Как украинцы с поляками Москву не взяли

В июле 1616 года польский сейм решил, что права королевича Владислава на русский престол нуждаются в подкреплении оружием. На случай победы он подписал обязательства соединить Московское государство с Польшей неразрывным союзом. Однако в том году поход не состоялся: сейм назначил ему 11 000 войска, что явно немного, но и на это скупился дать финансирование. Зато не поскупился на комиссаров: чтобы Владислав соблюдал условия, ему выделили их аж восемь. При таком их количестве, конечно, собраться в поход было тяжело. Военным руководителем назначили гетмана Ходкевича, уже бывавшего в Москве во время польской оккупации до 1612 года.

Лишь к апрелю 1617 года нашлись деньги выехать из Варшавы, и только к сентябрю 1617 года Владислав с армией достиг Смоленска, а Ходкевич с частью армии — Дорогобужа. В этот момент всё русское государство повисло на волоске. Этому были две очень серьёзные причины: фактическое отсутствие крепостного права и демократический выбор тогдашнего русского царя, Михаила Романова.

О пользе крепостного права

Нашему современнику может показаться, что оба эти факторы должны были только укрепить позиции Москвы, ведь, как нас учили, крепостное право — причина вековой отсталости, а выборы руководителя страны народом — напротив, признак развитости общества. Увы, в XVI–XVII веках всё было ровно наоборот. Русский крестьянин, работавший на помещика, де-факто был кочевником. Даст ему соседний боярин больше ссуд на лучших условиях или больше надел — и он начнёт работать на него. Землянку крестьянин мог выкопать сам, да и избу поставить было не так долго. Именно поэтому крестьянин так легко двигался за помещиками на новые земли, например завоёванной Казани, и поэтому территориальная экспансия Московского княжества и царства шла с такой головокружительной быстротой.

Однако мобильное и лично свободное население не прощает власти никаких ошибок. А власти, которые не делают крупных ошибок, — большая редкость. В 1565–1572 годах такая ошибка была совершена: опричный террор физически уничтожил тысячи владельцев поместий в Центральной России. Многим крестьянам стало не на кого работать, да и вообще обстановка массовых убийств и изнасилований, созданная опричниками, не всем пришлась по нраву.

Как отмечал советский историк Кобрин, писцовые книги, составленные после опричнины, "создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие". "В пусте" лежало порой до 90 процентов земли, и даже в центральном Московском уезде обрабатывалось 16 процентов пашни. Остальная её часть "лесом поросла в бревно, в кол и в жердь". Причины запустения уже в то время не были секретом: "опричиныи замучили, живот [скот и сельхозинвентарь] пограбели, дом сожгли".

Вот народ массово и убежал туда, куда не доставали опричники. Как резюмирует псковский летописец тех лет: "Царь учиниша опричнину… и от того бысть запустение велие Русской земли". Грозный попытался остановить запустение, в 1581 году временно запретив переходы крестьян. Да не на тех напал: крестьянин просто убегал с семьёй и несколько лет не жил в Центральной России. Документов и фотографий на него не было — ищите, государевы люди, пока не устанете. Заодно земледелец экономил на выплате "пожилого" владельцу земли за пользование ею. Сыск вёлся не более пяти лет, и, выждав их, крестьянин мог спокойно и легально вернуться в Центральную Россию. 

А мог и не вернуться. Царь Иван перед этим удвоил территорию русского царства, южные земли были теплее и плодороднее, там некому было платить налоги, а, уйдя в казаки, вдобавок можно было и пограбить. Потом в центре страны и вовсе наступило Смутное время, отчего стало вообще непонятно — зачем туда кому-либо возвращаться.

Нельзя сказать, что власть не делала ошибок позже. Когда Петр I, большевики или правительство первых постсоветских лет ставили над населением эксперименты по быстрой вестернизации, последствия тоже были тяжелы. Чтобы увидеть былую пашню, что "лесом поросла в бревно, в кол и в жердь", нашему современнику нужно всего лишь выехать за город. Но при Петре и после него ситуация резко облегчалась тем, что существовало крепостное право и иные средства удержания масс на одном месте. Если крестьяне и помирали от голода, то "не только лишь все" — наиболее живучие продолжали обеспечивать помещика, служившего в армии, и платить налоги.

Без крестьян помещики не могли собрать средств на коня и оружие, поэтому служилая дворянская конница во много раз упала в численности. Воевать стало просто некому. Желающих платить налоги в центре страны тоже осталось маловато, так что положить жалование стрельцам царь не мог. Численность московского войска упала до неприличных значений — в десяток раз со времён Грозного. Поэтому поляки, при Иване IV оборонявшиеся от его армий, после опричнины смогли вторгаться глубоко в русские земли.

О "вреде" демократии

Как известно, династия Рюриковичей после Грозного быстро пресеклась, власть стали захватывать сомнительные личности типа Годунова и Шуйского. Поэтому "пришлось выбирать царя Земским собором". Но люди того времени считали, что устойчивое право царствовать может быть лишь наследственным. Как пишет Ключевский: "В продолжение всей Смуты не могли освоиться с мыслью о выборном царе; думали, что выборный царь — не царь, что настоящим, законным царём может быть только прирождённый, наследственный государь из потомства Калиты, и выборного царя старались пристроить к этому племени всякими способами, юридическим вымыслом, генеалогической натяжкой, риторическим преувеличением...  выборный царь был такой же несообразностью, как выборный отец, выборная мать".

Владислав в этом отношении имел тот плюс, что он был королевского рода. Да, он не был русским, но ведь Рюриковичи и вовсе не принадлежали к славянам. Поэтому многие дворяне, стрельцы и бояре испытывали искушение изменить выбранному Собором Романову и переметнуться к "природному королю" Владиславу. Тем более что ему в 1610–1612 году по приглашению бояр один раз уже удалось формально сесть на московский трон.

Нечаянный польский блицкриг

Именно поэтому случилась Дорогобужская катастрофа: 1 октября 1616 года дорогобужский воевода Иванис Ададуров сдался, признав Владислава царём московским. Сдались с ним и дворяне со стрельцами, причём первые ещё и присоединились к польскому войску. Известие о сдаче вызвало панику во всём регионе: вяземские воеводы Пётр Пронский и Михайла Белосельский, узнав о случившемся, бросили Вязьму и убежали в Москву. Пришлось полякам занять и брошенную Вязьму. Заняли бы, возможно, и Москву: там таких успехов поляков никто не ожидал, и большого войска собрать не успели.

Помешал концу русской истории только извечный польский бардак. Сейм дал Владиславу восемь комиссаров, не забывал посылать инструкции, но не выделил денег. Жалование польской кавалерии платить было неоткуда. От Владислава требовали завоевания Москвы на неизвестные средства. Жолнеры его армии отмечали, что жалования им не дают, отчего наступать в мороз у них желания совсем нет. Часть из них ушла, остальным пришлось встать на зимние квартиры в Вязьме. Поляки перешли на подножный корм мародёрства среди мирного русского населения.

Для этого поляки разделились на несколько отрядов: отряд Владислава пошёл на Можайск, Соколовского — на Тверь, Чаплинского — на Калугу. Настроение было пограбить, а не воевать, да и распыление сил сказалось. Поэтому, наткнувшись на серьёзное сопротивление небольших русских сил во всех трёх районах (под Калугой с русской стороны был сам Пожарский), поляки отошли. Однако у русских было всего несколько тысяч, в то время как поляки обладали все вместе десятком тысяч. Собери они силы в один кулак и наступай прямо к Москве — всё было бы хуже, ибо оборонять её в этот момент по большому счёту было некому.

Зима прошла в грабежах, потому что денег у поляков не было. С весны сейм дал немного средств, но и у русских прибавилось людей. Поборовшись за Можайск, поляки к августу даже вытеснили из этого района его защитников. Но на помощь Москве опять пришёл её верный союзник — польский парламент. Там не собрали денег на вторую половину года, и в августе 1618-го поляки под Москвой об этом узнали. Большое количество людей просто уехало на запад, потому что грабить на одной и той же земле было уже некого: все разбежались, а иные поляки по 12 дней не ели и простого хлеба. Остались лишь самые упорные и жадные, менее 8000 — ведь к 29 октября деньги всё же пообещали выплатить.

Откровенно говоря, на этом бы поход и закончился — польская модель ведения боевых действий была совершенно тупиковой. Собирать деньги на армию они не хотели, но при этом побед от неё требовали. Неудивительно, что после блицкрига 1617 года почти весь 1618-й они толкались под Можайском. Но здесь на помощь Владиславу пришёл новый и очень мощный фактор. 

Как запорожские казаки на Москву ходили

Если поляки из-за сейма были органически неспособны к планированию и осуществлению масштабных успешных наступлений на серьёзного противника, то была в их землях сила, у которой никакого сейма не было. Ею были казаки Сагайдачного, из украинской части Речи Посполитой. Вообще-то польская шляхта негативно относилась к казакам — ведь в них уходили крестьяне. Польские владельцы поместий лишались рабочих рук, а казаки слабо слушались указаний Варшавы.

Но у казаков был и свой козырь. Они были лёгкой кавалерией, кормившейся от войны (награбленным), а не от жалования. Польская тяжёлая кавалерия могла либо кормиться награбленным (как после октября 1617 года под Москвой), либо нормально воевать. Казаки тех лет совмещали эти два занятия, хотя и не без проблем — при угрозе потерь часто отказывались воевать. В итоге их содержание в военное время ничего не стоило польской короне. Не получая денег от сейма, казаки не были парализованы ни его жадностью, ни его комиссарами, часто не дававшими польской армии в поле сохранить единоначалие и нормальный процесс военного планирования.

На деле это было едва ли не самое важное — у казаков при Сагайдачном был один военный лидер, который сам принимал решения. Его не дергали в разные стороны сразу восемь комиссаров, из-за чего воевать ему было значительно легче.

Из-за этого Сагайдачный ещё до 1616 года совершил очень большое количество набегов на турецкие земли и крымчаков. В 1617 году ему показалось хорошей идеей повернуть своих людей на Москву. За это в октябре этого года сейм заключил с ним Ольшанское соглашение, по которому автономия казаков на подчинённой Польше Украине заметно расширялась. Да и вообще было понятно, что с польской неорганизованностью без казаков ни завоевать, ни удержать Россию у Владислава не получится. А значит, поляки будут вынуждены идти на уступки казакам.

Собравшись в поход летом 1618 года Сагайдачный повёл в него сразу 20 000 казаков. В войске Владислава, напомним, никогда не было более 11 000. Поэтому с этого момента польский поход на Москву, по сути, превратился в украинский — большинство его участников вышло именно с, как тогда говорили, этой "украйны". Казаки действовали несопоставимо быстрее и энергичнее поляков.

Они за считаные недели взяли Путивль, Ливны, Елец и Лебедянь. Местами победы их были обусловлены полной анархией, порождённой Смутой. В Лебедяни, скажем, "уездные люди воевод не послушались, в осаду не пошли" (а без гарнизона трудно обороняться). Но ключевые победы доставались за счёт изобретательности и таланта Сагайдачного. Воевода елецкий, преследуя небольшой отвлекающий казацкий отряд, вывел свой гарнизон в поле. Это была традиционная казачья засада: укрывшийся отряд бросился на город и взял его.

Если верить Бельской летописи, при взятии Ливен Сагайдачный "много православных крестьян и з женами и з детьми посек неповинно, и много православных християн поруганья учинил и храмы Божия осквернил и разорил и домы все християнские пограбил и многих жен и детей в плен поимал". Собственно, ничего особенного: типичный поход казаков того времени, и действия русского казачьего предводителя Баловня, пытавшего русских же крестьян в те же времена, были куда более жестокими.

Оку украинец перешёл ещё легче. Пожарский в этот момент болел от старых ран, а замещавший его Волконский по таланту был главе казаков не ровня. К тому же у него было всего 7000 человек — больше обезлюдевшее Московское царство выделить на смогло. Сагайдачный провёл одну переправу у впадения в Оку реки Осётр, а часть сил отправил далеко в сторону — к Ростиславлю-Рязанскому. Пока Волоконский блокировал казаков у Осётра, они обошли его с фланга, отчего он отступил в Коломну.

Будь казаки поляками, они бросились бы её осаждать — для них были важны свободные коммуникации в тылу. Казаки, кормившиеся грабежом, в коммуникациях нуждались меньше. Поэтому Сагайдачный обошёл Коломну и взял Романов, Каширу и Касимов. Впереди лежала Москва. 

Украино-польский штурм 

В конце сентября казаки подошли  к городу с юга, у Донского монастыря (ныне близ м. "Шаболовская"), поляки в этот момент подтянулись к Тушину. Ситуация была близка к катастрофе. По причине обезлюдения царства, дворян, имеющих коня и нормальное оружие, было так мало, что защищать столицу было почти некому. Вместо обороны на четвёртой стене (Земляной город), сил хватило лишь чтобы прикрыть третью стену (считая от Кремля) — стену Белого города, ныне Бульварное кольцо. Казаков с поляками было не менее 25 000. Гарнизон Москвы набирали с миру по нитке. 5500 было ополчения из местных жителей (без серьёзного военного опыта), 2600 — из русских казаков, 1350 дворян и 1500 стрельцов. Ещё было 300 наёмников-иностранцев и 450 татар. 

Проблема была в том, что и среди дворян (Дорогобуж), и среди казаков порядка не хватало. Особенно отличились последние — по "Новому летописцу" они прямо перед боями за город "взбунтовав ночью, проломиша за Яузою острог и побегоша из Москвы… Государь же посла за ними уговаривать бояр своих… и едва их поворотиша". С такими кадрами воевать было сложно, но других, спасибо опричнине, не было.

В ночь на 1 октября поляки ударили с запада на Арбатские ворота, а запорожцы — с юга. Точнее, так оно замышлялось. К счастью для осаждённых, к ним перебежали служившие полякам подрывники-французы Жорж Бессон и Жак Безе. Они сообщили, что поляки хотят штурмовать именно в ночь на первое и что главный подрыв будет у Арбатских ворот. В итоге внезапности не вышло — ночной бой за ворота затянулся. Как указывали поляки (и чего нет в русских источниках), отряд "бельских немцев" на московской службе (шотландцы и ирландцы) не дал русским отступить в решающий момент, удержав от бегства. Ходкевич в неразберихе ночного боя опасался расставаться с резервами и не подкрепил ими свой главный удар.

С ударом казаков получилось и вовсе смешно. Дело в том, что Сагайдачный должен был наступать на замоскворецкую часть обороны — самую ненадёжную, где сидели вышеописанные русские казаки, за которыми бояре всё время ходили и уговаривали их воевать. Казалось бы, самое слабое место. Однако запорожцы просто не рискнули идти на штурм, опасаясь потерь от спешенного боя. Весьма вероятно, что они спасли ситуацию. Дрогни казаки на русской службе — и неудача на Арбатских воротах не помешала бы паре десятков тысяч Сагайдачного ворваться в оборонительный периметр и окружить Кремль.

Утеря внезапности и упорное сопротивление оборонявшегося ополчения и дворян решили дело: штурм провалился. Надежд на финансирование сейма не было, и Владислав пошёл на переговоры и Деулинское перемирие. Оно было тяжёлым: Смоленск и Черниговская земля по нему отошли Польше. Однако если подумать, то для Московского царства это был подарок судьбы. Государство даже для защиты столицы собрало много меньше, чем какой-то вождь запорожцев. А ведь всего за полвека до этого Грозный повёл в поход на Казань 150 тысяч человек! Обезлюдение не прошло даром. Дай польский сейм денег на несколько лет войны или не побойся Сагайдачный потерь — и Москва стала бы ещё одной частью Речи Посполитой, как это уже было за шесть лет до того.

Но всё же главными спасителями столицы в той ситуации следует назвать не жадных до потери здравого смысла польских парламентариев и не острожных до трусости украинских казаков. Хотя, конечно, и тем и другим за эти черты характера неплохо бы поставить памятники с соответствующими надписями. И всё же ключевую роль в успехе обороны сыграли те немногочисленные жители центра страны, кто не бросил всё, несмотря на все ужасы предшествующих десятилетий, и дрался на стороне московского царя — хотя и сомневался в том, что выборный правитель вообще может быть легитимным.