Перед законом все равны... Но некоторые равнее

Именно так можно трактовать шумиху, затеянную вокруг приговора, вынесенного инвалиду-колясочнику Антону Мамаеву Тимирязевским судом. 

За участие в разбое в составе организованной группы Антон Мамаев приговорён к 4,5 года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Логичный и справедливый приговор для совершившего тяжкое преступление. 

Логичный, да не для всех.

Русских женщин, например, всегда отличала жалость. Просто не может заснуть русская женщина, не спасти кого-нибудь на сон грядущий. А чем статус выше, тем и спасительные операции масштабнее. 

Вот и Татьяна Москалькова не осталась равнодушной к судьбе инвалида Мамаева, да ей и по статусу положено. Омбудсмен не только требует от Московского городского суда освобождения Мамаева, но и подготовила на днях целый законопроект об освобождении тяжелобольных заключённых...

Шум поднялся нешуточный: правозащитники и общественность требуют гуманизма и человечности.

Тут и прокуратура подоспела — просит "понять и простить". Представление направила, мол, "отсутствуют медицинские справки, не в полной мере изучена личность", давайте всё переиграем. Виновен, но болен. Хулиганить может, а отбывать наказание — нет. 

Я материалы уголовного дела не изучала. Если парень вдруг не виновен, то всё отлично. А вот если виновен….

Не хочу показаться жестокой, но согласна с героем Высоцкого: "Вор должен сидеть в тюрьме!"

Можно сколько угодно рассуждать о правах человека, милосердии, гуманности, прощении, но, простите, при чём здесь право?! Правосудие — правый суд. Суд, основанный на неотвратимости наказания за совершённое преступление.

Именно неотвратимость наказания в 90 процентах случаев спасает человека от совершения преступления. Вся осознанность и законопослушность базируется в основном на страхе наказания. Не верите — посмотрите на показатели коррупции в странах, где за взятки введена смертная казнь. 

В институтах нас, юристов, учили: перед законом все равны. 

"Закон суров, но он закон!" — говорили в Древней Греции. "Слепая Фемида карает справедливо, не разбирая персоналии", — внушали нам профессора.

Да, мы уже не студенты и не настолько наивны, чтобы не видеть, что повязка, прикрывающая Фемиде глаза, периодически сползает.

Но всё же, всё же... 

Вся эта суматоха, затеянная вокруг Мамаева, как-то не вяжется с правом, с законом, с неотвратимостью наказания. 

Недопустимо, когда общественное мнение меняет позицию прокуратуры и приговор суда. Слабое больное тело может хранить мощный преступный мозг, а за преступлением должно следовать наказание.

Пока Москалькова занята спасением Антона и лоббированием нового законопроекта, десятки тысяч преступных умов вовсю выстраивают изумительно безнаказанные схемы, базирующиеся на новых нормах права и морали.

И завтра вашему ребёнку тяжелобольной и потому неприкосновенный барыга продаст смертельную дозу героина, а до этого убьёт ещё сотню чьих-то детей. Где-то выстрелит в голову неугодному политику или бизнесмену смертельно больной киллер. Разработает опасный вирус прикованный к кровати преступный хакер. В век киберпреступлений физическая сила вообще необязательна. Не мешает отсутствие здоровья и организовывать преступления…

Схема взаимовыгодная. Заказчики получают идеальных, бесстрашных и ненаказуемых исполнителей. А исполнители без всякого риска обеспечивают безбедное существование близким людям, себе или просто мстят более удачливым и здоровым. Да, я опять скажу крамолу: больные люди бывают жестокими и озлобленными. Понять их можно. Простить — нет. И не надо считать меня монстром. Болезнь — это боль и горе, но она не даёт права причинять боль и страдание другим.

Татьяна Москалькова считает, что новый закон необходим, так как "проблема тяжелобольных заключённых на сегодняшний день имеет системный характер".

Проблема тяжелобольных вообще имеет характер системный.

Мы лицемерно говорим, что тяжелобольные — такие же люди, боимся ранить их, сострадаем, исключаем из обихода неполиткорректные обозначения больных, когда уже само слово "инвалид" становится ругательным. Только главного не делаем.

Не даём им быть полноценными членами общества. Не создаём для них специальных условий ни для жизни вольной, ни для жизни тюремной. Это как с пандусами, креслами и специальными квартирами: вроде где-то они есть, но где — никто не знает. И спуститься в метро, например, для инвалида нереально. У нас просто ничего нет для инвалидов. Ни для законопослушных, ни для преступников.

А инвалиды — они такие же, как мы. Есть добрые, есть злые. Есть умные, есть глупые. И преступники среди инвалидов тоже встречаются. И они должны нести наказание. Нельзя оставлять человека безнаказанным только потому, что он болен. Если только болезнь не лишила его разума. В прямом смысле.

Энергию общественности да в мирных бы целях — лоббировать, например, строительство специальных зон для тяжелобольных преступников. Да и улучшить качество жизни тяжелобольных в целом не мешало бы. Чтобы гулять могли, полноценными себя чувствовать. Глядишь, и преступников бы стало меньше.

А гуманность и человечность можно оставить для матери, которая, спасая ребёнка, совершит преступление. Для того есть присяжные. Но об этом — отдельный разговор.