"Никогда я не убивал своего сына": Интервью русского царя Ивана Грозного

Земную жизнь пройдя до половины, мы очутились… Нет, не в сумрачном лесу, где Данте встретил своего проводника по царству мёртвых, но на берегах кровавой реки Флегетон, в которой поэт поместил отбывать наказание души земных тиранов и царей. Именно на берегах сей адской ривьеры нам и назначил встречу Иоанн Васильевич Грозный, чьи деяния до сих пор в России вызывают ожесточённые дискуссии. Поэтому мы и решили адресовать все спорные вопросы самому духу Грозного.

— Иван Васильевич, у потомков накопилось к вам так много вопросов, что, честно говоря, и не знаешь, с чего начать. Поэтому начнём с самого актуального, что сейчас все обсуждают — с ваших памятников. Как вы относитесь к тому, что сейчас вам устанавливают памятники?

— Отвечу вам словами из Священного писания — из Книги Премудрости Соломоновой: "Памятники вошли в мир по человеческому тщеславию". А тщеславие — чувство нехорошее и богопротивное. Всё это идолопоклонство есть суть служение дьявольским страстям, и нехорошо это, когда в городах ставят статуи, напоминающие всякому доброму христианину языческих идолов, которых так ненавидели наши святые отцы. У меня при жизни был только один памятник — храм Вознесения Господня в Коломенском, который построил мой отец в честь моего рождения. Красивая церковь, она и сегодня стоит. Мне этого достаточно.

— Как вы сами оцениваете итоги своего правления? Чем больше всего гордитесь?

— Человеку трудно оценивать свои поступки. Тем более трудно оценивать то, что мы делали, с морально-нравственных позиций XXI века. Но всё же я попытаюсь донести до вас те идеи, которыми я руководствовался.

Начну с того, что моего отца Василия убили, когда мне едва исполнилось три года…

— Убили?

— Боярские наймиты ткнули ему в ногу отравленным шипом, он и преставился в три дня. Но я совсем не помню отца, знаю его только по рассказам воспитателя и бабушки. Свою мать Елену Глинскую я тоже практически не помню — её отравили, когда мне было 8 лет. Она попыталась было избавиться от опекунского совета бояр, назначивших себя правителями России, и жестоко поплатилась за это. Всё, что я помню о своём детстве, это то, что меня с младшим моим братом Юрием запирали на весь день в тереме, а с нами сидел опекун князь Иван Васильевич Шуйский. Сядет на лавке, положив ногу на стул, а на нас даже не смотрит, ни одного слова не скажет. Мы с братом его боялись ужасно. Думали, он убить нас хочет. Сегодня я понимаю, что тогда он сам охранял нас от убийц — наймитов князей Старицких и Хованских.

Старицкие! Всю юность я провёл в страхе перед моими родственниками и дядей, который мечтал убить меня и самому сесть на царский трон... Андрей Старицкий был младшим братом моего отца, и по закону он должен был принять титул царя в случае нашей гибели. Он много раз хотел убить нас — последний раз это произошло, когда мне исполнилось семь лет, но только наши "опекуны" его победили. Князя Андрея Старицкого удавили в тюрьме, но на свободе остался и его малолетний сын Владимир, и другие родственники, мечтавшие править от имени Владимира Андреевича. Вот Шуйский с братом нас и охраняли, не доверяя своим слугам, чтоб с нами ничего бы не случилось и они бы продолжали безнаказанно грабить казну. И выгребли они казну до копеечки. Мы с братом, хоть и царевичи, но, как последние бедняки, ходили в лохмотьях и обносках, голодали по два-три дня, милостыню у слуг наших просили!..

Да чего там казна! Они же страну поставили на грань пропасти. Поймите, для бояр такого понятия как "держава" вообще не существовало! Боярина интересовала только его вотчина — родовые земли, и служить он был готов любому, кто заплатит больше — хоть королю Швеции, хоть турецкому султану.

Впрочем, о внешней политике разговор особый... Вот вы слёзы льёте по Великому Новгороду, а не знаете, что Ливонский орден, Швеция и Литва душили новгородцев торговыми санкциями и блокадой, запрещая русским купцам даже появляться в Балтийском море. Хочешь продать свой товар — продай за бесценок немцам-перекупщикам, которые новгородцев и за людей не держали. Например, сделки с купцами Ганзейского союза могли быть заключены только по немецким законам и только на территории Немецкого двора в Новгороде, причём немцами было запрещено давать нашим купцам кредиты на развитие дела. Когда же мой дед Иван III велел прикрыть этот Немецкий двор, тогда русских купцов и стали душить блокадой. Тогда мой дед основал порт на Балтике — Ивангород, но крепость постоянно осаждали, держали буквально под прицелом. Но воевать с немцами и Литвой было никак невозможно — чуть двинул войско на запад, как с юга приходили крымские татары — до самой Москвы порой доходили, целые города в рабство уводили. А пойдёшь против Крыма, как с востока в спину бьют ножом казанцы с астраханцами.

Поймите, чтобы выжить, России нужна была жёсткая царская власть. И я создал такую власть. Я создал и новую армию — стрелецкие полки c новейшим огнестрельным оружием, которые одолели и Казань, и Астрахань, и Ливонский орден. Я почти в два раза расширил территорию России, построил новые города и крепости, чтобы защищаться от набегов крымского хана. 

Я объединил под сенью царского трона все разрозненные боярские земли, и объединил их не силой оружия, но силой закона — именно в моё правление был соборно принят новый русский Судебник (1550 года. — Ред.). Например, в Европе женщина всё ещё считалась бесправным существом второго сорта, а в русских законах было сказано, что женщина имеет право самостоятельно наследовать имущество и представлять свои интересы в суде. Я, несмотря на жёсткое сопротивление боярства, сохранил право свободного перехода крестьян с места на место без каких-либо ограничений — в течение двух недель до и после Юрьева дня. Наконец, был принят Стоглав — сборник законов, гарантировавших независимость церкви от власти. Я читал греческие книги и знал, какие беды может принести церкви её сращивание с государством. К сожалению, мои преемники меня не послушали…

— Интересно слушать ваши рассуждения о церкви и законе — от человека, который уничтожил десятки священников, не говоря уже о людях других сословий…

— Отвечу вам так. Да, были и ошибки, и невинные жертвы. Но нельзя оценивать деяния царя с точки зрения обычного человека. У меня был учитель — священник Сильвестр, образованнейший человек нашего времени, он знал и греческий, и латынь. И часто он читал мне книгу "Поучения" преподобного Агапита из Царьграда, который писал, что одно дело — спасать свою душу, а другое дело — заботиться о телах и душах многих людей; одно дело — отшельничество, когда человек вообще ни о ком не заботится и ни за кого не отвечает, другое дело — царская власть, которая несёт ответственность за тысячи людей. Поэтому царям позволено действовать насилием в отношении преступников. Это священникам подобает подставлять другую щёку, когда их бьют по лицу. Но это не подобает царю — как же тогда он сможет управлять царством, если допустит над собой такое бесчестие?

— Ещё один вопрос, Иван Васильевич, связан с темой мести. Создаётся такое впечатление, что многие ваши поступки были продиктованы именно местью боярскому окружению…

— Мне кажется, что я никогда не позволял своим эмоциям брать верх над разумом. Наоборот, я старался не мстить даже своим "опекунам", унижавшим меня в детстве и юности, я всегда старался дать человеку шанс исправиться и оправдаться… Разве я тронул боярина Романа Захарьина, который организовал мятеж в Москве против меня? Нет, и годы спустя он стал основателем новой царской династии Романовых. Разве я казнил бояр Шуйских? Нет, и именно из-за этих мерзавцев и разгорелась потом Смута на Руси…

Сегодня мне кажется, что, истребляя боярские заговоры, я казнил совсем не тех людей, кого следовало бы отправить на казнь. Может быть, для вас мои слова и покажутся странными, но я рассчитывал решить вопрос с изменниками малой кровью — казнить не более сотни бояр, только самых-самых опасных заговорщиков. Но получилось так, что как раз самых опасных я не казнил, а под топор попали сотни простых людей. Грехи ослепляют нас, и цари часто не видят, как многие исполнители либо сводят с кем-то из потерпевших личные счёты, либо, желая выслужиться, просто придумывают липовые заговоры… С другой стороны, что я должен был делать, когда ко мне приходил Малюта Скуратов со списками — дескать, на этих людей дали показания. Что я должен был говорить? Если они изменники — разбирайтесь, казните.

Конечно, во всех этих казнях есть мой грех… Поэтому я и велел составить список простых людей, невинно убиенных по моей вине, и поминать их имена во всех храмах. А что этих бояр толстозадых прикончил — мне абсолютно ни одного из них не жалко. Что мне, Адашевых нужно пожалеть? Думаете, они бы меня пожалели, если бы у них была возможность убить меня?

— Адашев — это убийца вашей жены?

— Мой первый брак был сугубо политическим — опекун Роман Юрьич Захарьин, едва мне исполнилось 17 лет, женил меня на своей дочке Анастасии, рассчитывая править вместо меня. Но Анастасия оказалась совсем не из породы Захарьиных… Нежная, тонкая, всё понимающая. Никого я так больше не любил, как мою Настеньку. А они взяли и убили её. Отравили ртутью. Когда мне сказали, что её приказал убить мой ближайший друг Алёшка Адашев, я даже не поверил. Но мне показали все улики — письма от литовского князя, яд, признание его служанки полячки Магдалены, которая лично приготовила яд… Но я всё ещё не верил. Знаете, как у нас эти признания добываются? Под пыткой и не то скажешь… И я приказал арестовать Адашева в Дерпте и держать под стражей до моего приезда. Но он убил себя в темнице, а это самое верное признание вины.

— Зачем вашему близкому другу потребовалось убивать вашу супругу?

— Адашев вовсе не Настю хотел убить, он всё моё семейство хотел вытравить. У них план с Литвой давно был уговорен: на трон посадили бы дядю Владимира Старицкого, Новгород и Псков отдали бы Литве, а Адашевым за труды отписали бы большие имения — сами они из бедных дворян были…

— Именно после смерти жены вы и разуверились в реформаторском правительстве — Избранной раде?

— Нет, всё началось гораздо раньше — ещё в 1552 году, после взятия Казани, я простудился и сильно заболел. У меня отказали ноги, лекари были уверены, что я не протяну и двух недель. Я призвал к себе друзей и соратников и приказал присягнуть моему сыну Дмитрию, которому тогда не исполнилось и года. Но многие члены Рады неожиданно решили присягнуть дяде Владимиру Старицкому, среди них был и окольничий Фёдор Адашев, отец Алексея. Он так и заявил — дескать, против Дмитрия мы ничего не имеем, но пока он в пелёнках, то нами править будут Захарьины, а Захарьиным мы служить не хотим! Дескать, у нас своя гордость есть — это у него-то, у придворного холопа!

Даже Сильвестр, духовник мой, от меня отказался. Сказал, что для пользы государства лучше будет возвести Владимира Старицкого на трон! Как будто бы этот дурной поп не знал, что Старицкие сделают с моей семьёй — всех бы под нож пустили!

И случайно ли, что через два месяца мой первенец Дмитрий умер. В то время меня, немощного, отвезли на молебен в Ферапонтов монастырь, а когда вернулся, сын уже погиб. Сказали, что в реке захлебнулся. Я, дурак, поверил. Не мог представить себе, что у предателей хватит духу поднять руку на невинное дитя. Но теперь-то я понимаю, что это было убийство, и кровь моего сына — на руках изменника Старицкого.

— Что стало потом с Владимиром Старицким?

— Я взял на себя этот грех. Во избежание дальнейших смут Владимир Андреевич был заключён в монастыре под чужим именем. Его сын Василий получил удел отца, а дочь Мария вышла замуж за Магнуса Ливонского.

— Вопрос насчёт опричников. Историки пишут, что это вторая жена — черкасская княжна Мария Темрюковна — подсказала вам идею о создании Опричнины...

— Ерунда всё это! Это был чисто политический брак — для победы над астраханцами мне нужна была помощь князя Темрюка. Кученей — это настоящее имя Марии — была диковатой 15-летней девчонкой из горного аула, которая практически не знала русского языка и всё время сидела в женской части терема со своими служанками. Перебирала золотые украшения и вышивала, вот и все её дела. Потом забеременела, родила мне сына Васю, который умер в двухмесячном возрасте... Умерла она на новогоднем пиру в моём дворце в Александровой слободе. Выпила первой вина из моего кубка и упала без сознания, а под утро преставилась.

Вот, некоторые историки пишут, будто бы я был сумасшедшим и придумывал измены. Но от яда, подсыпанного боярскими убийцами, погибла не только Настя и Кученей. Они отравили и третью мою жену Марфу Собакину, а ведь цветущая девка была — кровь с молоком. И приморили её в несколько дней. Или это я тоже придумал?! Ладно, о жёнах в другой раз поговорим.

Так вот, Кученей к моему отряду опричников не имела никакого отношения. Само это слово "опричники" произошло от русского "опричь", то есть, находящийся вне рамок чего-либо. Опричники — это особые "боярские дети", служившие царю не за плату и привилегии, а всей своей жизнью. Это была своего рода Преторианская гвардия римских императоров, о которой я читал в трудах латинских авторов — например, в моей библиотеке были книги Тацита и Светония. Собственно, к идее создания такой гвардии рано или поздно приходит каждый монарх, понимающий, что он не может доверять придворным.

— Когда вы впервые задумались о своей личной гвардии?

— Во время Московского бунта 1547 года, который устроил мой тесть Захарьин против моей бабки княгини Анны Глинской. Подосланные лазутчики говорили, будто бы моя бабушка — ведьма, что она разрывала могилы и вырезала сердца покойников, а высушив их, толкла в порошок, которым поджигала дома москвичей. Представляете, и люди верили в эти сказки... И не просто верили, а требовали расправы над "колдуньей" и всем её семенем. Мой дядя Юрий Глинский пытался спрятаться от них в церкви, и они его убили прямо в храме у алтаря, а тело бросили в грязь — на помойку у рынка, как казнённого каторжника. Потом отправились брать штурмом и наш терем.

— Возможно, именно после этого вы и невзлюбили Москву, предпочитая править из Александровой слободы?

— Возможно… Сильвестр тогда мне все уши прогудел, что это наказание свыше мне за грехи, а я, признаться, и понять не мог, за какие такие грехи? Что плохого я — семнадцатилетний парень — сделал этим людям, которых я никогда в жизни не видел? Так что Москву я действительно не любил. Я даже хотел перенести столицу в Новгород Великий.

— Серьёзно были такие планы?

— Не просто планы, я построил себе новый дворец — на берегу Волхова, на торговой стороне. Прямо напротив Новгородского кремля. Но вскоре он сгорел — видимо, злые люди подожгли. Отомстили мне за правёж новгородских бояр…

Сигналом к созданию опричников стало предательство князя Андрея Курбского, которому я прежде полностью доверял. И вдруг мне приносят его перехваченные письма к Старицкому, а сам князь Курбский бежит в Литву, и бежит не просто так, а передаёт врагу все наши военные секреты. То есть, он не только меня предал, он страну нашу предал, тех солдат, которых он водил в бой... И тогда я решил созвать особый отряд из тысячи лучших боярских и дворянских детей, которые были бы преданы одному царю и боролись бы с изменниками. Это был бы даже не отряд, а своего рода военно-монашеский орден — как Ливонский рыцарский орден, с которым я тогда воевал. Только мой личный орден должен был получиться и мощнее, и богаче — я на кормление отдал обширные земли с 20 крупными городами — чтобы опричники ни в чём бы не знали нужды, чтобы у них даже соблазна не было соблазниться на подкуп.

— Писали, что опричникам было запрещено жить вместе с обычными людьми — так называемыми земскими?

— Мне было очень важно вырвать боярских детей из их привычной среды, чтобы оторвать их от старого вотчинного мировоззрения. Думал, что так они станут иначе относиться к государевой службе…

— Служили ли в опричном отряде иностранцы?

— Нет! Не было ни одного чужеземца или иноверца! Что бы какой-то простолюдин, чужеземец или, упаси Господь, католик или иноверец ставили бы на правёж русских православных бояр — пусть даже изменников, но всё равно православных! — нет, для меня это было немыслимо…

— Но позвольте, некий немец по имени Генрих Штаден писал…

— Полно вам повторять досужие фантазии! Конечно, я слышал, что в Европе издавались книжонки каких-то авантюристов и проходимцев, утверждавших, что будто бы они служили у меня опричниками и чуть ли не в личной охране, но, уверяю вас, всё это россказни мошенников, стремившихся заработать деньги на клевете в мой адрес… (1)

— Но, согласитесь, о других русских царях почему-то не писали ничего подобного…

— Я разгромил Литву и Ливонский орден, я покорил Сибирь, я создал первый русско-английский торговый дом — конечно, я был интересен Западу. Кроме того, следует помнить, что в то время в католической Европе были популярны фантастические сочинения о Царстве Пресвитера Иоанна — христианнейшем из земных владык, который бережёт изначальную веру христианскую от разных ересей и протестантов. И многие тогда думали, что я и есть тот самый Пресвитер Иоанн, поэтому католики и развернули против меня кампанию травли. Дескать, нет никакого Пресвитера Иоанна и никогда не было. Мне было смешно от этого вранья: сами создали себе миф, сами с ним борются…

— Почему вы обрушили репрессии на Великий Новгород?

— В Новгороде был заговор. В тот момент, когда русская армия сражалась с турками и крымскими татарами и на юге, новгородская знать и духовенство во главе с архиепископом Пименом замыслили передать Новгород в руки польского короля. А всё потому, что архиепископ был в Новгороде главным землевладельцем — ему принадлежали самые обширные угодья, реки, озёра, это был богатейший человек в городе. И когда он узнал о планах переноса царской столицы в Новгород, он испугался конфискации земель в пользу царского двора. Поляки же обещали ему неприкосновенность имущества при условии подписания унии с католической церковью. Они сами признавались в этом.

— Признавались? Методы допросов были сами знаете какие…

— Слушайте, я прекрасно знаю про допросы. Но в том-то и дело, что на дыбе люди не могут одновременно врать в одну дуду. Да, когда им выламывают руки, они все врут, но врут-то все по-разному. Они же не сговариваются, как им врать…

— А что вы сделали с архиепископом Пименом?

— Ничего не делал. Отдал его на церковный суд и отправил в монастырь под Тулой, где он вскоре и помер. Но я его не травил! Этого греха на мне нет.

— Летописцы писали, что ваши опричники издевались над архиепископом — дескать, сорвали с него богатые одежды, привязали к белой кобыле и в таком виде водили по городу…

— Опричники немножко пошутили. Напомнили Пимену, как наш Господь и Спаситель въезжал в Иерусалим на белом осле, только вот ослов во всём Новгороде найти не удалось…

— Это же настоящее оскорбление чувств верующих!

— Ну, наши скоморохи на торжищах и не такие шутки выкидывали! По-моему, настоящим оскорблением верующих является то, что архиепископ жирел за счёт беднеющих горожан. Вот ему и напомнили, каким должен был бы быть настоящий пастырь и служитель Церкви Христовой, что он о пастве своей должен думать, о спасении душ верующих, а не об их имуществе. Поэтому и повезли его в город на правёж — чтобы благодарные прихожане сами бы воздали "доброму пастырю" по заслугам. И не забывайте, что среди опричников было немало и новгородцев.

— Архиепископ Пимен считался вашим преданным слугой — ведь он был одним из обвинителей знаменитого митрополита Филиппа Колычева, требовавший его смещения. Недавно сняли фильм "Царь" — о том, как вы расправились с митрополитом Филиппом. Расскажите, как там всё было на самом деле?

— Фильм я не смотрел, у нас тут киносеансов не бывает... Но интрига с митрополитом была простой. Был в то время на Руси один достойный митрополит — глава Макарий. Настоящий отец церкви, я его любил очень — он же меня венчал с Настей. Но потом отец Макарий преставился, а митрополитом стал отец Афанасий, который вскоре сильно захворал. И на место митрополита вознамерился сесть казанский архиепископ Герман — ставленник Старицких князей, моих лютых ворогов. Пришлось мне вмешаться, и Германа прокатили на выборах. Вскоре его убили в Казани — упокой Господь, его душу. Но такого приказа я не давал, это казанские бойцы перестарались, всё хотели выслужиться перед царём, мерзавцы…

Так вот, на пост митрополита был избран Филипп Колычев — настоятель Соловецкого монастыря. Человек он северный — по характеру прямой, как корабельная мачта. Честнейший, прямодушный и наивный, как дитя малое. Я ему полностью доверял — он же изменника Сильвестра в своём монастыре под охраной держал, и держал на совесть. Но когда я ушёл в поход в Ливонию, его в Москве быстро охмурила придворная камарилья, все эти изменники и подлецы. Нашептали ему на ухо, будто бы царь-батюшка попал под влияние плохих бояр из опричнины, а сам только и ждёт, что честнейший митрополит скажет своё слово против опричников, тогда он их и прогонит. Филипп и рад стараться. Стал проповедовать против царя, стал мне обвинения в лицо бросать, бесчестия допускать. Конечно, я был оскорблён. Но снять я Филиппа никак не мог — назначение и отстранение митрополита не входит в полномочия царей, это прописано в Стоглавом соборе.

А тем временем новгородский архиепископ Пимен меня челобитными забросал — у них с Филиппом был давний конфликт. То ли Филипп какого-то старца в Соловецком монастыре обидел, то ли какие-то земли забрал — подробностей уже не помню. Но главное, что Пимен терпеть не мог подчиняться митрополиту Филиппу. Вот ему мои люди и нашептали, что царь не будет против, если он соберёт собор, чтобы судить митрополита. Собор и отстранил Филиппа от власти — всё законно.

— То есть, вы не отдавали приказа Малюте Скуратову задушить митрополита Филиппа?

— Ложь! Никогда я не давал такого приказа! Сам Малюта клялся мне, что митрополита Филиппа задушил его тюремщик — некто Стефан Кобылин, который получил от Пимена приказ задушить митрополита, если тот попытается бежать из монастыря. Видимо, он боялся, что Филипп мне правду расскажет, кто его подбил выступать против царя... И этот Кобылин божился, что перепутал Скуратова, посланного мной в монастырь освободить митрополита Филиппа, с какими-то лихими людьми... Ну что делать было с дураком?! Кобылина этого за убийство митрополита я посадил в монастырь до конца его дней.

— И головы отрубленных родственников вы ему в монастырь не присылали?

— Хватит уже повторять безумные фантазии! Что бы я, православный государь, прислал в православный монастырь отрубленные головы — да вы в своём ли уме?! Что касается казней родственников, то тут я ничего не скажу. В отряде опричников был десяток бояр Колычевых — конечно, они вполне могли сводить счёты со своей роднёй от моего имени…

— Ещё один вопрос касается странного воцарения на русском престоле царевича Симеона Бекбулатовича — внука хана Ахмата, которому вы фактически на один год уступили место на троне, а потом сместили его. Зачем вам потребовалось сажать на трон заместителя?

— По нескольким причинам. Прежде всего, как ни горько это признать, но в Ливонии я потерпел поражение. Обессиленная Литва заключила союз с польской шляхтой, и на наших западных границах возникла новая сверхдержава, на что я никак не рассчитывал… Я попытался было исправить дело, когда в 1575 году выдвинул себя в кандидаты на польскую корону. И — Господь свидетель! — чего я только не обещал полякам, каких только вольностей и привилегий не готов был подписать… Но всё было напрасно. Гонористые шляхтичи предпочли лечь под султана, избрав королём турецкого вассала Стефана Батория. Но самое худшее, что своим участием в польских выборах я как бы невольно дал боярам царское одобрение на союз с поляками. Поэтому мне важно было на время отойти в сторону — как в те годы, когда я заболел после штурма Казани, чтобы понять, кто из бояр меня предаст.

Вторая причина была связана с тем, что войны в Ливонии основательно опустошили казну. А архиереи с монастырями жировали. Поэтому, рассудил я, неплохо было бы провести реквизицию ценностей, но только чужими руками…

— И для этого Симеон Бекбулатович был идеальной кандидатурой?

— Семён хоть и был моим родственником, по линии покойной Марии Темрюковны, но по природе своей он был начисто лишён каких-то честолюбивых амбиций и тщеславия. Совсем как мой младший сын Фёдор. Кроме того, он прекрасно понимал, что у него самого не хватит сил удержаться на троне — для этого другой характер нужен, другое воспитание… Тем не менее он без всякой жалости отобрал в пользу казны и монастырские деньги, и земли, так что вскоре они дружно призывали меня вернуться. И вернуть им изъятые деньги. Я так и сделал, но, конечно же, вернул далеко не всё.

— Ловко вы это провернули… Я не могу не задать вам этого вопроса. Огорчает ли вас, что, несмотря на все ваши усилия, вы остались в памяти большинства потомков только лишь как убийца своего сына?...

— Клевета! Никогда я не убивал своего сына! Ивана отравили ртутью — и он несколько дней умирал на моих руках, пока мы везли его в монастырь, он же перед смертью решил принять монашеский постриг. Сыну моему 27 лет всего было, здоровый мужик был — косая сажень в плечах, но всего за неделю высох и почернел от яда…

Да и как я мог бы убить его посохом… За несколько лет до этого меня всё-таки отравили, но я выжил, хотя ноги у меня так и остались парализованными. С тех пор меня везде носили в носилках, как куклу тряпичную… (2)

Когда Ивана отравили, он слёг, вот летописец и написал "яко от отца ему болезнь, и от болезни же и смерть". А потом папский легат Поссевино и придумал целую историю о том, как я в приступе ярости ударил своего сына посохом по голове. Что ж, от католиков любой подлости ждать можно… Но то, что меня будут клеветать русские православные люди, я никак не ожидал! Один богомаз, даже не богомаз, а так, парсунщик ("парсунщик" — портретист. — Ред.) ради дешёвой популярности намалевал картинку поганую… Её, конечно, запретили, но у нас как всё устроено: раз запрещают, значит, там правда нарисована! И всё, никому уже не надо никаких доказательств!..

Эх, были бы у меня силы, я б тогда совсем других людей давил бы — голыми бы руками подлецов душил бы!

— Кого именно, Иван Васильевич?

Бориску Годунова, аспида, пригретого на груди. Подозреваю, что именно он и отравил и меня, и моего Ивана через сестру Ирину, которая мне тогда прислуживала. Он как увидел, что мой младший Фёдор к Ирине приглядывается, решил их поженить. И убрать старшего Ивана с дороги. Так он и сделал, гадюка!

— Вы были против брака Фёдора Ивановича и Ирины Годуновой?

— Конечно, против! Я же знал этих Годуновых как облупленных… Поэтому в своём завещании у меня было сказано, если Ирина Годунова будет бездетной, то новой женой царя будет княгиня Ирина Мстиславская, дочь истинно царского рода. После моей смерти люди Годунова похитили княгиню Мстиславскую из отцовского дома и насильно посадили в монастырь под замок. Годунова же родила царю Фёдору девочку, прожившую всего девять месяцев. И больше она, как ни старалась, так и не смогла забеременеть… Вот, Годунов, испугавшись, что царь найдёт себе новую жену, и приморил Фёдора. Всего 41 год сыну моему исполнился, как он скончался в великих мучениях.

Но вот очень интересный момент. Мой сын правил 14 лет, но остался практически неизвестным потомкам, хоть и заслужил церковного прославления как святой. Про него не писали ни лживых книг, его ни обвиняли в убийствах, которых он не совершал. А знаете почему? Потому что не мешал никому из бояр воровать из казны, пока ездил по богомольям, по окрестным монастырям. И тихо помер, освободив трон… И я хочу вас спросить: таким вы видите хорошего царя? Слабым и безвольным?! Что ж, тогда вся моя вина заключается в том, что я выжил после всех покушений, что я не боялся пресекать воровство и измену. Поэтому я и стал злодеем… Что ж, по-моему, лучше быть злодеем, чем безвольной тряпкой, отдав страну на растерзание таким псам, как Годунов…

— Иван Васильевич, сегодня на Руси крадут не меньше, чем в ваши времена. Каждый день мы слышим об арестах высокопоставленных вельмож, но коррупции не становится меньше. Можете ли вы дать совет нынешним властителям России — как нам бороться с казнокрадством бояр?

— Эх, сколько бы людей не казнил, всё равно потом узнаёшь, что казнил не тех, кого стоило бы казнить… Уже после опричнины я понял, что нельзя одновременно бороться с лихоимством и подбирать людей по принципу личной преданности. Потому что самый ближний твой слуга и будет главным лиходеем. Что же касается советов владыкам в XXI веке… Как писал царь Соломон, всё тщета и суета, всё вышло из праха и всё возвратится во прах. Войны будут выиграны и проиграны, и на место одного воинственного соседа придёт другой, и всё повторится сначала. Единственное, что останется — это города. Стройте новые города, давайте больше свободы русским людям на местах — только так и спасётся Россия.

Примечания.

1 — Слова Грозного подтверждаются и документами — например, в архиве Российской национальной библиотеки хранится список опричников с указанием их служб и "жалования по окладу", в котором нет ни одного иностранного имени, включая и Генриха фон Штадена.

2 — Слова Иоанна Васильевича подтверждаются данными, полученными при вскрытии в1963 году царских гробниц в Архангельском соборе — в костях Ивана IV Грозного и его сына Ивана Ивановича обнаружена большая концентрация ртути, характерная для отравлений.