Террористам в России живётся всё хуже

Едва ли очередное сообщение о предотвращённом теракте станет событием дня и привлечёт к себе сочувственное внимание общественности. Люди, похоже, давно привыкли воспринимать подобные новости как информационный шум, поскольку сводки ФСБ с таким сюжетом, похожие друг на друга, как две капли воды, мелькают в новостных лентах с периодичностью раз в месяц или раз в два месяца. Представители либерального сообщества, вообще мало склонные верить в успешную работу спецслужб, традиционно ставят под сомнение эту информацию: дескать, для отчётности под теракт могут подогнать даже строительство коровника, в ФСБ много специалистов по трюкам такого рода. Эту точку зрения мы даже рассматривать не станем ввиду её полной безосновательности. Я точно знаю, что здесь явно есть, о чём поговорить, тем более на фоне вчерашнего взрыва в Нью-Йорке, осуществлённого террористом из ИГИЛ (организация, запрещённая в России).

У нас в начале 2000-х тоже бушевала настоящая террористическая война, подобная той, которая сейчас развернулась в Европе и явно не желает обходить стороной Соединённые Штаты. С подрыва домов в Буйнакске, Москве, Волгодонске, с взорванных рынков и автобусных остановок во Владикавказе, Пятигорске, Моздоке и начиналась вторая чеченская кампания. Будучи в течение 1–1,5 лет вытесненными из населённых пунктов в леса и горы, боевики так называемого Имарата Кавказ попытались накрыть Россию сетью терактов.

Взрывались столичное метро, аэропорт, произошёл взрыв на общественном мероприятии, боевикам удалось захватить школу, театр. Казалось, конца этому не будет. То есть масштабные теракты, требующие длительного времени на подготовку и серьёзного вооружения и финансов, участия десятков человек, в принципе можно было свести на нет, поскольку и ресурсная база чеченского подполья была подорвана, и сам Северный Кавказ — главным образом Чечню и Дагестан — спецслужбам удалось взять под плотный контроль различными способами: контрольные пункты на дорогах и постоянные проверки автотранспорта, сеть информаторов в самой салафитской среде, блокирование каналов, по которым подполье получало деньги и оружие.

Но проблема фанатиков-одиночек, шахидов, совершающих самоподрывы, казалась нерешаемой. Для организации такого теракта не нужно никаких особых средств, достаточно взрывчатки и смертника, который приведёт в действие смертоносный механизм. Готовить подрыв может сам фанатик, не ставя никого в известность о своих намерениях. Соответственно, информация о готовящемся теракте, надёжно упрятанная в одной-единственной голове, никак не могла быть получена спецслужбами. Собственно говоря, подобная схема как раз и стала очень популярной в Европе, где одиночки, просто заглянув в Интернет и ознакомившись с инструкцией о проведении теракта, действуют самостоятельно.

Между тем проблему удалось решить и, несмотря на то, что приверженцев радикального ислама, надо полагать, в России и по сей день немало, говорить о массовом терроре сегодня нет никаких оснований. Прежде всего, мы видим, что поменялся национальный окрас явления. Если в 2000-х терроризм имел исключительно кавказскую родословную, то сегодня он стал среднеазиатским. Подполье Северного Кавказа ликвидировано почти полностью: в Чечне тотально, в Ингушетии и Дагестане случаются всё более редкие инциденты. Удалось это сделать не только благодаря силовым операциям, но и работе с мусульманскими общинами. Я помню, что в тот период салафизм был необычайно популярен среди учащейся молодёжи, кавказского, главным образом — чеченского студенчества, считавшего, что вооружённая борьба за чистый ислам — это путь настоящего мужчины.

Моду на радикализм удалось постепенно приглушить за счёт поддержки традиционного суфизма с его опорой на семью и национальный уклад. Ликвидация социальной базы террора стала залогом успеха борьбы с ним как с идеологическим явлением. Весь процесс занял не год, не пять лет, а гораздо больше времени. То есть окончательно, бесповоротно победить террор невозможно в принципе, но сделать его исчезающе малой величиной, как выяснилось, получается.

Для этого нужны не только обычные инструменты, силовые и следственные, но и тщательная научная экспертиза радикального ислама. Насколько я знаю, к изучению ситуации на Кавказе в массовом порядке привлекали российских учёных — кавказоведов и религиоведов. Такой комплексный подход и позволил понять природу того явления, которое было источником террористического насилия.

Думаю, что сегодня российские спецслужбы накопили обширный и ценный материал, позволяющий работать с исламскими общинами. Опыт противодействия радикализму в нашей стране мог бы оказаться весьма полезен европейским странам и США, которые, похоже, пока находятся только в начале длинного и драматичного пути. Когда из Москвы звучат заявления о готовности оказать помощь в борьбе с терроризмом, я всегда знаю, что это не пустые слова. Думаю, что за последние 20 лет Россия обзавелась лучшими специалистами в этой области.