Дети халифата

— Как казнил первого, почти не помню. Амир раздал всем таблетки, что-то по типу обезболивающего, нам такие часто давали. Когда меня накрыло, он приказал перерезать горло военному, который был у нас в плену. Всё прошло как в тумане.

Пятнадцатилетний Фарси Фарес о том, как выполнял работу палача, рассказывает таким тоном, как будто речь идёт о краже соседских персиков. Язык не поворачивается назвать палачом этого ребёнка в засаленной футболке, затёртых джинсах и потрёпанных кроссовках.

Подросток только что попался на блокпосту сирийской армии в горах с несколькими килограммами взрывчатки за пазухой. Сухое лицо с огромными глазами, тощая фигура. Непонятно, как ему вообще удалось спрятать на себе шахидский пояс.

— Парень на протяжении недели втирался в доверие к дежурившим на посту, — объясняет офицер. — Его посылали к нам в качестве переговорщика, знали, что солдаты не тронут ребёнка. Террористы находятся в этой деревне в полном окружении. Мальчишка, прикидываясь местным, упрашивал военных передать немного хлеба и чистой воды якобы для родственников. Сегодня он пришёл снова, но ребята заметили что-то странное в его поведении. Оказалось, что под футболкой прятал взрывчатку.

Разговор происходит в шикарном мраморном здании в районе горного хребта Аль-Калямун на западе Сирии. Раньше тут располагалось управление коммунального хозяйства. Теперь — оперативный штаб правительственных войск. Район зачистили от боевиков «Ан-Нусры» и ИГИЛ (деятельность организации запрещена на территории РФ решением Верховного суда. — Прим. ред.) дней десять назад. До войны это был богатейший край. Земли на границе Сирии и Ливана вдоль хребта плодородны до неприличия. Фруктовые плантации и фермерские хозяйства вызывающе усеяны сочными плодами. Запах переспелых фруктов перебивается разве что горечью танковой соляры. На фоне сытых солнцем деревьев снующие по грунтовым дорогам бронемашины выглядят угрюмыми и кровожадными.

— Местные крестьяне выращивали персики и черешню в таком количестве, что фруктов хватало не только для сирийцев, но и на экспорт в Россию. Лет 25 подряд отсюда на север уходили тонны урожая, — пояснил нам с гордостью сирийский генерал.

«Радикальная чума» перебросилась в этот горный уголок от соседей. Прогрессивный светский Ливан вдруг оказался перевалочным пунктом для сотен моджахедов, хлынувших одним из ручьёв в пойму «арабской весны». На пути к халифатской мечте они смывали всё, что плохо держалось на берегу светского понимания жизни.

К боевикам-переселенцам из Пакистана, Чечни, Катара, Ирака присоединялись зачарованные псевдогероической романтикой местные мальчишки.

— Я сам из Ливана, моя семья живёт недалеко от границы, родители не знают, что я ушёл воевать. Меня позвал с собой один пакистанец, с которым я познакомился в родной деревне. Он собирал отряд, чтобы перейти границу и присоединиться к моджахедам, воюющим в Сирии. Позже этот мужчина стал нашим амиром, так я оказался здесь, — ответил нам пятнадцатилетний Фарси Фарес, когда мы поинтересовались у него судьбой родителей.

— Как давно ты воюешь в Сирии и скольких людей тебя заставили казнить?

— Я в этом отряде уже больше года. Казнил двоих.

После того, что мальчик рассказал дальше, хотелось проснуться. Если фруктовым деревьям этих земель могут сниться яркие кошмары, то это один из них.

— Я взял его за волосы, задёрнул голову вверх, поднёс к горлу нож. Пленный умолял меня остановиться. Амир кивнул, я понял, что не имею права быть нерешительным. В ту же секунду перерезал мужчине горло. Все, кто стоял на площади, начали радостно кричать «Аллах акбар!» и стрелять в воздух. Командир поздравил меня с убийством ещё одного кафира.

— Тебя принуждали это делать?

— После того, что сделали со мной в горах, у меня просто не было выбора.

— А что сделали с тобой в горах?

— Однажды меня и ещё одного парня отправили на позиции в горы, якобы на подкрепление. Несколько моджахедов-иностранцев сидели там три недели без смены. Они встретили нас, а вечером заставили съесть какие-то таблетки. Сказали, что на большой высоте нельзя без них, будет тошнить и голова начнёт кружиться. Мы приняли лекарство. Потом один из них стал объяснять, что по шариату, если моджахед на войне и рядом нет женщин, он имеет право вступать в связь с мальчиком. В общем, они сделали с нами это. Потом рассказали другим мужчинам из отряда. Надо мной издевались. Тогда амир-пакистанец, который взял меня в отряд, велел выступить на казни палачом, чтобы вернуть уважение братьев. Мне ничего не оставалось, как сделать это. Потом были новые поручения.

— Что тебе обещали за подрыв блокпоста сирийских военных? Там были поощрения за подобные задания?

— Вообще, амир сказал, что, когда мы победим в Сирии, меня сделают начальником районного отделения исламской полиции и дадут 150 бойцов в подчинение.

Потом я долго не мог вытряхнуть из головы этот кошмар. Но почему пятнадцатилетний палач так легко рассказывал о чудовищных поступках? Это противоречило обычной логике пойманного преступника. Его ведь взяли за взрывчатку и даже не подозревали в казни сирийских военных.

Получается, Фарси Фарес не считал свои поступки экстремальными? Но он не был похож на умалишённого. Что же с ним было не так?

Война в Сирии началась после антиправительственных митингов в 2011-м. Группировка «Фронт ан-нусра», сирийский филиал «Аль-Каиды», поначалу никак не проявляла себя. Под вполне европейскими лозунгами создавалась «Свободная армия Сирии», на западе её называли вооружённой оппозицией или повстанцами.

Сейчас мало кто помнит, что задолго до появления шокирующих роликов ИГИЛ, где пятилетние мальчишки казнят «неверных», именно повстанцы наряжали своих детей в камуфляж, вручали им автоматы на радость ликующим прогрессивным СМИ.

Кадры и правда получались эффектными. Мол, против Башара Асада за оружие берутся все от мала до велика. То, что сначала было элементом оппозиционной бравады, позже в буквальном смысле взяли на вооружение более опытные полевые командиры, прибывавшие по мере разгорания конфликта из-за рубежа.

То, что дети могут воевать не хуже взрослых, а в бою иной раз полезнее, чем зрелые рекруты, известно с древних времён. Захар Прилепин в романе «Чёрная обезьяна» ярко описал легенду о нападении на африканский город «недоростков», жестоких малолетних солдат. Уместно вспомнить Голдинга с «Повелителем мух», где ярко раскрывается кровожадный потенциал ребёнка, лишённого моральных ориентиров взрослого мира. В конце концов, и поражённая фашизмом Европа с «гитлерюгендом» не оставалась в стороне.

Террористы в Сирии отнюдь не являются необразованным «диким зверьём» и эффективно используют проверенные веками технологии.

Вербовкой детей в свои отряды активно занималась группировка «Джейш аль-ислам» под непосредственным руководством распиаренного полевого командира Захрана Аллуша. «Цивилизованные страны» открыто выражали готовность вступать с ним в диалог. Представители его организации регулярно участвовали в переговорах на высоком международном уровне.

Ещё крепче за возможность омоложения джихада ухватились инструкторы из «Ахрар аш-Шама». Боевиков этой организации Запад тоже относит к «борцам за свободу». Кадры тренировок их детских отрядов говорят о крайне радикальном религиозном настрое.

«Ан-Нусра», преследуя более глобальные цели, чем её дочерние группировки «Джейш аль-ислам» и «Ахрар аш-Шам»,  работающие на свержение режима в Сирии, тоже делала ставку на молодую кровь. Детям отводилась в том числе роль смертников при подготовке терактов.

Многие из самых громких взрывов в Сирии последнего времени устраивались с помощью детей. В феврале в результате трагедии в пригороде Дамаска в районе Саида Зейнаб погибли более восмидесяти человек. В заминированной машине, взорвавшейся на рынке, находилась женщина с ребёнком.

Ответственность за теракт взяло на себя ИГИЛ. Этот мутант собрал все сливки наработанных предшественниками технологий и обогатил их демонической эстетикой. Игиловцы стали снимать в киношном качестве казни с участием детей. Настала эпоха шокирующих акций «Львят халифата» — детского отряда с филиалами в городах Сирии и Ирака. Первую славу снискали «львята» из Ракки — столицы ИГИЛ, затем инициативу перехватили воспитанники восточных провинций Хасака и Дейр-эз-Зор.

— При нападении на Хасаку в 2015 году, когда террористам в течение считаных часов удалось захватить треть жилых кварталов, на окраины города с разных сторон заехали десятки заминированных грузовиков. Штурм начался после того, как все они взорвались. В кабине каждого автомобиля находился ребёнок-смертник из отряда «Львята халифата», — рассказал нам губернатор Хасаки Мухаммад Зааль аль-Али.

— Где готовилось нападение, ведь такое непросто организовать?

— В Аш-Шаддади, их военной столице. На днях её от террористов освободили.

— Можно туда попасть?

— Я бы не советовал, там по-прежнему кругом ИГИЛ.

Сквозь поднятую нашим автомобилем пыль видим ополченца метрах в ста. Человек в нейтральном камуфляже, в арафатке, повязанной на манер ниндзя, тревожно машет руками.

— Хасан, разворачивайся, там не проехать, — командует на переднем сиденье Артур Кебеков.

Водитель щурится от белого солнца пустыни, делает залихватский манёвр, во рту у всех пересохло. 

О 47-м километре трассы Хасака — Аш-Шаддади мы были наслышаны ещё до вылета из Дамаска. Сюда игиловцы регулярно отправляют «посылки» — автомобили и микроавтобусы, начинённые взрывчаткой. Недвусмысленные послания радикальных амиров: «ИГИЛ отступил, но остаётся!». А за рулём может быть ребёнок-смертник.

Так что подозрительность во взгляде караульных понятна, любой автомобиль — потенциальный взрыв и прелюдия к контрнаступлению орды. 

Но развернули нас не поэтому. Развязка на 47-м километре — сплошное минное поле, правила движения по эстакаде разработаны специально для своих. Чужие подорвутся, не достигнув цели. Прежде чем нащупать безопасную развилку, нарезаем несколько кругов по выщербленному осколками пятачку. Упираемся в колонну из пяти мини-грузовиков и нескольких популярных в пустыне мопедов.

Ополченцы на блокпосту внимательно всматриваются в потрёпанные документы водителей. Пассажирские сиденья других гражданских машин забиты сумками с продуктами и смуглыми малышами. Те, кто постарше, пристроились рядом на мопедах.

— Они что, к террористам едут? — мой вопрос повисает в салоне.

Всем понятно, что да. Куда же ещё. Это последний дружественный блокпост. Дальше территория врага.

Мужчины везут своих жён и детей в ИГИЛ. Мозг отказывается это воспринимать. «Люди едут в свои дома, не хотят быть беженцами», — пытаюсь объяснить себе их мотивы. На разговоры с ними времени нет, наша цель — Аш-Шаддади, нужно успеть вернуться оттуда до заката. С заходом солнца большую часть блокпостов снимают, курдское ополчение не видит смысла патрулировать пустыню в тёмное время суток. На ночь эта земля становится ничьей.

В военную столицу ИГИЛ — именно так до недавнего времени называли Аш-Шаддади — мы едем на поиски детского лагеря, где террористы готовили «львят халифата». Помните видео, где пятилетний мальчик среднеазиатской внешности казнит двух россиян, якобы шпионов ФСБ? Этого «львёнка» вырастили как раз в одном из таких лагерей. Мы пока сами не знаем, что там найдём. Едем за ответом на вопрос: «Какова она, «львиная» доля детей халифата?».

Представьте, что нацисты без боя оставили один из своих городов в глубоком тылу. Оплот Третьего рейха на оккупированных территориях, который был им домом родным, второй столицей после Берлина. Служил ставкой военного министра, командующего сухопутными войсками и чёрт знает кого ещё. Едкого розлива адъютанты, партийного масштаба атташе, критическая масса офицерского состава, все они жили там со своими семьями. Ежедневно отправлялись за хлебом к пекарю, брали творог у проверенной молочницы, потягивали лимонад на любезных террасах. 

Только не рисуйте себе Париж, Варшаву, Будапешт, Прагу или другой город, мало-мальски сохранивший самобытность даже при Рейхе. Представьте идеальный фашисткий город, напрочь лишённый прежней идентичности. Ни одной рекламной вывески без свастики, ни одной парадной без флага, ни одного лица без печати веймарского орла. Даже домашние животные заражены верой в исключительную миссию фюрера. 

Таков Аш-Шаддади. ИГИЛ здесь не просто наставил на каждом углу «лого» с печатью пророка Мухаммеда. Он проник в его душу, пропитал насквозь его детей. Мы поймём это позже. А пока не встретили ни ребёнка, ни старика. Центральный проспект был абсолютно пуст. И переулки вымерли. Душная, жуткая тишина.

Скрип ворот звучит как выстрел. Вздрагиваем, оборачиваемся. В проёме на секунду мелькает женский силуэт, полностью облачённый в чёрное, даже глаза прикрыты сеткой. Фигура сразу исчезает. Натуральный призрак. Впрочем, радует, что мы тут не одни.

Углубляемся в переулки. Наши шаги всё чаще отдаются впереди неприветливым шушуканьем, шорканьем. Ясно, что гостей здесь побаиваются.

Внезапно входим в квартал, который с натяжкой можно назвать жилым. Навстречу малышня катит где-то раздобытые покрышки. Ребята постарше толкуют о чём-то, обступив дряхлый мотоцикл. Взрослых на улице нет. Направляемся к компании подростков, улыбаясь во всю мощь, приветливо размахивая руками: «Садык! Садык!». Это «друг» по-арабски. Все отворачиваются. И только один паренёк в светлом спортивном костюме идёт в нашу сторону.

Али Абдулла из арабского племени джбур, самой многочисленной народности восточной провинции Сирии. «Племя, которое мы потеряли», — как-то обронил мой коллега, сириец Артур Кебеков. Джбур почти полностью перешли на сторону ИГИЛ.

«Дауля», как называют своё квазигосударство игиловские радикалы, проглатывает представителей всех народностей и этнических групп, чтобы переварить их и сделать частью своего чёрного пятна, разрастающегося по Ближнему Востоку. Чем больше ингредиентов в этом сплаве — тем он прочнее и разрушительней. 

Вот и пятнадцатилетний Али автоматически называет игиловцев «дауля». Не отдавая себе отчёта в том, какая работа уже проделана с его мировозрением. Ведь «дауля» в переводе с арабского значит «государство». Для Али сейчас государство — это Аш-Шаддади при террористах.

Формула «нет государства, кроме ИГИЛ, а аль-Багдади халиф его» не оставляет сознание граждан даже после того, как экстремисты оставляют населённые пункты. ИГИЛ отступает, но остаётся. С ужасом понимаешь: да это же по-прежнему их территория. Радикалы потеряют власть над Аш-Шаддади только тогда, когда он перестанет быть «Шатдатом» вилаята Аль-Барака. А пока он именно так обозначен табличкой на въезде. Название выведено кириллицей. Да и Али, как видно, русская речь уже знакома.

«Русс?» — к нам присоединяется сверстник Али из уличной компании. Ребята сначала поглядывают с опаской, но при виде камеры и увлечённого разговора их товарища детское любопытство берёт верх. Знакомимся, парня зовут Мухаммад Нур, он тоже какое-то время жил в Аш-Шаддади при террористах.

— Кто лучше всех воюет в ИГИЛ?

— В «дауля»? Воюет? Конечно, иностранцы.

— Откуда?

— Из Чечни.

— Ты их видел?

Мухммад Нур начинает как будто разыгрывать театральную сценку. Артистизма ему не занимать. Мимикой изображает иностранцев, руками показывает длину бороды и форму одежды.

— Светлая кожа и тёмные длинные волосы, глаза маленькие, ходят группами с детьми, носят камыс. Они учили своих детей, как нужно притеснять людей.

— Дети должны притеснять людей?

— Несколько дней назад ребёнок игиловца из Чечни подошёл к старику, пытался его гнать на молитву, тот отказался, малыш забрал у него паспорт и с оружием отвел в исламскую полицию. Он старику в правнуки годился, но ругался на него, заставлял подчиняться. Вот как они себя вели.

— А с вами они хотели дружить? Может быть, в футбол предлагали вместе поиграть?

— Нет, они очень редко заезжали в наши районы. Жили в отдельном посёлке на окраине Аш-Шаддади, у них были свои магазины и мечети. Но когда они появлялись у нас, малыши совсем, то звали идти приносить присягу «дауля». Я, например, отвечал, что мне родители не разрешают. А они спрашивали, буду я в день суда слушать Аллаха или родителей.

— Но кто-то же поддавался на их уговоры?

Али снова подключается к беседе, оказывается, он знает об этом не понаслышке:

— Начинается всё с уроков религии. Преподают манхадж (идеологию), промывают мозги маленьким детям, а потом учат стрелять. Тренировать начинают прямо в мечетях. Сначала шариатский курс, а уже после отправляют в военный лагерь, там тебя уже готовят как воина. Мне удалось сбежать оттуда.

— Что это был за лагерь?

— База, где готовили «львят халифата».

— А далеко мечеть, где вас учили шариату?

— В двух шагах, хотите посмотреть?

Купол мечети и правда виден над соседним кварталом. В переулках оживление. Мужчины в длинных арабских халатах и женщины, одетые так, будто ИГИЛ ещё не ушёл или вот-вот вернётся. Они шепчутся и с осуждением поглядывают на сопровождающих нас мальчишек, каждому из которых тринадцать-четырнадцать. На суеверное бормотание старших они реагируют с лёгким пренебрежением. Мол, многое уже повидали, чего от журналистов каких-то прятаться.

Ворота в мечеть покорёжены, лёгкие рубцы от стрелкового боя. Заходить жутковато. Проносятся в голове предостережения губернатора Хасаки: «При отступлении террористы заминировали половину домов». Внимательно смотрим под ноги, нервы натянуты, как лески, которые боевики подводят к закладкам со взрывчаткой.

Али и Мухаммад ступают беспечно. Их уверенность успокаивает. Наверняка парни уже излазали всё вокруг и знают, что ловушек нет. Я привык доверять людям, но и рассказов о коварстве игиловцев наслушался достаточно. К тому же ребята сами признались, что проходили подготовку в специальных лагерях. Гоню прочь паранойю. Говорю себе: «Они дети, а не террористы». Но здесь эта аксиома сомнительна.

На полу мечети напитанные обсыпавшейся штукатуркой ковры. Голые стены, несколько полок с книгами. Слова Мухаммада Нура раздаются неожиданно басистым для его возраста эхом:

— Меня вызвали сюда на шариатский курс, а затем в «хусба» к следователю, потому что я не ходил молиться. Они нас пугали Страшным судом, рассказывали про рай и ад. У них есть свои учебники, они всё обосновывают Кораном. Моего двоюродного брата убедили, и он ушёл с ними воевать.

— Ты знаешь, где сейчас твой брат?

— Наверное, ушёл из города вместе с «дауля», теперь воюет где-нибудь в Дейр-эз-Зоре, а возможно, его уже нет в живых. Сами знаете, чему тут учат.

— Чему, например, учили вас?

Мухаммад Нур теряется впервые за время беседы. На вопрос отвечает Али:

— Здесь преподавал марокканец. Объяснял, что джихад — это не только воевать, взяв калашникова в руки. Джихад — когда берёшь литр горючего и сжигаешь дома неверующих.

— Много у него было учеников?

— Конечно, много. Он забирал детей прямо с улицы. Ходил и кричал в громкоговоритель, чтобы ему отдавали на обучение детей, которым исполнилось шесть лет.

— Но ведь не все родители отдавали детей в мечеть. Что грозило тем, кто противился?

— Отцов арестовывали. К примеру, я захотел воевать за «дауля», а отец мне запрещает. Я обращаюсь к ним с жалобой, отца забирают, иногда дело доходит до казни.

Мы вышли из мечети. Попросили ребят объяснить дорогу до места, где располагался лагерь военной подготовки детей. Они предупредили, что от него почти ничего не осталось. Петляем по шаддадским улочкам, с трудом выезжаем на окраину, к посёлку городского типа. Координаты, указанные парнями, верны.

Лагерь разрушен. Уцелела одна сторожевая будка метр на метр. Арабской вязью на ней выведено: «Пункт приёма бойцов в отряд «Львята халифата». Это было что-то вроде КПП. Внутри, на стене, как и положено, — правила несения службы на посту на русском и английском.

Аш-Шаддади потому и называли военной столицей ИГИЛ, что здесь располагалась ставка «рыжего генерала», министра войны радикалов. Второй человек в ДАИШ после «халифа» Абу Бакра Аль-Багдади. Выходец из Панкисского ущелья Абу Омар аш-Шишани (по паспорту — Тархан Батирашвили) лично курировал подготовку юных игиловских рекрутов. Тренировкой и обучением детей занимались его боевики, владеющие русским языком и приехавшие из республик Северного Кавказа и стран Средней Азии. Подросток Али Абдулла, сбежавший из лагеря, был знаком с русской речью, можно сказать, со школьной скамьи. Только вместо портфеля с тетрадями и карандашами ученики носили на занятия разгрузки с гранатами.

В Хасаку мы возвращались при полной темноте. Бойцы на блокпосту на въезде в город аж подскочили от неожиданности, когда наш микроавтобус притормозил перед шлагбаумом. Когда объяснили, откуда едем, это их ошарашило, назвали нас безумцами. Нам нечего было сказать в ответ. Только теперь мы начали по-настоящему понимать, от какого безумия они охраняют столицу восточной провинции Сирии.

Готовясь к этой поездке, я пересмотрел немало ютубовских видео, снятых террористами. На них «львята халифата» стреляли в головы приговорённых к казни, маршировали под команды инструктора, ловко обращались с автоматами, давали интервью. Все они были сняты парадно. Все они были кошмарны, но при этом оставляли ощущение постановки.

На видео, которое повергло меня в реальный ужас, не было крови. Не было вооружённых малышей в камуфляже. Снимали его не игиловские киношники. Происходящее напоминало беззаботный утренник. Абсолютно счастливая картина. Бородатый парень с белозубой улыбкой в окружении толпы детей как будто выкрикивает считалочку из всем известной и очень увлекательной игры. Наподобие «чай-чай-выручай». А дети — самые обычные сирийские дети — хором в сотни голосов подпевают ему искренне и счастливо.

Если бы не периодические отступления с традиционным «Аллаху акбар!», вообще нельзя заподозрить что-то неладное. Так ведут себя аниматоры в летних лагерях отдыха. Никаких призывов к кровопролитию. «Львы халифата прибыли! Львы халифата прибыли! Исламское Государство остаётся!» — заливаются детские голоса. Потом аниматор делает вид, что убегает от них по улице, продолжая распевать свое игиловское «чай-чай-выручай», и толпа детей несётся за ним, толкаясь и цепляясь. И бородатый парень уже где-то далеко впереди, а потоку бегущих за ним детей не видно конца.

Если можно представить сказку о Крысолове, воплощённую в жизнь самым реалистичным образом, это она и есть. Снято было на телефон жителем Пальмиры. (Место установил коллега Артур Кебеков по характерным пейзажам).

Хотелось поговорить с теми, кто видел эту сказку наяву. В Сирии десятки лагерей для «внутренних переселенцев» — семей, бежавших с оккупированных террористами территорий. Это и палаточные лагеря в приграничных зонах, и целые районы крупных городов — Дамаска, Хомса, Латакии, Тартуса.

Мы посетили один из лагерей в пригороде столицы. По сути, он представлял из себя большое общежитие, многоэтажное здание, поделённое на сотни комнат. Двор был набит малышами, они вряд ли осознавали, что ещё совсем недавно жили под ИГИЛ, переживали свои детские проблемы и радости. Мы начали обходить комнаты и расспрашивать взрослых, но быстро поняли, что это бесполезно. Мужчины и женщины отвечали на вопросы по шаблону, их страхи можно понять.

Увидев, что мы отчаялись и собираемся уезжать, сопровождавший нас глава поселения предложил заехать на традиционный сирийский кофе к его другу-художнику. Мужчина бежал из Пальмиры.

— Когда ИГИЛ захватило город, я три дня вообще не выходил из дома, потом решился. Пройдя квартал, я увидел на пятачке, где обычно покупал в палатке овощи, три обезглавленных тела. Сразу закружилась голова, я чуть не потерял сознание.

Ландшафтному дизайнеру М. под пятьдесят. Высокий колоритный мужчина  с седыми усами, античной статью, длинными и изящными пальцами художника, глубоким взглядом. Слабым этого человека не назовёшь. Но и в нём «дауля» посеяло что-то такое, из-за чего он категорически просит не называть его имени и не показывать лица.

— Мы с женой прожили в Пальмире ещё десять дней после прихода игиловцев, а потом убежали через пустыню в Эль-Карьятейн, а оттуда уже добрались до Дамаска.

— Как игиловцы относились к детям в Пальмире?

— Это отдельная история. Взрослые боевики подходили к малышам и начинали очень дружелюбно общаться. «Сколько тебе лет? Как тебя зовут? Ахмад? Молодец, Ахмад! Ты вырастешь умным и сильным мальчиком! Вот тебе тысяча лир!»

— Что, прямо детям деньги раздавали?

— Да! Небольшие суммы, конечно, но я сам видел, это правда! Очень уважительно с ними обращались. А где-то спустя неделю устроили для детей кинотеатр под открытым небом. Установили большой экран, каждый вечер устраивали просмотры. Дети уже знали время и сами заранее собирались на площади.

— Что показывали?

— Свои видео, как идут в бой, тренируются. Рассказывали о героизме. После таких просмотров потом вперёд выходил молодой иностранец, тунисец или марокканец, кажется, и начинал их развлекать. Дети в нём души не чаяли. Я слышал у соседей, как малыши плакали, если родители не пускали их на эти собрания.

— А у самих игиловцев были дети?

— Многие из них чуть позже привезли в Пальмиру целые семьи. Но их дети не общались с местными малышами.

— Почему?

— У них так было заведено: взрослые общаются с нашими детьми, а их дети поучают наших стариков.

Пусть теперь кто-то мне скажет, что это не железный расчёт. Когда стариков учат морали пятилетние мальчишки, старикам волей-неволей становится стыдно. Когда к детям обращаются опытные боевики как к равным — ребёнок волей-неволей начинает гордиться и хочет стать таким же.

ИГИЛ постепенно изгоняют с захваченных территорий. Но чёрное пятно всё ещё живёт в неокрепших умах многих сирийских мальчишек.

Фото: Александр Мельников, Марат Сайченко.