Преподаватель литературы в колонии: Братки читали "Онегина" и сдерживали слёзы

ЕЛЕНА КАВЕРИНА: Они спорили о том, что Наташа Ростова недостойна называться великой русской женщиной, поскольку она изменила, она предала мужчину. Там были жёсткие дебаты.

ИЛЬЯ ПАНОВ: Что же они про Каренину там говорили?

Е.К.: Они сказали: "По большому счёту неплохая тётка, красивая, но что-то у неё с мозгами не то".

И.П.: Они прям читали литературу?

Е.К.: Читали. Им было плохо. Мы читали по ролям. И когда они читали, то скупая мужская слеза в любом случае бежала. Мы читали письмо Онегина к Татьяне, и там покашливания были и сдерживание слёз, конечно. Вот здесь я их тронула как педагог. Это для меня было самое важное.

Полную версию программы "Родная речь" с Еленой Кавериной слушайте в аудиозаписи.

И. ПАНОВ: Сегодня в гостях у меня преподаватель русского языка, преподаватель русского как иностранного — для тех, кто не знает: это две абсолютно разные парадигмы преподавательские — Елена Каверина.

Елена в девяностые годы ещё читала курс литературы и русского людям, которые за решёткой находятся, отбывают наказание в местах лишения свободы. Елена, добрый день.

Е. КАВЕРИНА: Добрый день, Илья. Спасибо. Самых активных и лучших студентов нашего колледжа на тот момент приглашали работать на разные факультативные курсы, такие как, допустим, тюрьма для несовершеннолетних, колония, и параллельный курс был для людей, которые носили малиновые пиджаки в то время — они хотели говорить правильно, они хотели читать русскую классику.

И.П.: Подождите, я уточню: в колонии для несовершеннолетних — это в режиме школы, в режиме среднего образования, обязательно?

Е.К.: Да, конечно.

И.П.: Это я понял. А вот эти вот "малиновые пиджаки", бандосы так называемые, что это за люди? И почему?

Е.К.: Бандосы — это сейчас их так называют, а раньше они назывались братки или бригады.

И.П.: Сейчас объясню слушателям, почему я именно Елену сегодня позвал. Я вдруг такую закономерность заметил, что в этом году, по моему ощущению, начали возвращаться тренды речевые, которые были  свойственны для девяностых годов. То есть мы начали использовать слова "беспредел", "стёб". Всё больше говоря о советском периоде, мы стали называть его Совком. Я хотел поговорить немножечко о девяностых, потому что с большим трепетом мы относимся к этому времени.

Е.К.: Вы всё верно отметили о речи.

И.П.: Да и сегодня всё то же самое. С развитием технического прогресса всё больше слов появляется, и вот эти самые пуристы — последователи Солженицына — до сих пор хотят всё на свете запретить, называть селфи себяшкой, президента  называть вперёд идущим и всё остальное.

Е.К.: "Вперёд смотрящим" было в девяностые годы. Так говорили о первых лицах государства. Мы их называли группировка, а они себя называли братвой, бригадой. Собственно говоря, был посвящён целый фильм этому — сериал "Бригада". И "Ширли-мырли" фильм, если кто интересуется кинематографом. Также можно в Интернете найти целые словари. Возвращаясь к ребятам, которые надевали пиджаки на себя и считали, что они могут изменить жизнь не только внутри государства, города и держать ситуацию, держать город, как это было. Серым кардиналом они назывались, и они держали. А потом они, в общем-то, баллотировались в депутаты.

И вот тут у людей возникало абсолютное непонимание, потому что Толстой — он один.

И.П.: Сейчас мы углубимся туда. Я просто хочу понять, как это они так вдруг нашли преподавателя себе. Слушатели наши пишут: "После девяностых вся страна говорит на тюремной фене, особенно синонимы мата: фиг, блин, капец и т.д.". Действительно, правильно я понимаю, выплеснулся в общественную сферу блатной язык.

Е.К.: Криминальный жаргон, так это называется у филологов. Его расцвет пришёлся на пятидесятые годы XX века.

И.П.: Как раз лагеря когда были наполнены и уже устаканены...

Е.К.: И наоборот, они стали выходить на свободу. Собственно говоря, отсюда и пришли все эти жаргонизмы, "редиски", озвученные в фильмах. В девяностые начался новый процесс.

И.П.: Но эта лексика была табуирована.

Е.К.: Да. Несомненно.

И.П.: А сейчас она, скорее, легитимная уже.

Е.К.: Сейчас мы её уже не кавычим, так скажем. Мы более спокойно к ней относимся.

В девяностые годы мы понимали это как что-то новое, как термин, потому что само явление происходило новое и его нужно было как-то озвучивать. То есть, опять же повторюсь, язык не менялся, приходили в нашу жизнь новые явления, которые необходимо было называть.

О "беспределе" в 1990-х и сейчас

И.П.: Я бы хотел всё-таки разобрать несколько примеров. Я знаю, что вы, Елена, подготовились. Но начать, наверное, со слова "беспредел" надо. В основе всего вот этого лежит слово "беспредел", как мне кажется. И то, как мы сегодня понимаем этот "беспредел", и то, каким он был тогда, — это совсем два разных слова. Я не ошибаюсь?

Е.К.: Не ошибаетесь. Слово уже не вызывает открытого называния такого явления, как беспредел. То есть если мы разберём само слово. Приставка "без" — безграничная свобода и нарушение этой свободы, если говорить на русском языке. Если говорить на языке девяностых, то это, да, нарушение воровских законов. Это не только в тюремных закрытых помещениях, но и при том условии, если один из группировки нарушал закон своей же группировки. И ребята могли внутри сказать: ты почему беспредельничаешь? То есть это было жёстко, даже жестокость транслировалась. 

И.П.: Смотрите, а вот это: "давайте отдохнём по беспределу" или "давайте пройдёмся по беспределу". То есть это как некая пиковая составляющая? Потому что я всё чаще слышу среди совсем малолеток.

Е.К.: Ну, скорее, они помнят отголоски этого беспредела, как что-то высокое, что-то такое очень эмоциональное.

И.П.: Вот "тусили по беспределу" — я это слышу сейчас.

Е.К.: Тусовка сейчас также по-другому звучит. Тусовкой мы можем назвать и светскую, а можем и просто молодёжную тусовку.

О работе в колонии

И.П.: Что случилось с вашей практикой в колонии для несовершеннолетних? Откуда взялись эти братки в малиновых пиджаках, где они вас нашли? И дальше уже к словам перейдём.

Е.К.: Четвёртый курс Педагогического волжского училища. Мы проходим практику всегда в школах, то есть это месяц работаешь в школе. В нашем городе существует колония для несовершеннолетних — я родилась в городе Волжский Волгоградской области. И моя юность проходила как раз в девяностые. И вот стык образования: заканчивала я педагогическое училище, потом поступила в университет. Тогда приходила администрация колонии для несовершеннолетних.

И.П.: Просто искали инициативных?

Е.К.: Искали инициативных, людей со стержнем, которые одновременно и лёгкие в общении, и личные дела проверяли. Я по всем канонам подошла. Когда я вошла в кабинет к директору, увидела генерала в погонах и спросила: "С вещами собираться?" — "Да, вот, собственно, этот человек нам и нужен". Предварительно у них уже была моя аттестация. Главное, им нужна была практика на пять. К тому же у меня была постоянная общественная деятельность — это театр.

И.П.: И вы там жили, в этой колонии?

Е.К.: Нет, как же? Меня туда родители не пустили, во-первых.

И.П.: Но нужно было, да, там, наверное, постоянно присутствовать?

Е.К.: Нужно было. Специалисты меня уговаривали. На тот момент мой папа зарабатывал 70 рублей, а предложили 300 рублей, для того чтобы я учила детей, которые сидят. Уговаривали меня, а потом этот же генерал говорит: "Хорошо. У меня тогда к тебе ещё одно предложение. Есть у меня заказ на курсы".

И.П.: Ничего не поменялось. 20 с лишним лет прошло, а по-прежнему у генералов заказы на курсы. Всё понятно.

Е.К.: Дело в том, что совершенно были честные ребята. Они договаривались. Сами понимаете, что время было непростое.

И.П.: Бандиты что ли?

Е.К.: Бандиты. 

И.П.: Для них какая-то была создана специальная школа?

Е.К.: Специальная школа, специальные курсы. Это было при молодёжном студенческом театре, и там актёрское мастерство преподавал режиссёр. Они, конечно, все кряхтели, боялись.

И.П.: Это взрослые мужчины были?

Е.К.: Мне на тот момент было 17–19 лет. Они были такие же. Естественно они хотели познавать не только криминальный жаргон, но и одновременно разбираться в классической поэзии.

И.П.: Не самое очевидное, надо сказать, желание.

Е.К.: Не самое очевидное. Тем не менее они хотели быть всесторонне развитыми.

И.П.: По секрету, вы видели где-нибудь лица и фамилии этих людей?

Е.К.: Конечно, я их видела.

И.П.: То есть эти люди поднялись?

Е.К.: Да, но, к сожалению, многих из них нет в живых, потому что это девяностые годы. 

И.П.: Что же они про Каренину там говорили?

Е.К.: Они сказали: "По большому счёту неплохая тётка, красивая, но что-то у неё с мозгами не то".

И.П.: Они прям читали литературу?

Е.К.: Читали. Им было плохо. Мы читали по ролям.

И.П.: Для них эта сфера была закрыта?

Е.К.: Да. И мы, когда стали её открывать, проговаривали ударения, потому что это были "карманЫ", "в пальтЕ", сигареты "во ртЕ". Доходило вплоть до того, что мы простукивали звуки.  

Боже, они чесали свои вот эти бритые затылки! Им было плохо.

И.П.: Сколько людей было в группе у вас?

Е.К.: 10 человек.

И.П.: И сколько это длилось?

Е.К.: Месяц, потому что это был совершенно правильный курс.

И.П.: Каждый день?

Е.К.: Да. Это был вечерний курс. Как школа у них была.

И.П.: Месяц — это же очень мало?

Е.К.: Ну, к сожалению, потом проект не стал поддерживаться.

И.П.: Я надеюсь, он был завершён не вооружённым нападением?

Е.К.: Нет, всё в порядке. Они приходили, шутили со мной так: "Привет, учительница!" Я говорю: "Здравствуйте, учителя мои! Проходите". "Оружие куда складывать?" "В корзиночку". Я им специально ставила корзиночку. Конечно, никто его туда не складывал. Они раньше называли себя не продавцами оружия, а продавцами мороженого. Это потом я уже узнала. То есть такие интересные вещи. Достаточно глубокие люди, честно говоря. Они ранимые. И для них вопрос отношений между мужчиной и женщиной был закрыт, потому что они не связывали себя обязательствами семьи.

И.П.: Знали, что это риск как минимум.

Е.К.: Да, это риск. И когда они читали, то скупая мужская слеза в любом случае бежала.

И.П.: Женщин не было в этой группе.

Е.К.: Женщины были из инспекции по делам несовершеннолетних. Это сейчас там прекрасные образованные специалисты, а раньше это были жёсткие прокуренные женщины с жизнью тяжёлой, которые видели не только маленьких преступников.

И.П.: И вы с ними тоже работали?

Е.К.: Да.

"Батончики", "баунти", африканцы: о жаргоне 1990-х

И.П.: Соответственно, вот по этой линии правоохранительных органов как-то вас и повела судьбинушка. Не самая проторённая тропка. Давайте уже к словам. Мы разобрались с функционалом вашим. Чего вы вытравливали из этих самых ребят? И что вы прививали? Какие слова на какие заменяли? Может быть, значение некоторых слов раскроете.

Е.К.: Мы вытравливали абсолютно точно слова "сходка", "крыша". Если отходить, например, от этих ребят, вот мы разбирали слово "ваучер". Тогда, в девяностые годы, абсолютно другое было значение. Ваучер — это ценная бумага была для всех, и для них также. Сейчас мы используем ваучер только для туристических целей. 

И.П.: Наркотики какие-нибудь?

Е.К.: Нет, "баунти" — это любовь обозначалась так. "Доктор Албан" — группа совершенно знаменитая, которая была, вы наверняка её тоже знаете, сейчас ремиксы есть. Это назывались африканцы среди них. Ребята точно понимали, что "негр" — это оскорбительное название. И в то время было точное понимание, что так нельзя говорить.

И.П.: А было желание соответствовать каким-то стандартам — этическим, ментальным? В народе в быту принято думать, что вот эти люди — что им абсолютно на всё наплевать. А вы сейчас говорите, что было как раз абсолютно чёткое желание себя ограничивать.

Е.К.: Абсолютно. Ограничивать себя вне сферы своей группировки. Они внутри себя могли говорить на абсолютно бранной речи, ругаться друг с другом. И даже иногда я не понимала, хотя у нас были практические занятия, я им говорила, что вот сейчас пять минут выдыхайте и говорите, как хотите.

И.П.: Лучше, наверное, было даже выйти.

Е.К.: Я так и делала. Я выходила. Но потом они брали себя в руки, потому что каждый из них стремился куда-то дальше. Они понимали прекрасно, что если они останутся живыми, они не будут всё свое время проводить в перестрелках, в разборках и сходках. И вот в Сибири говорили "на районе", у нас так до сих пор говорят. Причём в значении другом, "на районе" — это обозначают территорию. У нас говорили "микрорайон", "стенка на стенку". То есть там разбираться надо было, и разбираться в ситуациях.

И.П.: Скажите, Лена, вам не было страшно?

Е.К.: Мне было страшно, как и любому педагогу, который заходит. Если вам скажут, что учитель не боится, не верьте. И артист, как любой ведущий, выходя на сцену, первые две секунды боится. Во-первых, профессии учителя и врача всегда уважаемые. Конечно, мне было страшно.

И.П.: А если не с профессиональной точки зрения, а чисто с человеческой, вы понимаете, что к вам приходят люди, которые за границами привычного для вас мира, просто общаться-то с ними сложно.

Е.К.: Когда со мной велись переговоры и со мной общались, естественно, люди взрослее меня, и они много понимали в психологии, они увидели во мне тот внутренний стержень, ту лояльность, которую я могу проявить среди вот этих ребят. Я могла их и похвалить, могла жёстко сказать. Одному даже я сказала "пошёл вон". 

И.П.: Ещё к словам. Вот пишет слушатель: "Два человека нанесли огромный вред нашей стране: Ломоносов и Мусин-Пушкин. Ломоносов выбросил из славянского языка половину слов, а поэт африканского происхождения Мусин-Пушкин узаконил эту новую феню". Что ж, вы имеете на это право. Я не знаю, это прилично или нет, но тут пишет наш слушатель: "Фрагмент из анекдотов тех времён: "Чикентярили мы с кентяриком. Смотрим, две швабры на полусогнутых. Ну мы их за хобот и в кусты".

Е.К.: В целом всё понятно. Чика и швабра — это были девушки, причём не лёгкого поведения, а те, которые были доступны. Тут тоже была градация. 

О лагерной фене врагов народа

И.П.: Вас спрашивает наш слушатель. Вы сказали, что пик фени пришёлся на 1950–1960-е годы. Мне кажется это очевидным. Как раз в лагерях это всё родилось, где интеллигенция сошлась с воровским миром. Но уточняет наш слушатель: "В 1950–1960-е годы ведь в зонах сидели участники ВОВ. Неужели от них пошла эта феня?"

Е.К.: Нет, конечно, не от них. Там действительно был очень большой состав. Тем не менее криминальный жаргон пришёл к нам в обычный строй именно оттуда, потому что даже город, в котором я родилась, первыми строили заключённые политические. То есть это совершенно уникальные люди с правильной речью, с правильным воспитанием, с корнями. Тем не менее они сидели тогда за то, что были, как тогда называлось, врагами народа. Вторая волна пришла — это уже заключённые уголовники. Собственно говоря, произошло такое смешение. Вот даже взять на примере одного маленького города нашей России. Когда мы работали уже в школах, были классы, где дети учились тех, кто имел в родстве вторую волну заключённых и первую. Здесь, как явление языковое, пришёл именно пик в пятидесятых. Потом он немного сгладился. И мы уже стали его спокойно воспринимать. В девяностых уже начался другой процесс образования речи новой, потому что новые явления возникали. Это было всё легко, никаких вычурных названий не придумывали, что видели, то и говорили.

И.П.: Я предлагаю взять звонок. Я приветствую вас.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Очень интересная тема у вас. Интересно рассуждаете. Вы говорите о том, что язык менялся, и вот это в пятидесятые годы отразилось, но вот меня очень настораживает, что очень много мата входит в обычный язык, и якобы это тоже из зоны идёт.

И.П.: Говорят, как раз на зоне не матерятся просто.

Е.К.: Нет, на зоне у них абсолютно есть табу на некоторые слова. И когда человек с улицы, "первоход", попадает в совершенно неприятную ситуацию, не зная этих словарей. Я бы хотела немного увести наш разговор от криминала.

Они звучали по-разному, эти слова. Опять же повторюсь, это эмоционально-окрашенная лексика, когда человеку не хватает словарного запаса, либо он молчит, либо добавляет какие-то свои речевые обороты. Тем не менее русский язык не менялся и не меняется до сих пор. 

И.П.: У нас минута буквально остаётся. Давайте вот отчеркнём и итог подведём. Девяностые живы в наших сердцах или они через пелену оказывают на нас какое-то воздействие?

Е.К.: Я надеюсь, что они просто живут в наших сердцах. Я, честно говоря, созванивались с двумя своими подругами, такими же учителями, как и я, и одна говорит: "Ты знаешь, я даже уже и не помню какие-то вещи". И мы вдвоём вспомнили дольчики, заканчивая на прекрасной ноте. Дольчики — это были колготки шерстяные с принтом. Поэтому они будут просто неким таким отголоском.