Не используйте своих детей вместо унитаза

Настя плакала громко, в голос, с подвываниями. Плакала одна, сидя в своей комнате, в то время как все остальные ребята бегали по лагерю, снимая кинокомедию. Я знаю Настю почти год. Этого времени хватило, чтобы понять: плачет она часто и по любому поводу. Например, уезжая со своими ребятами на очередную творческую смену в лагерь, я точно знала, что в последний вечер на огоньке она будет всхлипывать и говорить, что совсем не хочет домой. И почему она не хочет домой, я тоже знала: папа у Насти запойный алкоголик со всеми вытекающими…

Но я ни разу не слышала, чтобы это было на второй день лагеря, когда всё в самом разгаре и позитив просто растворяется в воздухе, да ещё так громко и горько… Заболела? Маловероятно: полчаса назад девочка была вполне себе активна и здорова. Поссорилась с ребятами? Тоже навряд ли, потому что отношения в коллективе и сама система этих отношений в комплекте с постоянным наличием рядом взрослого или старших ребят в принципе не допускает конфликтов.

Оказалось, Настин папа ушёл в очередной запой, сел за руль и куда-то уехал.

— Настя, а как ты узнала?! (мы в это время находимся в 200 км от города)

— Мне мама позвонила…

В тот момент мне остро захотелось прямо из лагеря ехать в опеку, психиатрическую лечебницу, не знаю куда ещё и ставить вопрос о психическом здоровье Настиной мамы. Потому что ничем другим, как отклонением в психическом здоровье, объяснить такой звонок двенадцатилетнему ребёнку я не могу.

Отклонение это, если оно на самом деле есть, вполне объяснимо: жить с алкоголиком трудно и многое в сознании, характере, психике деформируется. Ежедневный стресс, созависимость, страх за себя и за ребёнка — врагу не пожелаешь. Я не знаю, почему Настина мама до сих пор живёт с этим человеком, да и не моё это дело. Я понимаю, что носить всё это в себе и не выплёскивать может только статуя Свободы. Но я не понимаю, почему контейнером для этих маминых переживаний и страхов должна быть двенадцатилетняя девочка.

Конечно, я не пошла ни в опеку, ни в психиатрическую лечебницу. Потому что мы все — родители, — по сути, так же, как Настина мама, день за днём сливаем в своих детей своё, простите, дерьмо. Только качество этого дерьма у каждого своё. 

Мы думаем, что они, как самые близкие люди, должны быть в курсе наших проблем. Чтобы понимали. Чтобы сочувствовали. Чтобы не просили лишнего. 

Я сейчас не имею в виду ситуации, когда понимание ребёнком проблемы на самом деле должно быть. Если мама заболела, то надо сохранять тишину и приготовить маме обед. Если в семье не хватает денег, то надо уметь отказаться от покупки нового телефона. То есть вникать в наши проблемы ребёнок должен тогда, когда он РЕАЛЬНО МОЖЕТ ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ. Сделать то, что в его силах, что соответствует его возрасту и статусу в семье. 

…Родители Вики развелись, когда ей было 14 лет. Папа уехал жить с другой семьёй за 700 км от Тюмени, где осталась Викина мама с Викой и двумя младшими детьми.  Мама решила, что старшая дочь уже достаточно взрослая, чтобы вместе с ней (а точнее, чтобы её руками) ставить папу на место. Вика звонила папе, чтобы напомнить ему о том, что пора платить за репетиторов, что младший брат совсем отбился от рук, что сломалась розетка в спальне. Вика звонила бабушке — маминой маме, которую она очень любит, и врала ей, что не сможет привести малышей на выходные, потому что у них температура. Врала, потому что не могла сказать, как велела мама: "Скажи ей, что дети к ней не поедут — мало ли что им там наговорят!" Она очень хотела помочь маме, но не знала как.

А потом Вика поняла, что не может решить маминых проблем и ушла из дома. Потому что устала. Потому что так защитилась от чужой взрослой жизни — своей взрослой жизнью, ранней самостоятельностью, но ей так легче, с этим она справляется. Сейчас  Вика учится в 11-м классе и живёт самостоятельно, в квартире, которую оплачивают ей родители — теперь она звонит папе, чтобы решить свои вопросы. Вике повезло: мама не сопротивляется, она просто не захотела жить в одном доме с "предательницей"… У девочки хватило сил, чтобы сопротивляться и защищаться, и мудрости, чтобы понять разницу между своей жизнью и маминой. 

Нашим детям очень непросто. У них достаточно своих, детских, страхов, с которыми они справляются, если рядом есть умные взрослые. Взрослые, которые расскажут, что Баба-яга бывает только в сказках, что приведений не существует, что мама проживёт до 100 лет, что войны не будет… А кто поможет им справиться со страхами, которые навязываем им мы, взрослые? Навязываем не для того, чтобы получить помощь и поддержку. Потому что тот, кто старше и сильнее, не должен и не может просить помощи у того, кто младше и слабее. Тогда зачем? Просто потому, что ребёнок всегда "под рукой" и не будет сопротивляться? Будет безропотно, как унитаз, поглощать наше дерьмо?

Вспомните, даже нам, взрослым, неловко, когда кто-то делится с нами своими неприятностями, а мы ничем не можем помочь. Даже по отношению к посторонним людям неловко. А как должен чувствовать себя ребёнок, который любит нас больше всех на свете? Ну нельзя перекладывать на него ответственность за наши чувства и тревоги! 

Как известно, детство — это недостаток, который с годами проходит. И тогда человек непременно встретится с собственными проблемами. И ему понадобятся силы и ресурсы, чтобы с ними справиться. Да и мы когда-нибудь постареем, и нам на самом деле понадобится помощь и поддержка наших детей. А они не смогут нам их оказать, потому что в детстве, когда надо копить эти силы и ресурсы, они их, наоборот, растратят.

…В конце нашего разговора Настя, уже почти успокоившись, сказала, что они с мамой   не могут сейчас уйти от папы, потому что ей тогда будет далеко ездить в школу. То есть опять в маминых несчастьях виновата она, Настя. И пройдёт очень много времени, пока она поймёт, что дело совсем не в ней.