Нерукопожатный Некрасов: за что поэта ненавидели современники

Ровно 195 лет назад, 10 декабря 1821 года, на свет появился Николай Некрасов — самый угрюмый поэт классической русской литературы, певец страданий и скорби, бедности и лишений. Суровый аскет, вся жизнь которого заключена в тягостных думах о суровой доле людской, — именно таким предстаёт Некрасов в своих стихах.

Между тем в реальной жизни это был миллионер и барин, игравший в карты с царскими министрами на такие суммы, которые простой рабочий или крестьянин не заработал бы за всю жизнь.

Вся жизнь Некрасова полна противоречий и сомнительных поступков, в связи с чем за ним закрепилась дурная слава. Поклонники его творчества никак не могли понять, какой из двух Некрасовых настоящий: тот, который с негодованием пишет стихи про "рой подавленных рабов, завидующих житью хозяйских псов" или тот барин, который заставляет слуг обслуживать за обедом его любимых собак как людей?

После ряда скандалов дошло до того, что старые друзья даже не пускали его на порог дома и устроили поэту настоящую травлю в прессе, а былые поклонники рвали его портреты и писали на них слово "подлец", отправляя их Некрасову по почте. Лайф выяснил, чем Некрасов заслужил ненависть друзей и поклонников и каким он был на самом деле. 

Детство 

Все, кто учился в школе, знают трагично-романтичную историю Некрасова и его рождения. Русский поручик, грубый и неотёсанный мужлан, на балу увидел красавицу полячку, дочь богатых шляхтичей, и выкрал её, насильно принудив к женитьбе, поскольку её родители были против. Несчастная мученица стала рабой жестокого сатрапа и мучителя, её поэтичная душа томилась рядом с необразованным грубияном мужем. Так звучит легенда, придуманная Некрасовым. Придумана она была уже незадолго до смерти, Некрасов всю жизнь был певцом трагизма и, кажется, даже сам стал верить в неё. 

Но можно ли себе представить, чтобы гордые шляхтичи вот так позволили какому-то мелкому русскому поручику выкрасть ненаглядную дочь? В тех краях польская знать была настолько всесильна, что ни один священник даже под дулом пистолета не решился бы обвенчать украденную дочь шляхтича. В действительности отец его матери не был богатым шляхтичем, а был всего-навсего мелким провинциальным чиновником в невысоком чине титулярного советника. Брак дочери богатого шляхтича с поручиком действительно был бы неравным, а вот союз поручика и дочери титулярного советника как раз по чину. 

Отец Некрасова после выхода в отставку стал мелким помещиком. По канонической легенде он был настолько груб и неотёсан, что едва ли не рвал книжки от ненависти к просвещению. В действительности он был обладателем неплохой библиотеки и даже сам ради развлечения набрасывал разные стишки. Именно благодаря этой библиотеке сам Некрасов и выучился читать. 

Образ матери у Некрасова был доведён до такого религиозного обожания и почти экстаза, что его даже отдельно разбирают на школьных уроках литературы. Однако этот образ возникает уже на пороге смерти самого Некрасова. В молодости ничто не свидетельствовало о том, что Некрасов обожает мать, скорее его поведение свидетельствовало о равнодушии к ней.

Когда он уехал в Петербург, он переписывался со своей сестрой, с которой был наиболее близок из всей семьи. Ни в одном из писем Некрасов даже не поинтересовался тем, как дела у матери, как здоровье. Хотя в этот период она уже тяжело болела. Более того, когда матери стало совсем плохо и родственники вызвали Некрасова проститься с умирающей матерью, он сослался на занятость и не приехал. Не поехал он и на похороны. Трудно разглядеть в этих странных поступках горячее обожание и трепетную любовь к матери. 

Но самое удивительное, что с отцом, которого он позднее выводил в своих стихах как сатрапа и мучителя, у него были замечательные отношения. Он каждый год до самой смерти отца приезжал к нему в имение, где они вместе охотились.

Над могилой отца Некрасов возвёл шикарную часовню-усыпальницу, тогда как матери практически в то же время поставил достаточно скромный памятник. Некрасоведы до сих пор гадают: что бы это могло значить? Очевидно, что это может значить только одно: Некрасов в тот период не обожествлял мать и относился к ней достаточно равнодушно. Этим же объясняется и тот факт, что после смерти матери он не посвятил ей ни одного стиха за долгое время, предпочитая посвящать их мужикам, подругам, друзьям и т.д.

Впервые образ матери возник в стихотворении "Родина", написанном через 5 лет после её смерти, но это стихотворение и сам Некрасов просил считать исключительно художественным, а не автобиографическим. Окончательно образ матери-мученицы возник в его творчестве уже через долгие годы после её кончины. Но это не значит, что она действительно была мученицей, просто таков был стиль Некрасова: после смерти своих друзей Белинского и Добролюбова он создавал в своих стихах и их идеализированные мученические образы, далекие от реального.  

Отец отправил Некрасова учиться в гимназии, однако учёба не пришлась по вкусу будущему поэту. По его воспоминаниям, он плохо учился из-за увлечения "кутежами и картишками". После того как Николай несколько раз остался на второй год в одном из классов, отец забрал его из гимназии. 

Период лишений 

Петербургские скитания и мытарства Некрасова в этот период несколько преувеличены, чтобы  оттенить последующий период его жизни, когда он превратился в барина-миллионера. Юный Некрасов приехал в Петербург, чтобы поступить на учёбу в Дворянский полк. Так он сказал своему отцу, который мечтал о карьере военного для сына. Однако поступать туда он не пожелал и попытался поступить в университет. Поскольку он не смог закончить гимназию, был вынужден сдавать экзамены в университет, которые благополучно завалил. 

На этой почве он поругался с отцом, прознавшим об обмане, и очутился в большом города без гроша в кармане. Этот трудный период продлился около года (хотя сам Некрасов позднее утверждал, что голодал три года, это явное преувеличение, через три года после приезда в Петербург он уже был видным издателем), когда случалось, что Некрасову нечего было есть и негде ночевать.

Но долго это продолжаться не могло, грамотный человек в Петербурге середины XIX века просто не мог пропасть. Вот и Некрасов очень скоро стал давать частные уроки для будущих гимназистов. Он завёл в городе знакомства, которые позволили ему начать литературную деятельность. Хотя это, конечно, громкое слово, скорее он был литературным подёнщиком, под различными псевдонимами писавшим невразумительные стихи и короткие рассказы. Однако за это платили, хоть и немного. 

Некрасов познакомился с офицером Николаем Фермором, преподававшим в инженерном училище, и стал частым гостем в его доме. Благодаря Фермору ему удалось заработать первые серьёзные деньги: тот распространил по подписке среди своих кадетов книжку стихов Некрасова, а деньги передал ему. 

Издатель 

Сейчас мы знаем Некрасова как поэта, но современникам он был известен в первую очередь как издатель. И свои главные произведения он написал уже на досуге, будучи знаменитым издателем. В те годы издательский бизнес сильно отличался от современного. Книжного рынка в его современном виде попросту не было, никто не издавал свои книги, все новые романы, рассказы и повести выходили в журналах, которые распространялись по подписке среди образованной публики.

Издатель выполнял функции современного кинопродюсера. Но для того, чтобы войти в этот бизнес, требовались немалые суммы. Литература в те времена была уделом богатых и праздных людей, которые на досуге могли позволить себе потратить время на написание романа. Но и запросы у этих людей были соответствующие, рубль за рукопись им не заплатишь. Но откуда у бедного Некрасова появились деньги на издание? 

Помог случай. Некрасов смог устроиться в журнал "Отечественные записки", который тогда был вотчиной Белинского. Это был самый знаменитый литературный критик страны, его авторитет был столь высок, что, стоило ему кого-то похвалить, — и на следующий день весь литературный Петербург метался в поисках этого таланта, чтобы на руках внести его к Белинскому. А стоило ему кого-то обругать — и одного этого слова было достаточно, чтобы похоронить чью-то карьеру.

Вокруг Белинского сформировался кружок, в который вошёл и Некрасов. В кружок входил и Иван Панаев — он пытался быть литератором, но по сути был богатым мотом и кутилой, прожигавшим жизнь. У Панаева была жена — Авдотья. Она была ослепительной красавицей, все питерские литераторы сходили от неё с ума, молодой Достоевский был до беспамятства влюблён в неё, так же как и Некрасов, который открылся ей, но получил отказ.

В отчаянии он даже подумывал о самоубийстве, но через некоторое время красотка передумала. Панаев то пил с гусарами, то кутил со студентами, а Некрасов был человеком основательным и в литературном плане более талантливым, чем Панаев.

Вскоре они стали жить втроём: Некрасов, Панаева и Панаев. Панаеву, как щедрому богачу, предложили купить одряхлевший к тому времени журнал "Современник" (основанный самим Пушкиным) и руководить им совместно с Некрасовым. Очень скоро получилось так, что и дом Панаева стал домом Некрасова, и жена Панаева стала женой Некрасова, и карета, и даже журнал перешёл к Некрасову.

Панаев старательно делал вид, что не унывает и ситуация его не трогает, но вряд ли он был доволен, когда Некрасов велел своим сотрудникам денег Панаеву не выдавать, потому что он их всё равно прогуляет.

Они так и прожили втроём почти 20 лет, а вскоре после смерти Панаева Некрасов порвал с Авдотьей. Его единственной официальной женой стала крестьянская девушка Фёкла, которую он решил "развить" в благородную натуру. Он даже переименовал девушку из Фёклы Анисимовны в Зинаиду Николаевну, чтобы это звучало более благородно. 

Двойной человек 

Некрасов, уже став знаменитостью, прославился множеством весьма противоречивых поступков, которые изрядно озадачивали современников. Например, однажды Некрасов в пух и прах разгромил недавно появившийся в Петербурге клуб гурманов. Какими негодяями нужно быть, чтобы обжираться, и это в то время, когда бурлаки умирают от непосильного труда ради корки хлеба? – риторически вопрошал Некрасов.

Читавшие некрасовские строки в негодовании сжимали кулаки: вот негодяи!  Каково же было всеобщее удивление, когда выяснилось, что Некрасов не только сам состоял в этом клубе, но и был одним из самых активных его членов, зазывая в него всех своих друзей. 

Фет однажды увидел Некрасова в коляске, к запяткам которой были прибиты гвозди острием вверх. Так иногда поступали, чтобы уличные мальчишки не цеплялись к коляскам на улице. И всё бы ничего, но сам Некрасов с негодованием бичевал эту варварскую практику в своих стихах. 

Некрасов в стихах возмущался бесправием народных низов и их тяжёлой жизнью и в противовес этому — достатком и манерами богачей. Некрасов в жизни требовал от слуг отдельно прислуживать его любимым охотничьим собакам и подносить им еду на специальных салфетках и, вообще, обслуживать их как людей. 

Кроме того, у многих вызывало удивление, что поэт, зачастую видящий мучения и страдания даже там, где их трудно разглядеть, может позволить себе вести шикарный образ жизни барина-миллионера, играть в карты со знатью в Английском клубе и тратить целое состояние на покупку английских ружей и псов для охоты, этого дворянского увлечения, совершенно не вписывающегося в аскетичную культуру разночинцев. 

Обо всем этом становилось известно, и некоторые начинали поддразнивать Некрасова за глаза. В те годы литература ещё не стала профессиональным ремеслом, писатели, в основном богатые люди, воспринимали творчество как служение людям, Некрасов же имел основательный подход и для него это был в первую очередь бизнес, в котором он демонстрировал завидную хватку. Тургенев до конца жизни вспоминал, как Некрасов надул его, купив его "Записки охотника" за тысячу рублей и тут же перепродав другому издателю за 2,5 тысячи. 

Одни литераторы за глаза именовали Некрасова "литературным кулаком" и "мелким торгашом". Другие обвиняли его в конъюнктурщине, как Толстой, говоривший, что Некрасов "потрафил вкусу времени". Действительно, Некрасов не стеснялся эксплуатировать тему народных страданий именно тогда, когда она была в тренде.

На смену дворянско-либеральным сороковым, когда общество жило ожиданием скорых перемен, пришли 60-е с их аскетичной культурой разночинцев – недоучившихся студентов из небогатых семей, вдохновлённых нигилизмом и гипертрофированным вниманием к абстрактному народу. Некрасов смог уловить этот нерв и на долгое время стал идейным вдохновителем т.н. революционных демократов.

Недоброжелатели из литературных кругов прямо обвиняли Некрасова во лжи, шарлатанстве и мошенничестве. Они считали, что Некрасов сам не верит в то, что пишет, слишком уж большим был контраст между его стихами и его жизнью барина-миллионера с шикарным поместьем и винокуренным заводиком. 

К 60-м годам окончательно утвердилось мнение, что Некрасов – двойной человек. Только друзья называли его двуликим, а недруги – двуличным. 

Некрасовская хандра 

Нельзя однозначно утверждать, что Некрасов выбрал свой стиль, чтобы соответствовать моде своего времени. Скорее здесь сказались его психологические особенности. Поэт был подвержен чудовищным приступам депрессии. Они были столь часты и регулярны, что в некрасовском доме даже был специальный диван для хандры.

На нём поэт лежал по несколько дней подряд, не разговаривая ни с кем. Если же он не молчал, то было еще хуже: Некрасов то причитал, что умирает, то плакал от ненависти к себе, то собирался бежать на Крымскую войну и погибнуть в осаждённом Севастополе, то рвался на дуэль, чтобы его застрелили, то ходил по дому и подбирал потолочные крюки покрепче, чтобы покончить с собой, то поглядывал на пистолет по 20 раз за день. 

Несомненно, что эта особенность Некрасова наложила отпечаток на его творчество. Он был самым угрюмым поэтом русской классической литературы. Всюду в его стихах тлен, безысходность, покойники, кости, гробы, кнуты, розги, кровь, похороны, стоны, плач, мучения. Дополнительного эффекта его стихам придавало то, что автор читал их глухим и замогильным голосом, никогда не изменяя интонаций. 

Корней Чуковский, самый знаменитый исследователь его творчества, писал: "У Некрасова вообще была страсть к чрезмерным изображениям чрезмерных истязаний и мук. Даже те вещи, которые другим показались бы самыми приятными и милыми, — ему казались орудиями пытки. Этот страстный к страданию человек видел следы страдания там, где их не видел никто. Другие видели рельсы, а он человеческие трупы и кости. Другие видели пыль, а он кровь. Он галлюцинат человеческих мук". 

Нерукопожатный Некрасов

Некрасову за свою жизнь дважды пришлось подвергнуться остракизму со стороны друзей и коллег. В первый раз это произошло после того, как Некрасов стал участником одной очень неприятной истории, связанной с огаревским поместьем. 

Николай Огарев – ближайший сподвижник Герцена и активный в прошлом участник кружка Белинского, в своё время женился на девушке по имени Мария Львовна Рославлева. Через некоторое время он к ней охладел. Поскольку развестись в те времена было очень трудно, супруги просто разъехались. Огарев передал ей заёмное письмо (вексель) на 300 тысяч рублей ассигнациями с уговором, что она будет жить на проценты с этих денег. 

Эта идиллия длилась несколько лет, пока в дело не вмешалась любовница Некрасова Авдотья Панаева. Она принялась настраивать Марию Львовну против Огарева, внушать ей, что он негодяй и изверг, который обобрал ее, обманул, поносит её и втаптывает в грязь. Рославлева была очень внушаемой женщиной со слабыми нервами, и вскоре она и сама поверила в то, что изверг Огарев измывается над ней. И это несмотря на то, что он не только соблюдал договорённости и давал ей деньги, но и содержал её отца, её любовника и даже признал их ребёнка своим, чтобы избавить их от неудобств. 

Как раз тогда Огарев увлекся очередной девушкой и решил на ней жениться, попросив развода у Рославлевой. Но она с яростью накинулась на него и подала в суд, требуя исполнения обязательств по заёмному письму на 300 тысяч. А чтобы эти обязательства исполнить, потребовала наложить арест и продать с молотка шикарное имение Огарева. Интересы Рославлевой в суде представляла Панаева. 

Суд она выиграла, но ни Рославлева, ни Огарев причитающихся им сумм от продажи имения не получили. Куда ушли деньги, так и осталось загадкой. Предположительно, большую их часть истратила сама Панаева на свои прихоти.

Сам Некрасов практически не имел отношения к делу, он только посоветовал Рославлевой обратиться к Панаевой, чтобы она представляла её в суде, однако репутация Некрасова, в том числе и в финансовых вопросах, была такова, что все друзья Огарева сочли именно его инициатором и главным вдохновителем этого некрасивого дела. 

Старые друзья отвернулись от Некрасова, его перестали пускать на порог их домов, в переписке друг с другом они не жалели сочных эпитетов для поэта. Герцен возглавил кампанию против Некрасова в своем "Колоколе", на страницах которого он открыто обвинял этого "гадкого негодяя" и "шулера" в том, что он украл сто тысяч франков, принадлежащих Огареву. Тургенев, в прошлом близкий друг Некрасова, в негодовании потрясал кулаком: "Пора этого бесстыдного мазурика на лобное место!" На похоронах литератора Дружинина ни один из старых литературных друзей не заговорил с ним и не подал руки. 

Второй раз Некрасов был подвергнут бойкоту и порицанию уже со стороны новых друзей – революционных демократов. В 40-е и 50-е годы некрасовский "Современник" был рупором поколения 40-х. Это были писатели-дворяне, выходцы из богатых поместий, заранее обеспеченные на всю жизнь. Они придерживались либеральных взглядов, и литература была для них хобби и служением музе. В журнале Некрасова печатались такие знаменитые авторы, как Тургенев и Толстой. 

С приходом императора Александра II либеральные реформы начались и весь либерализм внезапно устарел и стал неактуален. Либеральные 60-е породили совершенно новое и необычное поколение "шестидесятников". Это были разночинцы, выходцы из небогатых слоёв общества, которые оказались вне системы: они не шли на государственную службу, не желали идти и на военную, они не занимались торговлей и не служили Богу. Часто это были недоучившиеся студенты, осевшие в столице и зарабатывавшие на жизнь репетиторством или случайными заработками. Их идеалами были аскетизм и нигилизм. Либералов прежнего поколения они высмеивали, считая изнеженными слабаками. Они грезили не о свободе слова, а о революционном переустройстве мира на справедливых началах. 

Некрасов в 60-е годы переориентировался именно на этот круг, набрав в журнал революционных демократов, как их прозвали позднее. В этом была и прямая выгода: если раньше Некрасову как издателю приходилось иметь дело с капризными миллионерами, то теперь его сотрудниками были люди, для которых эта работа была единственным источником дохода. 

Но и с разночинской общественностью Некрасов имел неосторожность рассориться. Как раз тогда произошло очередное Польское восстание, которое было подавлено усилиями Муравьёва. И однажды за завтраком в Английском клубе Некрасов прочитал Муравьёву оду, призвав его "не щадить виновных".

Все революционные демократы тогда были на стороне поляков, поскольку они поддерживали вообще любого, кто выступал против царя, а Муравьёв был их самым ненавистным персонажем. И когда об этой оде стало известно, Некрасов подвергся чудовищному остракизму. Ситуация оказалась возмутительной: где это видано, чтобы человек звал молодёжь на баррикады и тут же призывал власти не щадить их. Тусовка революционных демократов едва не взорвалась от возмущения. "Каков негодяй, из-за него в казематах люди сидят, а он с министрами в картишки играет", — таково было общее мнение в этих кругах о поэте.

Революционные круги молодёжи уже возвели Некрасова в ранг кумира и небожителя. Не случайно при вербовке в подпольные организации испытуемых заставляли читать и даже заучивать произведения Некрасова. И теперь про него выясняется, что он на стороне власти. Вчерашние поклонники рвали портреты Некрасова и писали на лбу "Иуда" или "Подлец", после чего присылали ему по почте. Не остались в стороне и многие литераторы, и ранее недолюбливавшие поэта. 

Фет написал Некрасову стихотворение со словами: "Но к музам, к чистому их храму, продажный раб, не подходи". В литературных кружках и салонах имя Некрасова склонялось на все лады. Поэт Щиглев, встретивший Некрасова в одном из кружков, закатил хозяевам скандал, обвиняя их в том, что они посмели осквернить свой дом присутствием "Исава, продавшего первородство за чечевичную похлёбку". 

Некрасов совершенно не переживал, когда его обвиняли в краже имения Огарёва, когда его обзывали мошенником. Но теперь на карту было поставлено многое, он ведь уже рассорился с прежними коллегами-либералами, и теперь потерять разночинцев было бы для него крахом. Он мучительно оправдывался, объяснял свои мотивы едва ли не первому встречному на улице. К своим хулителям он обратился в стихах: 

Зачем меня на части рвёте,

Клеймите именем раба?

Я от костей твоих и плоти,

Остервенелая толпа. 

Мало-помалу страсти улеглись, история стала забываться. Революционным демократам нужен был Некрасов как влиятельный издатель, а Некрасову были нужны революционные демократы и как авторы, и как читатели. 

Каким был настоящий Некрасов 

Друзья называли его двуликим, подразумевая, что в нём живёт одновременно два разных человека, зачастую противоположных друг другу. Недруги считали его двуличным, намекая на то, что все образы Некрасова — лишь блестяще сыгранные роли, необходимые для его карьеры, а настоящего Некрасова так никто и не знал. 

Он обладал удивительной особенностью быть своим среди чужих и чужим среди своих. В 40-е годы, во времена золотого века дворянских гнёзд и богатых дворян-литераторов, служивших музе, Некрасов ворвался в литературу в образе разночинца, как бы предвосхитив появление этой новой волны через полтора десятилетия. 

А в 60–70-е годы, когда повсюду уже господствовали нигилизм и аскетизм разночинцев, Некрасов, наоборот, стал вести образ жизнь барина ушедшей эпохи. В ту пору, когда помещики продавали свои гнёзда и перебирались в города, Некрасов, напротив, приобрёл шикарное поместье. 

В дворянские 40-е он вёл образ жизни разночинца, а в разночинские 60-е — образ жизни богатого помещика. Всё у него было наоборот, и это сбивало с толку многих. Вряд ли он притворялся, в этом случае, он, наоборот, мимикрировал бы под эпоху. Вероятно, эта двойственность натуры была врождённым качеством поэта. И Некрасов был искренен и тогда, когда писал о зависти крестьян к хозяйским псам, и тогда, когда заставлял крестьян прислуживать уже своим охотничьим псам.