Он превратил смерть Сталина в детектив: Радзинскому 80 лет
Эдвард Радзинский — известный телеисторик и мастер мистификации. Именно он превратил российскую историю в остросюжетный роман.
Эдвард Станиславович Радзинский начинал вовсе не с исторических передач. Изначально он литератор и драматург. Пьесы Радзинского ставили ещё в 50-е годы, а писать литературные труды про предания старины он начал только в лихие 90-е. Широкую известность ему принесли телепрограммы, в которых он весьма эксцентрично рассказывал о царях, императорах и генсеках. Все знают необычный голос Радзинского: он стал объектом многочисленных пародий.
Не менее популярны и книги Радзинского. Их у него повыходило несколько десятков: в одном только 2006 году издали 7 разных трудов. Чтобы читателю было интересно, Радзинский придаёт исторической науке динамики: придумывает детективную составляющую, находит тайны, драматизирует прошлое. Иначе говоря, применяет свои литературные навыки.
В день 80-летия историка и писателя хотелось бы вспомнить, как именно Радзинский адаптирует российскую историю под российскую же ментальность массового читателя.
Ипатьевский дом
Жизнь последней императорской семьи Радзинский описывает исключительно в мистических терминах. Например, вот в книге "Николай II: жизнь и смерть" императрица у него рисует по всей комнате свастики.
"Войдя в комнату, Аликс (императрица Александра Фёдоровна. — Прим. Лайфа) подошла к правому окну, на косяке начертила карандашом свой любимый знак — свастику — и число прибытия: 17. Другую свастику, как заклинание, она начертила прямо на обоях над кроватью, где должен был спать Бэби (цесаревич Алексей. — Прим. Лайфа). 17 апреля — так, сама того не зная, она обозначила начало последней Игры с последним царём. Игра началась сразу".
А вот Радзинский в историческом сюжете находит магию чисел и с её помощью делает историю ещё более зловещей, чем она есть на самом деле. Например, утверждается, что в биографии Николая II много раз появляется число 17:
"Сколько мистики в его судьбе! Хотя бы это зловещее для него число — 17! 17 октября — крушение поезда в Борках, когда он чудом остался жив. 17 января он столь неудачно первый раз показался русскому обществу. 17 октября 1905 года — конец самодержавия, в этот день он подпишет Манифест о первой русской конституции. 17 декабря — гибель Распутина. И 1917 год — конец его империи. В ночь на 17 июля — гибель его самого и семьи. И эта страшная кровь во время коронации — в ночь с 17 мая".
Таинственность в некоторых случаях действительно напускная. Так, "страшная кровь во время коронации" — давка на Ходынском поле — скорее произошла утром 18 мая, чем в ночь с 17 числа. А если взять во внимание переход 1918 года с юлианского на григорианский календарь, то вся магия чисел и вовсе рушится. То же крушение императорского поезда произошло 29 октября. Поэтому вряд ли сам Николай II имел какое-либо предубеждение относительно числа 17.
Воображение Радзинского позволяет ему перемещаться сквозь пространство и время. Например, он очень ясно представляет себе утро царской семьи в день, когда их расстреляли:
"Я вижу то утро… Они только что встали. В призрачном свете утра сквозь замазанное окно постараемся рассмотреть последнего царя. По-прежнему сильное, мускулистое тело. Но от вынужденной неподвижности он чуть располнел. Невысок ростом. Охранников его рост очень разочаровывает. В простодушном их представлении царь должен быть велик, то есть высок. На фоне отца, гигантов дядей, брата Миши он всегда казался маленьким".
Не очень понятно, откуда Радзинскому известно про разочарование охранников от внешности царя: никаких источников информации он не указывает.
Итак, Радзинский — не историк, а писатель, автор художественной литературы. То же говорят и его коллеги.
Подход Радзинского ненаучен. Он описывает все события, особенно трагичные, так, как будто был их непосредственным участником.
"Итак, царь лежал, сражённый первыми выстрелами, сражённый — всеми. Лежала и царица, убитая на стуле, и черноватенький слуга Трупп, который рухнул вслед за своим господином. И Боткин, и повар Харитонов. А девушки все ещё жили… Пули странно отскакивали от них. Пули летали по комнате. И Демидова металась с визгом… Она закрывалась подушкой, и пулю за пулей они всаживали в эту подушку. Почти в безумии, бесконечно палила команда. В пороховом дыму еле видна лампочка… Лежащие фигуры в лужицах крови… с пола протягивал руку, защищаясь от пуль, странно живучий мальчик. И Никулин в ужасе, не понимая, что происходит, палил в него, палил".
"Пули странно отскакивали от них" — ещё одна интрига, которая может навести впечатлительного читателя на мысль, что её причина — не просто легко объяснимая помеха, а нечто мистическое. На это у Радзинского есть поразительное объяснение: на корсеты девушек были нашиты драгоценности, которые стали своеобразной для них защитой. Корсеты-бронежилеты — вот настоящее открытие исторической науки.
К концу книги Радзинский, кажется, сам устал от интриг, которые он наплёл:
"Хватит загадок, хватит воскрешений! Но опять из небытия — призрак Ипатьевского дома, и княжны на коленях у стены… и торчащие из дверей руки с револьверами… и фуражка Государя, откатившаяся к стене… и сам он, упавший навзничь… Господи, помилуй! Неужели никогда не закончить мне эту книгу?"
Распутин
Радзинский ни разу не подвергает сомнению силу чудотворства "великого старца":
"Распутин, бесспорно, обладал сверхчеловеческим даром. Для нашего века, привыкшего к чудесам парапсихологов, в этом нет никакой тайны".
Однако позже тайна всё же появляется:
"Тайна начинается с его странного поведения. Бесконечные дебоши, пьянство, разнузданная похоть — всё это стало притчей во языцех. На глазах Петербурга и Москвы в шикарных ресторанах нагло, скандально кутил Гришка".
Радзинский называет Распутина одним из самых популярнейших мифов XX века. Это утверждение позволяет ему самому создавать удивительные версии гибели старца, например, эротическую. Как автор фанфиков в Интернете, он придумывает гомосексуальную связь Распутина с его убийцей Феликсом Юсуповым.
По версии Радзинского, Феликс оставил Распутина на несколько минут одного: за это время он получил револьвер от великого князя и вернулся в подвал.
"И Распутин, после всего, что между ними было, не замечает револьвера, зажатого в руке Феликса..."
Правда, в конце с неохотой Радзинский признаёт, что, скорее всего, "действие развивалось куда более скучно и... правдоподобно".
Сталин и война
Сталин — любимая тема и кухонных историков, и современных популярных авторов. Неоднозначный правитель давно расколол историков на два лагеря. Радзинский придерживается антисталинских нерадикальных взглядов. Как и в других случаях, Иосиф Виссарионович интересен ему не как одна из важнейших исторических фигур XX века, а как необычный литературный персонаж. Иначе говоря, автор подгоняет исторические факты под своё произведение.
Роман "Иосиф Сталин. Последняя загадка" и вовсе стилизован под рукопись. По легенде из предисловия, Радзинскому якобы передали этот текст безо всякой подписи. Рассказчиком выступает некто по кличке Фудзи. Разумеется, такого человека в окружении Сталина никогда не существовало. Радзинский и сам признаётся, что это собирательный персонаж. При этом описываемые события происходили в действительности, а все диалоги героев выдуманы "историком".
Вот, например, эпизод незадолго до начала Великой Отечественной войны. Во всей книге Коба отчаянно ругается, как дворовый хулиган. Радзинский рассказывал в интервью, что мата в книге было ещё больше, и треть пришлось выкинуть.
"Я немедленно позвонил на Ближнюю, попросил о встрече. Коба понял, сказал:
– Опять… твои провокаторы. Приезжай.
Когда я вошёл, он с порога, без приветствия, поинтересовался:
– Ну, чем ещё твой Гитлер решил нас напугать?
Он плохо выглядел, глаза воспалённые, красные, лицо землистое — видно, не спал.
Я рискнул ответить:
– А если всё-таки не пугает? Но знает: мы уверены, что он пугает. Ведь ему нужна та самая внезапность, так удававшийся ему прежде блицкриг.
– Замолчи, мудак!.."
Разумеется, без бытового мистицизма не обошлось. Радзинский, например, вспоминает давно опровергнутую городскую легенду о могиле Тимура Тамерлана. Дескать, когда археологи вскрыли могилу знаменитого завоевателя, и началась великая война. Для любого настоящего учёного-историка это было бы констатацией полного непрофессионализма.
Ничем иным, кроме как художественным произведением, которое использует исторических личностей как плоских персонажей, творчество Радзинского не является. Иногда автор просто поддаётся зову плоти и начинает писать эротический рассказ. А ведь на момент публикации Радзинскому было 76 лет. И вот старый писатель с удовольствием предаётся описанию девушки, которую подарил главному герою не кто-нибудь, а сам Лаврентий Берия:
"Дашенька", как она сама себя называла, вошла в мою комнату. Молча, медленно, картинно сняла с себя кофточку. Потом так же неторопливо освободилась от лифчика и погладила крепкую высокую грудь. Поиграла ею и засмеялась. Юбка упала к ногам. Она стояла в тех же ажурных чулках… Повернулась и, чуть наклонившись, поиграла задом".
Впрочем, как оказалось, для исторической прозы это всё равно высокий уровень. Другие историки в разговоре с Лайфом хвалили исключительно литературный стиль Радзинского.
Так что, возможно, именно за литературные достижения Радзинского сегодня так истово поздравляют начинающие писатели.
