь.

То есть когда на телефоне высвечивается Моторола — будь готов услышать: "Ну что, поедешь записывать стендап под "Градами"?"

Я соглашался. Было это абсолютно сумасшедше.

Воха (правая рука Мотика) вывозил нас в поля под Николаевкой, вэсэушники, видимо, пристреливали установки перед решающим штурмом. Реактивные снаряды вспахивали поля, засеянные картошкой и подсолнухами. Комья земли опалёнными ошмётками летели в лицо. Но всё-таки это были "Грады". Я частенько мотался с Мотором один, без оператора, сам снимал на камеру. Но добрую половину моих стендапов на передовой записал сам Мотор. Тот, под "Градами", тоже. Когда он сделал это, в Иловайске разразился большой скандал. Без слёз об этом не расскажешь.

Ближний бой, пули свистят над головой — в буквальном смысле. Мотор только оправился от травм, полученных в авариях, — бойцы его подразделения воодушевлены, командир лично участвует в бою, как раньше.

Отстреливает одну за одной РПГ, потом начинает палить вогами из подствольника. В один момент обоюдная пальба чуть затихает. Я прошу Моторолу взять камеру и записать мне стендап. Он делает всё по-военному быстро — ставит автомат к стене, берёт в руки запылённый и побитый "Кэнон" — в кадре я и мотороловский автомат, "припаркованный" у стены. Сколько ж было вони… Типа я не журналист, а военный, ну и всё такое… Знали б они, кто стендапы записывал.

                                                                        * * *

Конечно, иной раз его шутки выглядели вызывающе. Приезжаю в тот же Иловайск к часам семи утра. У его подразделения должно быть построение. Пацаны проспали. Моторола зол.

Недолго думая, командир запускает вог в подствольник и метит в уже разрушенную обстрелами украинской артиллерии крышу. Щелчок — граната взрывается над головами спящих подчинённых. Через несколько секунд все в линейку внизу на плацу. "Будильник" по-мотороловски.

С врагом Мотик работал так же тонко, как со своими подчинёнными. Первые психологические атаки на ВСУ организовал именно он. В какой-то момент пошёл слух, что в Славянске на стороне сепаратистов воюют чеченцы. Мотик не растерялся и начал эксплуатировать эту легенду в свою пользу.

На блокпосту, где расстояние до ВСУ было минимальным, метров пятьсот, не больше, установил огромные колонки. Дежурные запускали на полную громкость намаз — в строго определённые часы, согласно мусульманским канонам. Как рассказывали потом сами украинские солдаты, от этих распевов в донецкой степи у них волосы на головах шевелились.

Намаз сменялся композициями легендарного чеченского барда Тимура Муцураева. А если боец ополчения при атаке на украинский блокпост кричал "Аллах акбар" — ему полагался дополнительный паёк и боеприпасы (с ними было туго). Поэтому в стычках ВСУ ребята утрированно подчёркивали принадлежность к исламу. Длинные бороды у тех, кто воевал в Семёновке — тоже из этой оперы. Сходить в атаку называли "поджихадить". А саму идеологию противостояния с проевропейскими националистами довольно скоро назвали "православным джихадом". Вдохновлял на эти экзистенциальные определения, конечно же, сам Мотик.

                                                                        * * *

Его считали националистом. Но в случае Арсена — грубое слово. Он не разделял людей по цвету кожи. В отряде воевали как условные славяне, так и кавказцы, среднеазиаты тоже шли в бой бок о бок с ребятами. Весь его национализм заключался в простой формуле: "считаешь себя русским — построй крепкий дом, построй крепкую семью, защити родину". Остальное — неважно.

Когда в Москве в метро к нему подходили здоровые мужики — с желанием пожать руку, мол, какой ты крутой, мы тебя поддерживаем, Мотор руку не жал. Он говорил каждому такому громиле: "Если ты меня поддерживаешь, почему ты здесь?"

На гражданке ему было не по себе. Правила игры были ему понятны, но вызывали чувство отторжения. Переходили как-то границу. Наш, российский, пограничник долго допрашивал Арсена, как пацана какого-то. Хотя все понимали, что телевизор у него (у пограничника) есть. Не в понтах даже дело. А в какой-то принципиальной ревности. Случись такой разговор на фронте — Мотик любого бы вояку задвинул, потому что в бою всё доказал, а тут приходилось сдерживать себя, подстраиваться...

                                                                        * * *

Мы дружили. Когда ополчение выходило из Николаевки, моторовские ребята были последними, прикрывали отход. По городу работали всем — "Градами", "Ураганами", танками. Я случайно оказался там.

Пацаны устали, Мотик был на взводе: накануне произошло предательство. Сто ополченцев снялись с позиций и уехали к Безлеру в Горловку. Такой прорехой в обороне ВСУ воспользовались эффективно. 

Я оказался там, нужно было тащить раненых. Рук не хватало, мы с Мотором делали это вместе, дело было ночью, мы заблудились, устали, выкарабкались. С тех пор стали как будто родными.

Лучшие фотки Мотора сделал Стенин — фотокорр РИА "Новости". Андрюха погиб в августе 2014-го, под Снежным. Арсен очень переживал. Он сближался с сумасшедшими. Первое время у него в отряде воевала Солнышко, девушка-снайпер из Белоруссии. Могла и в сторону своих пальнуть. Её все боялись и считали "вольтанутой". Мотор взял её в подразделение, с десяток украинских офицеров она нащёлкала точно. И таких харизматиков у него было девяносто процентов отряда.

За своих он не то что порвать был готов — уважение к боевым товарищам стало культом. Если кто-то погибал, эвакуировать тело — главная задача превыше всех. Пацаны рисковали жизнями — но похоронить своего сослуживца с честью было делом принципа.

Говорят, за косяки он простреливал подчинённым колени. Я не видел. Но знаю точно, что когда один из бойцов пожилого возраста попросил помочь освободить сына в Горловке — он сидел на подвале у Безлера, — Мотик, несмотря на контры с безлеровскими людьми, поехал туда. Выложил Безлеру на стол "Стечкин", пистолет, подаренный Стрелковым за удачную операцию. И выменял парня за награду. Я никогда не слышал про других командиров таких историй.

                                                                        * * *

Мотик не хотел славы, мучился от неё. Это правда.

Договорились созвониться, когда он вернётся с передовой, да так и не поговорили. Он частенько набирал мне в Сирию, говорил: "Эй, что творишь там? Я ж тебя предупреждал, в бой — только со мной!" Звал его в гости, отвечал, что не получается, несмотря на перемирие, фронт оставить нельзя.

Царствие небесное, друг. Прости, что не виделись полгода и теперь не увидимся никогда.