Как Ельцин Клинтону палец показал

Осенью 1995 года в ходе встречи Ельцина и Клинтона в Гайд-парке, перед началом пресс-конференции президентов перед журналистами, к нам подошёл пресс-секретарь Ельцина — Сергей Медведев — и сказал, что протоколом предусматривается по одному вопросу с каждой стороны, максимум по два.

Российские коллеги, прилетевшие вместе с президентом, тут же начали делить очерёдность вопросов, кто первый, кто второй и так далее, по статусу. В итоге оказалось, что мне, корреспонденту ИТАР-ТАСС — новичку в компании кремлёвского пула, удастся задать российский вопрос номер 7 или 8. Другими словами, никогда.

Я всегда готов уступить старшим товарищам своё место, скажем, в общественном транспорте. Но, увы, журналистика — профессия, где скромность не украшение, а явный признак профнепригодности. А потому сказал: "Знаете, коллеги, делайте, что хотите, но у меня своё руководство, и оно приказало задать вопрос". Хоть и прикрылся высоким московским начальством, но любви ко мне это высказывание не прибавило.

И вот, к прессе выходят Борис Николаевич и Билл Клинтонович (одно из прозвищ американского президента у доброй российской прессы). Первый вопрос задаёт американский журналист по поводу проведения переговоров. На него последовал очень краткий и очень общий ответ.

Затем вопрос задаёт мой коллега из "Интерфакса", ныне покойный Борис Грищенко — и тоже очень конкретный и интересный вопрос. И снова краткий ответ не по существу вопроса.

Я понимаю, что, видимо, серьёзных договорённостей либо не достигнуто, либо о них решено ничего сейчас не сообщать. А значит нет смысла ломиться в закрытые ворота и нужно задавать вопросы общего плана . И как только закончился очередной краткий ответ, первой поднятой рукой оказалась моя, и на неё и показал Борис Николаевич: "Ну, спрашивайте!"

— Борис Николаевич, а что значила ваша сегодняшняя встреча с вашим другом, президентом США Билли Клинтоном для процесса развития российско-американских отношений?

По всему было видно, что Ельцин остался доволен вопросом — есть, где развернутся. Он тут же повернулся ко мне и начал отвечать. Отвечал долго, минут десять (или, может, мне так со страху показалось). На тот момент это был, наверное, верх моей журналистской карьеры. 

Как только Ельцин закончил отвечать, вверх взлетели руки со стороны американских журналистов, руками они не ограничивались и громко выкрикивали: "Мистер Президент, Мистер Президент!"

… И здесь нужно сделать отступление. Как раз в то время разгорался скандал о любовных похождениях американского президента. Нет, про Монику Левински тогда ещё никто не знал. Скандал был с девушкой по имени Пола Джонс. Внешность она, кстати, имела довольно-таки неприглядную, эдакая типичная кривоносенькая стервочка. Но утверждала, что ещё будучи губернатором Арканзаса Клинтон её домогался. Она обещала предоставить суду в качестве доказательств некое описание интимных подробностей частей тела президента. Народ усиленно гадал: что же такое она там увидела? Забегая вперёд, скажу: было достигнуто внесудебное урегулирование, Поле Джонс заплатили какие-то деньги, и она сделала себе операцию по изменению формы носа. 

Клинтону в тот момент совсем не хотелось отвечать на вопросы американской прессы, рискуя нарваться на неприятности. И он вдруг поворачивается к своему другу Борису, и ко мне и говорит: "Я бы хотел продолжить ответ на вопрос русского журналиста, он мне очень понравился".

И ещё минут десять отвечает на всё тот же мой вопрос о том, что, мол, значит эта встреча для отношений двух стран и какое мировое значение она имеет. Тут я, ещё достаточно молодой журналист, совершенно не избалованный тем, что на мои вопросы отвечают первые лица, молча и сосредоточенно ликовал. Мне всё же хватило самообладания с серьёзным лицом всё записывать и кивать, а когда Клинтон закончил, даже выдавить из себя: "Мол, сэнкью, Мистер Президент, ай апришиэйт ит вери мач".

Клинтон заканчивает говорить, а в это время Борис Николаевич вдруг вновь поворачивается ко мне и говорит фразу, которая заставила внутренне взвыть всех окружавших меня коллег: "Я хочу сказать еще!"

По глазам старших коллег-журналистов (и американских тоже) можно было без всякого переводчика понять, какие тёплые чувства они испытывают лично ко мне, к агентству ИТАР-ТАСС.

А дальше Ельцин произносит такую фразу: "Многие из вас, журналистов, предрекали провал нашей встречи, но на самом деле провалились вы — журналисты". И, примерно, где-то на словах "Провалились вы — журналисты", Борис Николаевич захотел то ли постучать указательным пальцем руки себя по лбу, то ли показать, какие мы журналисты — неумёхи. 

Но учитывая, что указательного пальца у него не было, то стучать себя по лбу и показывать он мог только средним пальцем. Но у всех, кто видел этот жест, внешне создалось полное впечатление, что машет Борис Николаевич этим пальцем перед лицом у Билла и всей мировой прессы.

Клинтон совершенно не знал, как на это реагировать. Сначала стоял с каменным лицом, а затем стал очень громко хохотать, наклоняясь взад и вперед. Он явно пытался избежать скандала с одной стороны и не менее явно получал удовольствие от того, что "его друг Борис" вольно или невольно сказал прессе именно то, что ни сам Клинтон, ни другие мировые лидеры никогда не рискнули бы сказать.

Эти кадры хохочущего Клинтона рядом с Ельциным обошли все мировые экраны. При этом наши операторы стояли с той стороны, где было хорошо видно, как Ельцин показывает палец, а со стороны американцев этого нельзя было увидеть, эту картинку закрывал собой Клинтон.

Кстати, много раз потом в Интернете видел этот ролик. Только пальца нигде нет почему-то. Но это было на самом деле, и на фото — не фотомонтаж.

"Боснийский Караджич"

Считаю, что с Борисом Николаевичем мне просто везло, хотя бы потому, что за год до этого он меня чуть было не уволил, а потом спас, причём сам не зная того. 

Осень 1994 года. Борис Николаевич прилетел в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Событие огромное. Все всё "светят" крайне подробно, и, естественно, что все силы отделения ИТАР-ТАСС брошены на отработку повестки дня российского президента. В самый последний момент мне было поручено "закрыть" проводы президента в аэропорту и отлёт. 

В аэропорт я приехал заранее и прошёл к огороженному столбиками месту, которое предназначалось для прессы, провожающей Ельцина. Меня пропустили всего лишь по городской аккредитации без каких-либо особых проверок. Тогда ещё о терроризме в глобальных масштабах никто ничего не слышал, поэтому и специальных мер предосторожности, которые действуют сейчас, и в помине не было. Следом за мной, минут через пять — десять подъехали американские и российские коллеги, а потом и телевизионщики подтянулись.

И тут мне позвонили из нашего ТАССовского бюро и попросили обязательно задать президенту вопрос о том, с кем в этот день состоялись встречи, так как информации не было никакой.

Надо сказать, что мобильный телефон в то время — это очень ценная и довольно редкая техника, по своему калибру больше походившая на переносную радиостанцию. И на тот момент в нашем бюро он был в единственном экземпляре, и то, что он был доверен мне, показывало, что событие, куда меня направили, отнюдь не рядовое.

Как только подъехал кортеж Ельцина, Борис Николаевич вышел из машины и тут же направился к самолёту. По всему было видно, что он не горит желанием общаться с прессой. Но что делать, если дано задание и я должен задать вопрос? Поэтому я на всякий случай решил покричать: "Борис Николаевич, два слова для российской прессы!"

Борис Николаевич обернулся¸ заметил меня. А я всегда был довольно высоким и крупным, среди коллег бросался в глаза. Развернулся и подошёл к нам: "Ну, спрашивай!"

Я тут же говорю: "Какие встречи прошли сегодня в Нью-Йорке, с кем вам удалось встретиться?"

Немного растягивая слова, Ельцин начал отвечать. Сказал, что встречались с английским премьер-министром, с французским президентом, с немецким Колем и с боснийским Караджичем.

Рядом стоял министр иностранных дел Козырев. Я постоянно поглядывал на него и видел, что при каждом слове Ельцина он кивал головой. И это я расценивал как подтверждение, что всё в порядке.

Получив ответ, по телефону передаю информацию в ТАССовский центр в Нью-Йорке, оттуда она тут же уходит в Москву. О том, что состоялся ряд встреч, в том числе с канцлером Германии Гельмутом Колем, а также с лидером боснийских сербов Радованом Караджичем.

И вот эти слова Ельцина с "боснийским Караджичем" у меня в ушах останутся звучать на всю жизнь. Слава богу, что я записывал их на диктофон и не успел затереть плёнку. Потому что уже на следующий день, как только я пришёл в офис, на меня обрушился целый вал телефонных звонков.

Звонили из Представительства России при ООН, из Представительства США при ООН. Звонили из московского МИД, вашингтонского Госдепа, из моей родной ТАССовской конторы. И смысл всех звонков был один: "Вы что там все, с ума посходили!!! Что вы такое понаписали!!! Радован Караджич является военным преступником, никакой визы ООН в Нью-Йорк он не мог получить и, естественно, не мог приехать!"

Мне всегда нравилась фраза из советских кинофильмов "Так распорядилась моя журналистская судьба". Типа, если ты уже стал журналистом, то придётся терпеть все эти приёмы, банкеты, нью-йорки, лондОны. А тут как-то сразу стало понятно, что "журналистская судьба" может распорядиться тобой очень по-разному. Если на вопросы американской стороны мы просто ничего не комментировали, то своим людям надо отвечать. И отвечали: "Так сказал президент!"

"Президент не мог так сказать", — слышалось в ответ. После чего я, перекрестившись, давал послушать по телефону записанную плёнку с голосом президента. Все узнавали интонации Бориса Николаевича и все прекрасно слышали, как он говорил и "с боснийским Караджичем".

И хотя редакционное начальство, понимая, что я совершенно ни при чём, как-то пыталось меня отмазать, в конце концов, мой самый высокий начальник попросил мне передать: "Лёша, сам всё прекрасно понимаешь. Да, все слышат, что он это сказал, но он не мог этого сказать. А значит, тебе пора собираться домой".

И добавил: "Но ты сильно не расстраивайся. Скажи семье, что посидишь годик в Москве, а потом пошлём тебя куда-нибудь в Лондон".

Но мне то было понятно, что случайно я надолго могу оказаться в незаслуженном журналистском простое. И ничего ведь не попишешь — в нашей конторе всегда было принято соблюдать неписаные правила игры и не подставлять ньюсмейкера.

Вернулся я домой к жене (к теперь уже бывшей жене) и начал её готовить к скорым переменам. А на следующий день поехал на работу с тяжёлым сердцем, ожидая финального решения…

И тут Борис Николаевич меня и спас...

Как оказалось, улетев с нью-йоркского аэродрома, он ненадолго "завернул" в Вашингтон, а затем должен был сделать остановку в ирландском аэропорту Шеннон. Там была намечена встреча с главой этой страны. Это была та самая знаменитая встреча, которую Борис Николаевич проспал и из самолёта не вышел.

Вполне понятно, что это новое происшествие целиком и полностью затмило скандал с "боснийским Караджичем", про которого просто все сразу забыли.