Дураки, которых мы потеряли

Кого как, а меня понимание того, что обстоятельства нашей жизни имеют обыкновение менять свою конфигурацию, повергают в некоторое уныние. Я помню, с каким тихим восторгом я принимал любые упоминания о пороках нашего национального быта, как выдыхал, расслабляясь в очередной раз, когда какой-нибудь интеллектуал испытывал вдруг потребность цитировать классиков. "Дураки и дороги", — напоминал он сокрушённо или многозначительно, и я думал: "Как же это прекрасно — любимые дураки, ужасные дороги!" "Воруют", — продолжал он, не стесняясь обнаруживать знакомство со всей палитрой отечественной критической мысли, а я, задыхаясь от счастья, шептал: "Пусть, пусть воруют! И никогда не останавливаются!"

Слабости, свойственные моим соотечественникам, в национальном масштабе помогали мне мириться с собственным несовершенством. Если дураки — это кормчие нашей истории, то я могу в очередной раз выпить и наделать кучу дурацких дел, ужасное состояние дорог объясняет кривизну моих жизненных путей, а уж монументальное "воруют" позволяло мне постоянно обворовывать собственное существование на размер несделанных дел и несовершённых поступков.

И вот я как-то пропустил момент, когда все эти легковесные или, напротив, горькие и мудрые отсылки к нашим замечательным литераторам вдруг стали стремительно терять актуальность. Жизнь внезапно катастрофически поумнела, включив в себя предметы, на которые раньше никто не обращал внимания.

Крым стал наш, Донбасс вступил в войну, мы стали поддерживать Асада в Сирии наперекор большим и важным странам, нас взяли в кольцо санкций, в результате чего мы стали жить беднее, — палитра политических обстоятельств настолько усложнилась, что дуракам на её фоне просто не осталось пространства для беспечного существования. Ведь всё происходящее надо было обдумать и понять, как к этому относиться, а с дурой в башке ничто из упомянутого разместить в уме не получалось.

Про дороги вы и сами всё знаете. Делать их начали давно, и колдобины 90-х прошлого века, которые казались непреложной константой русской дороги как таковой, безжалостно изничтожены на большей части национального пространства. Воровать, кажется, не перестали, но эта милая привычка стала вызывать всё больше вопросов у тех, кто почему-то считает, что и с этим нашим обыкновением надо кончать. Загреметь на цугундер из-за привычки считать чужое, главным образом — государственное, своим, по нынешним временам — дело обычное и даже в некоторых случаях неизбежное.

Вот так меняются смыслы национальной истории. Казалось бы, её можно исчерпать, описать тремя словами, а вот поди ж ты, слова есть, а явления, которые ими описывались, ушли в тень, съёжились, перестали быть значимыми факторами, определявшими как минимум пару-тройку столетий ход нашей жизни, и теперь нам надо искать новые социальные беды, чтобы соразмерить их с нашими собственными слабостями, чтобы найти зеркальное отражение личных дефектов.

Вот в этой удивительной парадигме, когда всем знакомое bon mot (острота, острое словечко) о наших национальных слабостях вдруг не находит себе соответствия в реальности, я вижу знамение времени. История России удивительным образом меняется, сдвигая тектонические плиты, меняя привычные разломы, уходя от знакомых и таких извинительных изъянов нашего социального поведения. Но свято место, как известно, не пустует. Те мальчишеские и задорные претензии (ведь не о злодеях, повинных в смертоубийстве, говорили классики) к кривоватости нашего национального характера уходят, а на смену им идут куда более серьёзные жалобы от либеральной публики. Нам говорят о рабской покорности русских, их страсти подчиняться сильной и свирепой власти, склонности к насилию и подавлению любых свобод, несовместимости с порядком и комфортом.

Увы, но новые элегии так же упрямо не желают соотноситься с реальностью, как и прежние обиды на глупцов, состояние дорог и любителей прикарманить им не принадлежащее. Совсем новые времена демонстрируют, что никакой покорности нет и в помине — русские Крыма возвращаются домой, сбросив с себя постылое ярмо чуждой и неправедной власти. Русские Донбасса берут оружие в руки, чтобы защищать — вы не поверите! — свой язык и легитимный государственный строй. Филологи и европейцы.

Со свободами и комфортом, конечно, дела обстоят не идеально, но попробуйте представить себе, как в какой-нибудь другой, почитаемой нашими прогрессистами стране какой-нибудь странный человек в телешоу оскорбляет весь народ, говоря, что отцы и деды ныне живущих были злодеями и нацистами, тогда как вроде по всем книжкам они как раз против нацистов воевали. Кривая и безмерная, но точно свобода! Непонятно, правда, нужна ли она в таком странном формате. С удобствами, конечно, несколько хуже, но, если бы не санкции, то, наверно, жилось бы проще — поэтому нельзя сказать, что мы виноваты буквально во всём с нами происходящем. Нет, соседи не оставляют стараний сделать так, чтобы жизнь нам всё же не казалась мёдом.

Но по такому показателю, как уличные туалеты в деревнях, мы всё-таки как-то выбились из глухого и непролазного мрака, в который, казалось, никогда не пробьётся луч солнечного света. Русская деревня в последнее десятилетие благодаря росту зарплат и пенсий, пришедшемуся на тучные годы, стала массово обустраивать сортиры в домах, и сегодня только совсем уж пропащие и никудышные наши соотечественники (единичные случаи) всё ещё подвергают себя риску отморозить в лютые морозы голую задницу в отхожем месте.

Стабильная Европа живёт старыми, изрядно обветшавшими трендами. Если почитать наших почвенников, обличавших её усталость, страсть к комфорту и потреблению ещё в XIX веке, мы с удивлением обнаружим, что эти гневные речи актуальны и по сей день. А Шпенглер, предрекавший "Закат Европы", кажется современным автором, описывающим узнаваемую нами реальность западного мира. Европейские "дураки и дороги" остались примерно теми же самыми, что и 150–200 лет назад за вычетом технического прогресса. А мы за это время успели потерять сначала одну страну, потом другую, сейчас обустраиваем третью. Наши тренды, символы, родовые пятна исчезают, появляются на новых местах, расплываются, меняют очертания — сумасшедшая историческая круговерть бросает нас из одной бездны в другую.

И ничего — мы живы, бодры, и нам даже есть что сказать окружающему нас миру, продемонстрировать, что мы умеем справляться с проблемами, которые другим даже не снились. В нашей безумной динамике заключается наша же невероятная бодрость и сила духа, мы, понятное дело, живём не так комфортно, как некоторые, но я подозреваю, что это вовсе не из-за скудости наших возможностей. Мы просто ценим не комфорт, а веселье — возможность, замирая от ужаса, скатываться по американским горкам истории, имея в виду, что после очередного провала мы обязательно вновь окажемся на подъёме. И потому нам не страшно оказаться перед бездной, поскольку за ней маячат новые неслыханные горизонты.