В Европу притворить окно

Интимнейшая, продумывавшаяся на протяжении почти всего XIX века и в начале ХХ века тема о роковом значении Петровских реформ для России удивительным образом исчезла из нашего культурного пространства и интеллектуального обихода ещё в советские времена. А сейчас она и подавно забыта — будто России удалось в какой-то момент раз и навсегда справиться с катастрофическими последствиями "прорубания окна в Европу" самым неоднозначным правителем России.

Почвенники и славянофилы, подводя итоги правления Петра, считали самым плачевным разделение до того бывшего единым на разных своих этажах русского народа на беднейшую и закрепощённую крестьянскую массу, сохранившую тем не менее культурные и религиозные начала русского православия, и искусственную, безосновную касту псевдоевропейского дворянства, утратившего связь с теми глубинными смыслами, которые формируют духовный строй России, но так и не обретшего новой родины на благословляемом Западе. Западе, который этой кастой на веру был принят как завершённый, идеальный образец земного устройства жизни.

Тщетность стараний правящего класса реализовать в точных параметрах форму европейского государственного порядка и определила парадигму развития постпетровской Руси. Той Руси, которая благодаря зияющему разрыву между двумя населявшими страну общностями копила энергию самоотрицания вплоть до революции, похоронившей здание, возведённое в прямом и переносном смысле на болоте.

Казалось бы, большевики, подняв народную массу, сумели ликвидировать последствия реформаторской деятельности Петра. Но, увы, торжество русского бунта завершилось всё тем же разделением. Только теперь от народа отпочковалось новое дворянство, представленное коммунистической партией и знавшее, как и предшественники, что истину следует извлекать не из народного духа, а из взятой напрокат социальной теории, в которую следует как можно плотнее законопатить пространство человеческого существования.

Разрыв не просто не был преодолён, он приобрёл ещё более диковинные и страшные формы, поскольку новому Молоху, взявшемуся кардинально переделывать человеческую природу, многообразие форм жизни казалось явлением глубоко порочным и подлежащим безжалостному выкорчёвыванию.

И новая безосновность легко рифмовалась со старой, ибо была всё той же хорошо узнаваемой, слегка перелицованной вариацией западничества, поскольку сама социальная теория, в соответствии с которой надлежало строить новый мир, являлась изводом взгляда, подаренного человечеству европейским Просвещением, предложившее считать мир единственной обителью человека, где он должен быть полновластным распорядителем. Всё та же вторичность, отменявшая право народа выстраивать, выводить, развивать свою государственность из самобытных, самодостаточных, органичных начал русской цивилизации.

Странно и необъяснимо, что после развала СССР Россия угодила в третий раз в одну и ту же ловушку — как будто её чёрт водил по кругу. Вышвырнув на историческую помойку один продукт Просвещения, она тут же судорожно припала к другому источнику, берущему начало всё в той же конфигурации идей о силе разума, неотчуждаемых правах, "невидимой руке рынка", призванной устроить хозяйство и жизнь на здоровых основаниях конкуренции" и т.д. И вновь новоиспечённые свидетели и первооткрыватели истины взяли в свои руки вожжи, чтобы погонять горемычный, ни к чему не приспособленный, выпавший из истории народ, который следовало то ли заново, то ли впервые приобщить к великой западной культуре.

Понятно, что первое поколение постсоветских реформаторов, чуть было не угробившее страну, было отстранено от управления Россией. Руль попал в руки к новому человеку, который поначалу, кстати, честно пытался идти проложенным этими реформаторами путём, но, в какой-то момент осознав, что великая цивилизация готова допустить Россию в свой предбанник лишь на правах бездомного и нищего бродяги, не чурающегося практики самоистребления, он, помнится, крайне удивился и решил не мириться с предложенной его отечеству ролью.

Однако механизмы, заложенные реформаторами, рубившими новое "окно в Европу", продолжают исправно работать и сегодня, разделяя народ и общество на всё ту же бесправную массу и тех немногих, которым удалось за счёт презрения, испытываемого ими к стране проживания, глубокого отчуждения от неё сломать, разграбить, присвоить самое ценное. Первородный грех "Петровской" реформы 1990-х годов — приватизация, остающаяся той высотой попрания народной мечты о справедливости, которую рано или поздно придётся преодолевать. Я не знаю, как это будет происходить, но то, что выбить камень, на котором построена безосновная государственная система наших дней, необходимо, в этом я уверен бесповоротно.

Понятно, что за минувшую четверть века появился социально ответственный отечественный капитал, которому глубоко небезразлично, какой окажется завтрашняя Россия, — он не из тех, кто хозяйничал в стране при первом президенте (не к ночи он будет помянут, "иных уж нет, а те далече"). Я думаю, что при таких условиях деприватизация может носить в большей степени символический характер, но в Основном законе должна обязательно появится норма, налагающая императивный запрет на изъятие из общей собственности в пользу отдельного лица того, что создано общими же усилиями.

Восстановить единство народа, сделать его русским во всех своих частях и органах — вот позитивная и совсем не абстрактная программа, которую можно расписать по всем сферам жизни — культурным, правовым и хозяйственным. Необязательно бескомпромиссно и радикально гнать взашей всё инородное, заимствованное, коверкающее строй русской жизни. Избавляться от лишних, чужих, не имеющих связи с нашей цивилизацией элементов, конечно же, следует без надрыва и истерики, но точно осознавая, какую задачу мы перед собой поставили.