Протест, который мы потеряли

Протест как форма коррекции реальности вошёл в моду ещё в конце 80-х прошлого века, когда люди вдруг сделали великое открытие: их участие в массовых мероприятиях — митингах, демонстрациях, шествиях — способно было оказывать влияние на ход вещей, менять ситуацию в стране. Толпы, собиравшиеся на площадях, чтобы поддержать набиравшие оборот процессы демократизации, служили очень весомым аргументом в пользу реформ. Депутаты межрегиональной депутатской группы Верховного Совета СССР, охотно и весело общавшиеся с народом на митингах, собиравших десятки, а то и сотни тысяч людей, собственно, и предъявляли власти митингующих в качестве аргумента, с которым стыдно было спорить. "Народ за нас", — говорили они и в значительной степени были правы.

Реформаторы и народ добились своего: земля стала уплывать из-под ног гигантской страны, стремительно и неожиданно опрокидывая её в такую беспросветную и позорную бездну, знакомства с которой, я уверен, никто не желал — ни митинговавшие, ни выступавшие перед ними с вдохновенными речами политики. Минула четверть века, и отношение к протесту стало куда более избирательным, хотя до самого последнего времени выход на улицу казался многим образованным и интеллигентным людям делом совести, отказываться от участия в котором просто-напросто стыдно.

Есть классическая формула у Александра Галича, которая во многом сформировала культурную матрицу поколения протестующих: "Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь? Можешь выйти на площадь. Смеешь выйти на площадь".

Однако новые времена радикально изменили характер последствий этого выхода. Если в советскую эпоху появление на несанкционированном митинге могло в лучшем случае поломать карьеру, а в худшем — обернуться нешуточным тюремным сроком или эмиграцией, то в горбачёвском СССР, ельцинской и путинской России поход против несправедливости стал делом почти безопасным. Попадание на сутки административного ареста — это максимум, на который до поры до времени могли рассчитывать особо буйные и совестливые сторонники смены политических реалий.

Но даже в среде не самых радикальных прогрессистов — просто интеллигентных людей, не желавших скидывать надоевших правителей, менять политическую систему в стране, ввергать отечество в новые потрясения — укоренился, не желая сдавать позиции, взгляд на уличные протесты как способ хотя бы отчасти менять положение вещей к лучшему. Тем более что лозунги, под которыми проводились акции, вызывали понятное сочувствие — они содержали в себе требования предоставить гражданам больше прав и свобод, остановить коррупцию и фальсификацию выборов, обеспечить независимость судебной власти и многое другое. Кто из людей в здравом уме и твёрдой памяти стал бы против такого возражать?

Индивид, считавший, что всё это пустое, рассматривался как душевно и духовно неразвитое, трусливое существо, которое, во-первых, желает огородить себя даже от минимальных неприятностей, во-вторых, настолько нечувствительно к тому прискорбному факту, что миром правит несправедливость, что готово поощрять зло просто потому, что само является его без всякого разумения и совести мускульным инстинктом.

Сознательные люди, размышляющие о судьбах отечества, не могли себе позволить быть зачисленными в эту люмпенизированную категорию социальных дегенератов — инерция интеллигентского предрассудка продолжала выкуривать их из квартир и настойчиво гнать на улицы и площади, где они становились пехотой очередного протестного мероприятия, традиционно изображавшего, что оно за всё хорошее против всего плохого.

В самом уличном протесте нет ничего инфернального, это просто одна из форм обратной связи между обществом и властью. Почти такая же, как медиа или парламент. Разве что толпу в силу её возбудимости и подверженности массовому психозу можно технологически раскачать на совершение противоправных действий. Я лично не имею ничего против митингов и демонстраций — это нормальная практика для множества стран. Рискну утверждать, что и для России тоже.

К сожалению, этот формат общественного участия в политической жизни оказался усилиями оппозиции изъят из списка легальных и доступных каждому инструментов влияния на ситуацию в стране.

Лишившись ресурса противостоять власти через системные институты — позорный и повсеместный проигрыш на выборах лишил критиков власти возможности расшатывать лодку изнутри системы, — представители оппозиции так крепко взяли в руки последний рычаг воздействия на реальность, что просто сломали его. С одной стороны, государство продемонстрировало, что оно вновь в состоянии выдавать тюремные сроки особо ретивым поборникам свобод — не за иной взгляд на вещи, а, как и везде, за силовое противодействие сотрудникам правоохранительных органов.  

Это сразу отпугнуло осторожных и мнительных интеллигентов, которые до этого считали, что вот той совестью, которую они обслуживали участием в массовых мероприятиях, можно обладать задаром, бесплатно, сохраняя при любых раскладах привычный, относительно комфортный образ жизни. Но, собственно, эти участники протеста, хотя и были многочисленными, впрягались в карусель без серьёзных мотивов и глубокого чувства — просто чтобы пощекотать кровь.

Ответственные и чопорные протестанты выходили не просто так — им было важно знать, против и ради чего они собираются, каких целей намерены добиться. Они внимательно следили за лозунгами, они выбирали для себя именно те проблемы, которые им казались важными, они всегда знали, зачем и куда пришли.

И именно этих людей убил Навальный. Понятно, что не умертвил, а раз и навсегда — ну или надолго — убрал с улицы. Превратив митинг, демонстрацию в хитрожопое голодранство, единственной задачей которого является удержание на плаву стремительно теряющего цену субстрата собственных политических эманаций и предельная радикализация конфликта с государством ради извлечения сомнительных дивидендов, борец с коррупцией номер один в России лишил всякой нравственной мотивации великое стояние людей с совестью на площадях и улицах. Его контингент стремительно молодеет, поскольку разумный человек в возрасте, пусть даже несогласный с положением дел в стране, уже не может выступать против несправедливости, зная, что энергию его гнева,  ясность и чистоту его негодования объявит своей собственностью безграмотная, истеричная, нечистая на руку шпана.

Вот он, протест, который мы потеряли. Очень жаль!