Генерал-предатель. Как Николай Рузский сверг царя

1 ноября 1918 года. Пятигорск. 

Всё было похоже на какой-то страшный сон. Заложников по одному выводили из подвала "чрезвычайки", затем заставляли раздеться до исподнего белья и туго связывали руки за спиной тонкой медной проволокой. В таком виде чекисты и погнали всех 59 заложников к воротам городского кладбища.

— За что нас, товарищ? — спросил генерал Рузский у одного из конвоиров. — Я всю жизнь честно служил Родине, а теперь должен неизвестно за что терпеть унижения от своих же, от русских…

— Кто это там говорит? — рявкнул шедший во главе колонны комиссар. — Генерал?

— Да, я генерал…

— Заткнись, ваше благородие! — и чекист ударил Николая Владимировича прикладом по голове, отчего тот без сознания рухнул лицом в грязь…

Когда же Николай Рузский пришёл в себя, рубка шла уже вовсю. Палачи экономили патроны и орудовали шашками, заставляя жертв становиться на колени и вытягивать шеи, чтобы удобнее было рубить.

Но чекистам не хватало опыта — они ещё не умели убивать с одного удара и чаще всего в каком-то остервенении без разбора молотили шашками по головам и плечам несчастных заложников, впадая от стонов и криков умирающих в ещё больший раж и неистовство.

Вдруг один из палачей — какой-то страшный кавказец-абрек с чёрной бородой, с головы до ног заляпанный кровью — обернулся к нему.

— Тащите сюда генерала Рузского! — крикнул абрек. — Довольно ему уже сидеть, хватит…

"Господи, помилуй!" — только и промелькнуло в голове у генерала. Говорят, что в момент смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь, но сейчас генерал не видел ничего, кроме того самого зала совещаний литерного поезда, где он выкручивал руки государю…

Господи, сейчас бы он отдал всё на свете, лишь бы вернуться назад и не делать того, что он совершил.

Первые ступени карьеры

Николай Владимирович Рузский родился 6 марта 1854 года в дворянской семье Калужской губернии, хотя, по семейному преданию, род Рузских берёт своё начало от городничего уездного подмосковного городка Руза. Отец будущего генерала Владимир Виттович Рузский служил мелким чиновником и умер, когда Николай пребывал ещё в младенческом возрасте. 

В 1865 году он поступил в 1-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию. Затем учился в Константиновском военном училище, а через два года, получив чин прапорщика, был отправлен на службу в лейб-гвардии гренадерский полк.

В 1877 году началась очередная война с Турцией, и Рузский отправился на фронт — в район болгарского города Плевна. Участвовал в бою под Горным Дубняком. Был ранен, за что получил первую награду — орден Святой Анны 4-й степени.

В 1881 году он окончил Николаевскую академию Генерального штаба, затем прошёл все ступени служебной лестницы — от адъютанта до командира полка и ближайшего помощника командующего Киевским военным округом генерала М.И. Драгомирова. Показал он себя и большим знатоком аппаратной интриги, ловко убирая с пути конкурентов.

"Хитрый, себе на уме, мало доброжелательный, с очень большим самомнением, — такую нелестную характеристику оставил его однокурсник генерал Август Адариди. — К старшим он относился подобострастно, к младшим — высокомерно, при этом уклонялся от исполнения большей части поручений, ссылаясь на состояние своего здоровья".

Словом, самый обычный штабной офицер.

Не паркетный генерал

Как это ни странно, но и к руководящей деятельности генерал Рузский тоже не испытывал особой склонности — как отмечалось в одной из аттестаций, он был "более всего способен к строевой службе".

Эта черта проявилась во время русско-японской войны 1904–1905 годов, когда Рузский был назначен начальником штаба 2-й Маньчжурской армии. Он лично участвовал в сражениях при Сандепу и Мукдене и даже получил ранение: при отступлении от Мукдена он упал с лошади и сломал ногу.

За Маньчжурскую кампанию Рузский получил два ордена — Святой Анны 1-й степени с мечами и Святого Владимира 2-й степени.

После войны Рузский командовал 21-м армейским корпусом, а также принимал участие в разработке новых уставов и наставлений. Именно он был соавтором Устава полевой службы Русской императорской армии, который без изменений был принят и в РККА.

Наконец, в 1912 году Рузский вернулся в Киев — на должность помощника командующего военным округом.

Львов — наш!

"Русский вопрос" на сопредельных с Российской империей землях встал ещё во второй половине XIX века, когда закарпатские крестьяне стали массово переходить из униатов в русское православие. Что, в общем-то, понятно: русины считали себя ближайшими родственниками русских.

Подобные настроения крестьян возмутили униатских священников, которые стали строчить доносы в полицию, дескать, Российская империя готовит плацдарм для завоевания Австро-Венгрии.

И вот в 1903 году было наспех состряпано уголовное дело — так называемый первый Мармарош-Сиготский процесс. На скамье подсудимых оказалось два десятка крестьян из деревни Изе, которых обвиняли в госизмене. Правда, дело было составлено настолько топорно, что практически все крестьяне были оправданы и только трое из них были приговорены к 14 месяцам тюрьмы.

Но жандармы, решив взять реванш, вновь провели массовые аресты и обыски в сёлах Иза, Липча, Теребля, Новобарово. Более 180 крестьян, у которых были найдены духовные книги, переданные активистами Галицко-русского православного общества, были арестованы по подозрению в измене и шпионаже.

Как вспоминали очевидцы, на праздник Крещения в январе 1913 года жандармы задержали группу девушек, среди которых была и будущая игуменья Параскева. Девушек избили, раздели донага, а потом австрийская солдатня заставила зайти их в крещенскую купель в реке. В ледяной воде садисты держали их до самого утра, требуя отречься от веры.

Так в 1913 году возникло ещё два судебных процесса — Львовский и "второй Мармарош-Сиготский", и не было тогда в российской прессе более обсуждаемой темы, чем судебная хроника из Львова — тем более что власти Австро-Венгрии показательно выносили самые жестокие приговоры. Так, отец Максим Сандович был заключён в тюрьму — позднее он был казнён в австрийском концлагере в Горлице, его друг священник Игнатий погиб в концлагере Талергоф.

Не менее сурово были наказаны и крестьяне: многие лишились имущества, свыше 30 человек получили длительные сроки тюремного заключения, а после начала войны жители всех "неблагонадёжных" сёл были отправлены в концлагеря — в Горлицу, в Терезинскую крепость.

Репрессии против русин подготовили самую благодатную почву для начала войны. И как только стало известно, что 6 августа 1914 года Австро-Венгрия объявила войну России, всё российское общество стало призывать взять Львов и отомстить немцам за притеснения братьев-славян.

Покоритель Галиции

С объявлением мобилизации генерал Рузский стал командующим 3-й армией Юго-Западного фронта, которой и была отведена главная роль в стратегическом плане штурма Львова. Но уже с первых дней войны стало ясно, что планы придётся менять. Атаки австрийцев потеснили 4-ю армию генерала Алексея Эверта, и начальник штаба фронта генерал Михаил Алексеев приказал Рузскому и генералу Брусилову наступать не на Львов, а на Люблин, чтобы выручить Эверта.

Но генерал Рузский, видимо, уже примеривший на себя пурпурную тогу завоевателя Австро-Венгрии, не подчинился приказам и продолжил наступать на Львов.

Ему сопутствовал успех: 21 августа русская армия взяла Львов, а на следующий день — 22 августа — Галич. Как считали некоторые современники, эти лёгкие победы были достигнуты в основном за счёт того, что австрийцы уклонились от боя, решив сдать города, но сохранить армию.

Но в Генеральном штабе на уловки австрийцев решили не обращать внимания.

"Счастлив порадовать Ваше Величество победой, одержанной армией генерала Рузского под Львовом, после 7-дневного непрерывного боя, — говорилось в телеграмме Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича императору Николаю II. — Австрийцы отступают в полном беспорядке. Взято много пленных".

Самоуправство Рузского было благополучно забыто — победителей ведь не судят. И он в зените славы "завоевателя Галиции" получил новое назначение — на пост главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта.

Фиаско в Пруссии

Здесь Рузский всё с тем же усердием приступил к реализации ещё одного довоенного плана по вторжению в Германию. Однако, как и следовало ожидать, обстановка на фронте изменилась, и в ходе развернувшейся в ноябре 1914 года Лодзинской операции Северо-Западный фронт понёс большие потери — более 100 тысяч человек убитыми и ранеными.

Военный историк Антон Керсновский после этой битвы дал крайне уничижительную характеристику полководческим талантам Рузского: "Растерявшийся, деморализованный, он все свои помыслы обратил на отступление — отступление сейчас же и во что бы то ни стало. Всю свою вину генерал Рузский свалил на подчинённых".

Ещё более плачевными оказались результаты Августовской операции — так именовалось контрнаступление немцев, развёрнутое в феврале 1915 года против 10-й русской армии генерала Фаддея Сиверса. 

Но снять с должности самого популярного в стране генерала было не так-то просто.

В итоге был придуман дипломатический вариант решения проблемы: Рузский, сославшись на болезнь, отправился лечиться в Кисловодск, сдав командование фронта генералу Алексееву.

Во всём виновата царица

В действующую армию Рузский вернулся уже в июне 1915-го — по личному решению императора Николая II он был поставлен на пост главнокомандующего армиями Северного фронта. 

Керсновский писал, что на этом посту генерал Рузский запомнился лишь тем, что согнал в спокойную Литву огромное количество войск, и это в то время, когда в боях по Польше на счету был каждый батальон.

Впрочем, своими стратегическими "талантами" тогда прославился не только Рузский. Постепенно в армии сложилась цепочка передачи ответственности за бесконечные военные поражения: полковники валили вину на генералов, генералы — на командующих фронтами, а там, в свою очередь, во всём обвиняли Генеральный штаб и царскую семью. Именно зимой 1916 года в стране были распущены слухи, что в бедах русской армии виноваты вовсе не бездарные генералы, но сама императрица — немка, у которой в спальне якобы был установлен телефонный аппарат для прямой связи с кайзером Вильгельмом.

Полковник Евгений Месснер, прибывший в 1916 году в Петроград, вспоминал: "В столице шёпотом передавали слухи о существовании среди гвардейцев заговора, имевшего целью устранить императрицу".

Сам факт таких слухов говорит о настроениях в военной среде, которые целиком и полностью разделял и сам Николай Рузский.

Кажется, революция начинается

Но всё должен был изменить 1917 год — в начале февраля состоялась союзническая конференция в Петрограде, на которой возобновление наступления было назначено на вторую декаду апреля.

23 февраля в Ставку из Петрограда прибыл и государь, который провёл часовое совещание с Алексеевым. Ряд вопросов касался и вспыхнувших в Петрограде беспорядков.

О беспорядках писала царю и императрица Александра Фёдоровна: "Это хулиганское движение — мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, просто для того, чтобы создать возбуждение. Если бы погода была холодная, они, вероятно, сидели бы дома".

Между тем в Петрограде уже пролилась первая кровь — на Знаменской площади был убит полицейский пристав Крылов.

В Ставке текла самая обычная мирная жизнь. 25 февраля Николай отдал приказ генералу Сергею Хабалову, командующему Петроградским военным округом, в котором предписывалось прекратить беспорядки любой ценой. 

Поэтесса Зинаида Гиппиус в своём дневнике писала: "Сегодня с утра вывешено объявление, что "беспорядки будут подавляться вооружённой силой". На объявление никто не смотрит. Взглянут — и мимо".

Действия властей возымели определённый отрезвляющий эффект, и в тот же вечер революционеры решили сворачивать забастовку.

Но затем наступило 27 февраля: в этот день старшие унтер-офицеры учебной роты Кирпичников и Марков расстреляли своего командира, приказавшего выводить солдат для разгона демонстраций. Следом они подняли солдат полка на мятеж, рассылая провокаторов в другие части.

После этого государь отдал приказ генералу Николаю Иванову, бывшему командующему Юго-Западного фронта, организовать в Петрограде карательную экспедицию на помощь полиции и решительно пресечь солдатский мятеж.

Царь пропал!

Послав солдат в Петроград, царь распустил и Государственную думу, и Совет министров под председательством князя Голицына, который допустил анархический бунт.

В принципе, устранение думы и правительства не играло для империи большой роли — государь мог назначить другое правительство в любом городе — в Москве, в Нижнем Новгороде, в Могилёве — и вручить этому новому правительству все бразды правления. Но государь почему-то этого не сделал…

Возможно, всё дело в том, что в тот момент все мысли Николая II были заняты переживаниями за своих детей, которые тогда заболели корью. Ольга и наследник Алексей заболели 23 февраля, Татьяна — 24 февраля. 

"Несчастный маленький страдал ужасно, — писал ещё в 1912 году Николай своей матери, рассказывая, как Алексей чуть было не умер от случайного ушиба бедра. — Боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днём и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: "Господи, помилуй".

И, получив известие, что Алексей, возможно, не переживёт болезни, Николай принял решение вернуться из Ставки в Царское Село, доверив все дела Алексееву.

Вечером 26 февраля государь отправил императрице телеграмму: "Выезжаю послезавтра, покончил здесь со всеми важными вопросами. Спи спокойно".

Попытки Алексеева уговорить государя остаться в Ставке, куда сходились все нити военного управления, куда должны были приехать наследник и императрица, были отвергнуты.

Между четырьмя и пятью часами утра 28 февраля государь сел в литерный поезд и отправился в путь.

И на сорок часов он фактически исчез из страны — в самый разгар драмы, когда ситуация менялась каждый час.

Страх и ненависть в Петрограде

Воспользовавшись исчезновением монарха, Дума решила не распускаться, но образовать некий новый орган власти, который сочетал бы в себе функции парламента и правительства — т.н. Временный комитет Государственной думы для водворения порядка в Петербурге и для сношения с учреждениями и лицами.

Пример оказался заразительным, и часть депутатов от партий эсеров и социал-демократов сформировали свой орган власти — Исполком Петроградского совета рабочих депутатов.

Экспедиционный корпус генерала Иванова, не получая никаких чётких приказов из Ставки, в нерешительности остановился на окраинах Петрограда.

Начались и массовые убийства полицейских и офицеров гарнизона, иногда очень жестокие. Так, генералу от инфантерии Александру Чарторыйскому восставшие солдаты отрезали голову. Преподаватель Николаевского кавалерийского училища полковник Георгий Левенец был заколот штыками в своей квартире.

Всего в ходе Февральской революции восставшие убили около 1300–1400 человек.

Торг с царём

Государь нашёлся вечером 1 марта в Пскове — поезд из-за беспорядков не смог проехать на Царское Село, и государь остался в штабе Северного фронта, которым командовал генерал Николай Рузский.

И Рузскому тут же приходит телеграмма от генерала Алексеева, в которой говорится о том, что спасти ситуацию в стране сможет только назначение ответственного правительства — то есть министров, подотчётных уже не царю, но депутатам Государственной думы. И как раз сейчас Алексеев вместе с начальником дипломатической канцелярии камергером Николаем Базили составляют проект Манифеста, в котором, по сути, утверждается проект конституционной реформы.

То есть ни о каком отречении от престола речи не идёт, государю просто предлагают поделиться полномочиями c Временным комитетом Думы.

В этой же телеграмме Алексеев от лица Генерального штаба назначает Рузского главным переговорщиком с царём.

И начинается долгий торг.

— Хорошо, я оставлю за собой трёх министров, — не соглашается Николай. — Остальных пускай назначает Дума.

— Нет, вы должны отдать всех, — гнёт свою линию Рузский.

Около часа ночи 2 марта государь сдался и согласился на все условия.

Обрадованный Рузский тут же шлёт телеграммы в Ставку и в Петроград — дескать, всё в порядке, государь разрешил ответственные министерства.

И тут же в Псков по телефону позвонил сам председатель Временного комитета Государственной думы статский советник Михаил Родзянко:

— Очевидно, что Его Величество и Вы не отдаёте себе отчёта, что здесь происходит, — кричал он в трубку. — Народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы; не только не слушаются, но убивают своих офицеров, ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов…

Хорошее дело: по сути, Родзянко де-факто объявил себя военным диктатором России!

И, не давая Рузскому опомниться, он ставит вопрос ребром: чтобы сохранить страну, нужно убрать императрицу от власти, а для этого нужно выбить из царя отречение от престола в пользу наследника Алексея Николаевича.

Как говорится, куй железо, пока горячо!

В принципе, такой поворот событий нравился и самому Рузскому. Никакой революции, просто произойдёт смена властителя, и вместо непопулярных монархов на престол взойдёт невинное дитя — подросток 14 лет, который к тому же будет уже лишён реальных рычагов власти. 

Рузский решает разделить ответственность с другими генералами и пересылает копию своих переговоров с Родзянко в Могилёв генералу Алексееву, а тот уже рассылает эти документы главнокомандующим всех фронтов. Причём генерал Алексеев был уверен, что эти документы были присланы ему с ведома государя.

Алексееву и в голову не могло прийти, что Рузский сделал всё это за спиной монарха.

В итоге обманутый Алексеев и обманутые генералы и выступили с солидарным мнением, посоветовав царю добровольно уйти в отставку.

Но генералы не учли только одного момента: они не знали, что Николай ехал к умирающему наследнику.

Отречение

Между двумя и тремя часами дня 2 марта генерал Рузский вошёл в вагон к царю с текстами телеграмм от главнокомандующих, полученных из Ставки. 

Как вспоминал присутствовавший в вагоне министр двора Фредерикс, в этот момент у генерала Рузского, видимо, до предела истощённого бесконечными разговорами и переговорами, сдали нервы — в конце концов, дипломатия никогда не была любимым хобби генерала от инфантерии. Рузский вскочил и, положив руку на кобуру с пистолетом, нервно закричал:

— Подпишите, подпишите же! Разве вы не видите, что вам ничего другого не остаётся?! Если вы не подпишете, то я не отвечаю за вашу жизнь!

Сам Николай Рузский описывал эту сцену несколько иначе: "Царь выслушал доклад, заявил, что готов отречься от престола… После завтрака, около 15:00, царь пригласил меня и заявил, что акт отречения им уже подписан и что он отрёкся в пользу своего сына..."

Далее, как рассказывает Рузский, государь передал ему подписанную телеграмму об отречении: "Я положил телеграмму в карман и вышел, чтобы, придя в штаб, отправить её. Совершенно неожиданно в штабе мне подали телеграмму за подписью Гучкова и Шульгина с извещением, что они выехали во Псков. Получив эту телеграмму, я воздержался от опубликования манифеста об отречении и отправился обратно к царю. Он, видимо, был очень доволен посылкой к нему комиссаров, надеясь, что их поездка к нему свидетельствует о какой-то перемене в положении".

Поезд с делегатами от Временного комитета Александром Гучковым (член Государственного совета и председатель предыдущей — Третьей — Госдумы) и Василием Шульгиным (один из лидеров монархической партии "Русский национальный союз") прибыл в 19 часов вечера.

Но монархисты Гучков с Шульгиным приехали вовсе не для того, чтобы поддержать своего монарха.

— Вам надо отречься от престола, — с порога заявил Гучков.

Но тут царь вдруг резко изменил своё решение.

— Хорошо, — ответил император, — я уже подписал акт об отречении в пользу моего сына, но теперь я пришёл к заключению, что сын мой не отличается крепким здоровьем и я не желаю расставаться с сыном, поэтому я решил уступить престол Михаилу Александровичу.

Царь вышел с министром двора Фредериксом в соседний вагон, где они напечатали на машинке текст Акта отречения в двух экземплярах, которые царь тут же подписал простым карандашом.

В тот день Николай II записал в своём дневнике следующие строки: "В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!"

Вот так фокус!

Ни измученный Рузский, ни комиссары Гучков и Шульгин, не отличавшиеся высокими интеллектуальными способностями, не возражали против такого текста отречения. 

Зато Акт отречения вызвал настоящий шок в Ставке в Могилёве. Начальник службы связи Ставки генерал Сергеевский был в аппаратной, когда в Могилёве поползла телеграфная лента. И принимавший ленту Великий князь Сергей Михайлович удивлённо воскликнул:

— Господа офицеры, царь отказался от престола в пользу Михаила. Вот так фокус!

Генерал Алексеев тут же распорядился послать во все штабы фронтов приказ: немедленно готовить армию и население в прифронтовой полосе к присяге на верность новому императору Всероссийскому Михаилу I.

Однако его тут одёрнул Сергей Михайлович: согласно Своду законов Российской империи, основанием для принесения присяги является Манифест лица, который вступает на престол.

И все стали ждать Манифеста Михаила, а Михаил Александрович уже в 10 часов утра 3 марта собрал на своей квартире в Петрограде совещание с участием будущих членов Временного правительства. И естественно, князь Георгий Львов — бывший глава Земского союза, уже вообразивший себя Верховным правителем России — посоветовал несостоявшемуся императору не принимать власть.

В тот же день Михаил подписал "Акт о неприятии власти".

С точки зрения законов Российской империи, эта бумага не имела никакого смысла: если Михаил Александрович отказывался от престола, то он не имел никакого права не принимать власть и закрывать тем самым другим членам дома Романовых возможность восприятия власти в России. Впрочем, не имел законной силы и сам акт отречения Николая II, который никак не мог лишить законных прав на престол своего сына Алексея Николаевича.

Но в 1917 году вопросы законности уже никого не интересовали.

Дальнейшее хорошо известно. Деморализованная и лишившаяся основ управления армия хлынула домой и снесла остатки и государства, и старой жизни. Как писал Фёдор Михайлович Достоевский, дайте человеку право на бесчестье, и он тут же с удовольствием откликнется.

Царская семья с наследником были арестованы, а затем уничтожены. В июле 1918 года был расстрелян и Михаил Александрович.

Прозрение предателя

Воспользоваться плодами революции и тем более стать её "героем" генералу Рузскому не удалось. Он довольно быстро потерял пост главнокомандующего Северного фронта уже в апреле 1917 года — вместе с самим фронтом. Тогда он уехал в Петроград.

Как вспоминала Зинаида Гиппиус, первое время он наносил многочисленные визиты, пытался встречаться с сослуживцами.

"Маленький, худенький старичок, постукивающий мягкой палкой с резиновым наконечником, — писала Гиппиус. — Болтун невероятный, и никак уйти не может, в дверях стоит, а не уходит…"

Перешедший на сторону большевиков генерал Михаил Бонч-Бруевич вспоминал: когда Рузский прозрел и осознал, что отречение государя не только не успокоило народные массы, но и, напротив, усугубило ситуацию, он растерялся.

"Интерес к военной службе, которой генерал обычно не только дорожил, но и жил, пропал. Появился несвойственный Николаю Владимировичу пессимизм, постоянное ожидание чего-то худшего..."

В мае 1917 года Рузский уехал лечиться в Кисловодск. На курорте генерала и застала разворачивавшаяся Гражданская война. Распад Кавказского фронта и начало вооружённой борьбы отрезали Рузского от Центральной России.

Тогда он переехал в Пятигорск, где его вместе с другими "бывшими" чекисты взяли в заложники, обещая казнить в случае неподчинения населения советской власти.

Заложник ВЧК

Держали заложников в "Новоевропейской" — гостинице, которую чекисты превратили в подобие тюрьмы: разбитые окна были замотаны колючей проволокой, а узников заставляли спать на холодном полу.

В то же время заложников вынуждали исполнять всевозможную чёрную работу: пилить дрова, чистить туалеты и работать прислугой в богатых квартирах, занятых чекистами. И довольно часто престарелому Рузскому приходилось убираться на квартире военного коменданта города после гулянок пьяной матросни.

— Ну-ка, старик, давай быстрее служи новым господам!

При малейшей провинности заложников сажали в "яму" — холодный подвал дома, где располагалась ВЧК. Когда-то в этом подвале находился ледник ресторана, где хранились продукты. Теперь же в ледяной воде ютились десятки узников, а вершителем их судеб был комендант "товарищ Скрябин" — бывший каторжник, который каждый день избивал плёткой кого-нибудь из заключённых. Особенно он любил забивать насмерть бывших полицейских и офицеров.

В "яму" генерал Рузский попал после того, как, привычно сославшись на плохое здоровье, отказался сотрудничать с Красной армией и стать военспецом.

И буквально через месяц после объявления большевиками красного террора имя генерала Рузского оказалось в расстрельных списках. Тогда чекисты приняли решение казнить 59 бывших офицеров русской императорской армии — в ответ на попытку военного переворота в Пятигорске, когда один комиссар Красной армии, опасаясь расстрела за какие-то неудачи, решил первым арестовать и расстрелять своё непосредственное начальство из ЦИК Советской Кавказской Республики. Мятежного комиссара, в свою очередь, расстреляли чекисты, а вместе с ним они решили казнить и заложников.

Узников со связанными за спиной руками отвели на кладбище Пятигорска, где уже был вырыт ров для братской могилы.

Как вспоминали позже свидетели казни, знаменитого на всю страну генерала зарезал сам председатель Чрезвычайной комиссии Пятигорска по борьбе с контрреволюцией товарищ Геворк Атарбеков, между прочим, бывший студент юридического факультета МГУ.

Он подвёл генерала к краю ямы, где в агонии хрипели израненные люди, и весело спросил:

— Ну что, господин генерал, вы довольны нашей великой российской революцией?

— Я не вижу революции, я вижу лишь один великий разбой, — коротко ответил генерал и наклонил голову.