Как провалился Чехов

В первых рядах мужчины сидели в смокингах и фраках, женщины — в вечерних платьях. Все были возбуждены и заинтересованы предстоящим спектаклем. В тот вечер в театре собралась бенефисная публика, пришедшая на юбилей комической актрисы Елизаветы Левкеевой.

На представление собрались почти все проживающие в Петербурге беллетристы, которые, как правило, пропускали первые представления пьес. "Чехова все любят. Потому и собралась смотреть его пьесу литературная братия", — написал в рецензии критик Иероним Ясинский, противник Чехова. 

Беллетристы, так называемая пишущая братия, распались на две группы: на защитников Чехова и на враждебный писателю лагерь. Спустя многие годы в мемуарах актриса Мария Читау, сыгравшая Машу, написала, что провал пьесы был заранее спровоцирован враждебно настроенной братией: "Перед поднятием занавеса за кулисами поползли неизвестно откуда взявшиеся слухи, что молодёжь ошикает пьесу. Тогда все толковали, что Антон Павлович не угождает ей своей аполитичностью и дружбой с Сувориным. На настроение большинства артистов этот вздорный, быть может, слух тоже оказал известное давление: что-де можно поделать, когда пьеса заранее обречена на гибель?"

Когда подняли занавес, на сцене перед зрителями появилась скудная дачная сцена, сколоченная из досок. Среди зрителей пошли разговоры: "Что-нибудь насчёт дачных актёров-любителей. Давно их пора отбарабанить вовсю!" или "Никто ещё у нас не изображал этих расплодившихся дачных любителей, играющих в дровяных сараях и собачьих будках". Публика сразу начала искать малейший повод к смеху. Но вскоре после начала действия в партере кто-то начал громко вздыхать, в знак солидарности по залу прокатился лёгкий смешок. А через несколько минут из зала и вовсе громко крикнули: "Ну и канитель!"

Людей, которые пытались следить за действием, становилось всё меньше: публика сосредоточила внимание на остроумных репликах зрителей. Редко можно было услышать протестующие: "Тише! Дайте слушать!". Тишина наступала, но ненадолго.

Настал момент представления пьесы Треплева. На сцене в роли Нины появилась Комиссаржевская. Вся в белом, освещённая лунным светом, она села на большой камень и начала монолог: "Люди, львы и куропатки, рогатые олени, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазами, — словом, все жизни, все жизни, все жизни…" Зал насторожился, услышав в этом что-то декадентское.

После этой сцены зрители начали обмениваться мнениями и общаться друг с другом через весь зал. Фактически в Александринском театре в тот вечер было два представления: одно на сцене, другое — в зрительном зале. Комиссаржевская с трудом закончила свой монолог — к финалу её уже не было слышно.

Сам Чехов в этот момент находился в ложе Сувориных в бельэтаже, но, как только зрители начали проявлять своё недовольство, он тихо вышел из ложи и прошёл за кулисы. Там, бледный и растерянный, он ходил с расстроенной улыбкой, не замечая никого вокруг. Недолго пробыв за кулисами, Чехов скрылся в кабинете режиссёра театра Евтихия Карпова. 

И вот опустился занавес — закончился первый акт. Публика сидела в недоумении, не было ни малейшей попытки аплодисментов. Но неожиданно раздались робкие хлопки, которые тут же были заглушены свистом и хохотом. На антракт публика уходила со злобой и негодованием: "Писал бы свои мелкие рассказы", "За кого он нас принимает?", "Зазнался, распустился". А за кулисами царило смятение и растерянность, артисты были подавлены и не могли понять, что произошло. Больше всех переживал Константин Варламов, сыгравший Шамраева, он постоянно крестился и вздыхал: "Господи, что же это такое? С лишком тридцать лет я на сцене — и ничего подобного никогда не бывало! Да неужели такая срамная пьеса? Ведь нет же!" А Комиссаржевскую увели в уборную, где отпаивали валерьянкой.

После первого акта актёры не нашли Чехова в кабинете Карпова. Так и появилась легенда о том, что он убежал из театра. Писателя не видели и в зале, что дало повод зрителям думать о бегстве автора. Но вскоре Чехов появился за кулисами, он рассеянно слушал актёров, которые пытались приободрить его. Расстроенный драматург предлагал артистам прекратить представление, но они настояли на продолжении.

Во втором акте волнение публики усилилось, зрители искали поводы для шуток. И нашли: на сцену вышел Треплев с мёртвой чайкой. Кто-то из зала заворчал: "Отчего это Аполлонский всё носится с какой-то дохлой уткой? Экая дичь, в самом деле!" Зрители раскритиковали и Комиссаржевскую, в зале можно было услышать подобные реплики: "Читает она недурно, но у ней фигуры нет", "Лицо её маленькое, без выраженья...".

Во время следующего антракта начали появляться первые версии причины неуспеха. Сторонники Чехова считали, что виной всему грубая игра актёров, недруги писателя утверждали, что пьеса имеет погрешности в сценических правилах. Среди зрителей шли такие разговоры: "Актёры стараются играть, и при этих новых формах у них не выходит никакого ансамбля. А что до типов, то разве это тип — молодая девушка, нюхающая табак! Это даже не характер, просто единичный случай...".

В третьем акте смех зрителей вызвала сцена, когда Аркадина упала на колени перед Тригориным. А во время трогательной сцены, когда Нина подошла к Тригорину со словами "Чёт или нечёт, идти мне в актрисы или не идти?", в зале раздался возглас: "Не ходи! Иди лучше в гувернантки!"

Неумолимо действие подходило к кульминации — последней встрече Треплева и Нины. Во время монолога Нина стащила с постели простыню и накинула на себя наподобие тоги — зал покатился от хохота, и это в самом трогательном месте пьесы. Тут же из зала выкрикнули: "Опустите занавес!" По иронии Чехов оказался на месте своего героя Треплева, чья постановка тоже провалилась. Драматичная сцена перед самоубийством Треплева, когда он рвёт свои бумаги, тоже вызвала смех у публики. Виновником такой реакции критик Ясинский считает самого артиста: "Аполлонский так комично это делает, что в публике раздаётся смех".

Спектакль подошёл к концу. В зале раздался пронзительный свист, шипение и смех. Никто не решался аплодировать, понимая, что аплодисменты потонут в этом шуме. 

Артисты вышли на поклон, а Чехов в ответ на слабые призывы выйти на сцене не появился. В гардеробе зрители смеялись, громко ругали автора и передавали друг другу сплетню: "Сбежал! Говорят, прямо на вокзал, в Москву. Во фраке?! Приготовился выходить на вызовы!". Но были и сочувственные отклики: "Ужасно жаль! Такой симпатичный, талантливый. И ведь он ещё так молод…".

Чехов напишет в своём дневнике: "Это правда, что я убежал из театра, но когда уже пьеса кончилась. В театре было жарко, как в аду. Казалось, против пьесы были все стихии".