Почему рыцари не совершали харакири: что стоит за японским культом смерти

В одном из эпизодов войны домов Тайра и Минамото (1180–1185) враги настигают полководца Сигэхиру: "Конь под князем слабел, враги приближались... Тогда, решив покончить с собой, Сигэхира въехал в воду, но, как на грех, в этом месте тянулась отмель и утонуть было невозможно. Сигэхира соскочил с коня, разрезал верхний пояс у панциря, развязал шнуры, сбросил доспехи и уже готовился распороть себе живот". В другом эпизоде воин Канэясу, видя, что противники одолевают, отрубает голову своему раненому сыну и бросается на мечи врагов.

Ритуальные формы самоубийства появляются в японских хрониках с XII века. Харакири или сэппуку (вспарывание живота) первыми начали делать воины области Канто (в районе современного Токио) — после победы их клана Минамото сэппуку стало общеяпонской практикой и пережило даже период сёгуната Токугава (XVII–XIX века). Отголоски сэппуку слышны в подвигах пилотов-камикадзе Второй мировой, а последнее по времени громкое действо совершил писатель Юкио Мисима, вспоровший себе живот на крыше Министерства обороны в 1970 году.

Но в тот же самый период (XI–XII веках), когда в Японии возникло сословие самураев (буси) со своими правилами поведения и кодексом чести, на северо-западе Европы (Франция, Нормандия, Анжу, Фландрия) оформилось очень похожее на них сословие рыцарей — которые тоже превыше всего ставили отвагу, честь и славу. И получали эту славу, естественно, в бою. Однако европейское отношение к смерти на поле боя разительно отличалось от японского: историки говорят о небольшом числе убитых и раненых, о том, что рыцари предпочитали сдаваться и брать в плен, а не убивать врагов, и что воины предпочитали не ввязываться в бой без особой нужды.

Вот характерный пример: битва при Бремюле (1119) между английским и французским королями. Как пишет хронист Ордерик Виталий, "только трое из 900 сражавшихся рыцарей погибли… они щадили друг друга из страха Божьего и чувства братства по оружию; они более стремились взять убегающих врагов в плен, а не убить". Японский же путь ведения войны, наоборот, опирался на желание вступить в бой, на методичное убийство врагов и казнь побеждённых (вместе с их жёнами и детьми). Иными словами, японские "рыцари" желали смерти, своей и чужой, тогда как для европейских она была лишь неизбежным злом (а самоубийство вообще страшным грехом). Это, по сути, единственное различие между двумя аристократическими культурами. Откуда же оно взялось?

Наиболее очевидный ответ на этот вопрос — дело в религии. Да, христианство признало самоубийство (даже в бою!) грехом, и в законах государств Запада оно стало преступлением — падающие на собственные мечи римские командиры остались в прошлом. Ещё более важным был страх рыцарей умереть без покаяния, без предсмертной исповеди. Да, в буддизме к смерти отношение было более спокойным. Популярный в Японии в то время дзэн-буддизм подчёркивал неоднозначность и иллюзорность линии, отделяющей смерть от жизни.

Но при этом в буддизме убийство так же, как и в христианстве, считалось тяжким грехом. Противоречие между требованиями религии и собственным образом жизни японские аристократы очень хорошо чувствовали. Вот ещё одна знаменитая сцена из "Повести о доме Тайра":

"Мне хотелось бы пощадить тебя, утерев слезу, — сказал Кумагай. — Но ты видишь, наших воинов много — целые тучи! Раз уж всё равно тебе погибать, лучше умри от моей руки, а я буду молиться за твою душу!"

— Не медли же, рази поскорей! — отвечал юноша.

От великой жалости сердце Кумагая, казалось, остановилось: не в силах собраться с духом, он не знал, куда направить удар. Но бесконечно медлить было нельзя, и, обливаясь слезами, он снял юноше голову.

— Увы, нет доли прискорбней, чем удел самурая! Разве пришлось бы мне испытать столь горькую муку, родись я не в семье самурая? Какое безжалостное убийство я совершил! — так изливал он горе, переполнявшее сердце, и, закрыв лицо рукавом, проливал горючие слёзы… И внезапно в душе Кумагая созрела решимость уйти от мира".

В христианстве в те же века разрабатывалась теология "священной войны", оправдывающая определённые формы смерти и убийства. Более того, если в Японии уйти в монахи означало отказ от насилия, католическая церковь "обвенчала" войну и веру в духовно-рыцарских орденах, члены которых брали на себя монашеские обеты и при этом воевали с врагами. Таким образом, религия сама по себе ничего не объясняет. Остаётся только развести руками и всё объяснить культурными различиями — дескать, это уникальная японская культура заставляла самураев считать плен бесчестьем, а жестокое самоубийство — достойным и прекрасным поступком.

Но что если попытаться найти более разумные объяснения? Поискать объективные экономические и политические причины "культу смерти" и самоубийства у японских аристократов? Для начала можно обратить внимание на то, что у японской знати не было непосредственной власти над крестьянами — земли с работниками выделяли им центральные органы управления, точнее, даже не земли, а право на доход с них. В Европе, напротив, таких центральных дворов, обладающих властью распределять крестьян, не было — и большинство феодалов крепко контролировали подчинённых им крепостных, собирали с них подати и судили их.

Далее, отношения между сюзеренами и вассалами в Европе были очень напряжёнными: вассалы постоянно конфликтовали с "вышестоящими" аристократами на тему своих прав и обязанностей. Юристы и поэты той эпохи постоянно спорили о том, при каких условиях допустимо оставить сюзерена: так, в поэме "Рауль де Камбре" (XII век) верный рыцарь Бернье уходит от своего господина не когда тот сжигает монастырь, где живёт мать Бернье, а когда он даёт рыцарю пощёчину. Японские сюзерены, напротив, имели полную власть над жизнью и смертью своих вассалов — отношения между ними воспринимались не по модели контракта между равными, а по принципу семьи: сыновья должны подчиняться отцу.

Понятно, что различные кланы и семейства в Японии и Европе вели между собой политическую борьбу — но что было ставкой, главным ресурсом в этой борьбе? Количество воинов, людей с мечами, которых можно мобилизовать в случае нужды. И тут появляется ещё одно любопытное различие: "мобилизационные возможности" в Японии зависели от престижа и чести, которым обладает (и передаёт по наследству) то или иное семейство. В Западной Европе главной ценностью была земля, защищённая замком (и также передаваемая по наследству). Кстати, имя феодала очень часто давалось по его фамильному владению.

И последний важный факт: в "игре" по перераспределению ценных ресурсов (земель с замками) в Европе всегда участвовало множество крупных игроков: королей, герцогов, князей и даже пап, которые постоянно пытались "подкрутить" правила в пользу своих людей, но фундаментально влиять на ход "игры" не могли. В Японии, напротив, всегда была одна центральная власть — императорский двор (хотя и с 1185 года часть полномочий ушла военному правителю-сёгуну). Император и сёгун имели полную власть над игрой — не только перераспределяя земельные наделы, но и отправляя в опалу отдельные семейства.

В свете этих фактов разное отношение к смерти и битвам в Европе и Японии начинает проясняться. Захват земель вражеского рода ничего не давал — землю всё равно распределяет Киото (или сёгун в Камакуре). Поэтому и укреплённых замков тогда не строили. Для победы нужно было не захватить замок, а вырезать как можно больше представителей враждебного рода, чтобы никто уже не смог претендовать на доход с земель. Отсюда же и жестокость сражений, когда победители убивали всех пленных. Высшей же целью для амбициозного рода был захват столицы, чтобы самим распределять земли и должности.

Войны в Европе, наоборот, велись за обладание замками. Битв рыцари избегали — слишком рискованно, лучше пограбить земли врага или взять его замок в осаду. Убивать врага было особо ни к чему — всё равно у него найдётся родственник, который вступит во владение собственностью. А вот за пленного рыцаря можно было запросить выкуп или, что ещё лучше, вытребовать у него руку дочери или племянницы (вместе с частью земель).

Наконец, самоубийство. В Европе харакири не принесло бы никакой пользы роду — наоборот, оно прямо-таки опасно, так как убирает главу клана, оставляя все владения слабым малолетним наследникам, рискующим раздробить их на мелкие части. Никакой выгоды не было для рыцарей оспаривать церковное учение о греховности самоубийства (в бою). В Японии же сэппуку резко повышало честь и престиж рода. Почему? Во-первых, при поражении в бою оно не давало врагу убить побеждённого и тем самым получить славу. Во-вторых, героическое самоубийство засчитывалось роду именно как приносящее славу убийство! То есть, когда знаменитый воин лишает себя жизни, это даёт столько же престижа, сколько уничтожение равного по силе противника. В-третьих, чем более мучительным и ритуализированным становится самоубийство, тем более героическим представляется самурай.

Слава и честь, которую даёт сэппуку, помогает всему роду: даже после полного разгрома на поле боя, героического самоубийства нескольких самураев достаточно, чтобы положить фундамент для возрождения клана. И даже если это было финальное сражение, где вырезали всех, слава проигравших героев останется в веках, навсегда затмив славу победителей. Минамото-но Ёритомо — первый сёгун, завершивший кровавые смуты XII века, пользуется уважением в Японии, но ни сказок про него не расскажут, ни песен про него не споют. Род Тайра, который он разгромил, остался в веках благодаря "Повести о доме Тайра", и даже среди самураев рода Минамото сёгун менее славен, чем его младший брат Ёсицуне, на которого Ёритомо объявил охоту. В последней битве он совершил сэппуку. Именно Ёсицуне считается идеалом самурая — ему поставлены памятники, про него ставят пьесы театра, а Акиро Куросава снял фильм "Идущие по хвосту тигра".

И последнее: даже коллективное самоубийство самураев и слуг после смерти своего господина имеет рациональное объяснение. Этот акт безупречной верности господину также повышает престиж клана, помогая ему собрать силы после поражения. Напротив, в европейских условиях групповое самоубийство вассалов фактически стало бы предательством — наследник погибшего господина лишился бы своей армии. В Японии же презрение знати к тем, кто предпочёл жизнь смерти после поражения, было настолько велико, что использование таких опозорившихся самураев в дальнейшей борьбе приносило клану больше вреда, чем пользы.

Итак, при внимательном рассмотрении сэппуку уже не кажется иррациональным, варварским, жестоким обычаем. Наоборот, вопреки инстинкту самосохранения это логичный и выгодный ход в сложной политической игре.