Лестница в ад. Как на самом деле живут бездомные

С наступлением холодов мы видим их чаще: они греются в переходах и вагонах метро, отравляя день, которому мы собирались поставить благополучный лайк, тошнотворным запахом. "Почему он не может пойти хотя бы в ночлежку, они ведь существуют, там и тепло, и душ, и одежду новую волонтёры дадут!" — такая мысль приходит вместе с неразборчивым чувством жалость — вина — возмущение. Скорее всего, бездомный действительно не может сделать ничего, чтобы себе помочь. Чтобы понять почему, рассмотрим его преисподнюю. 

Бездомные гордятся своим образом жизни

Невероятно, но если вы заговорите с бездомными, то, скорее всего, они расскажут, что сами выбрали такую судьбу. "Да, холодно, да, бывает нечего есть, — говорят они. — Но зато мы свободны и можем идти куда хотим. Это вы, рабы, каждый день ходите по одной дорожке: дом — работа — магазин — дом, и это вы должны нам завидовать". 

Ещё в 1950-х годах психосоциолог Александр Векслияр рассказал, почему изгои гордятся своим образом жизни. 

Первая ступень лестницы, которая ведёт на дно, — агрессия. Человека преследуют неудачи: допустим, его увольняют с работы, зарплату ему раньше задерживали и сейчас так и не выплатили. Ему нечем платить за съёмное жильё, устроиться он никуда не может, потому что с его плохим уровнем образования это трудно, к тому же он подхватывает сильную простуду. Но он пытается бороться, требует, чтобы его права соблюдались, пытается получить пособие. Ничего не получается. Требования становятся всё более агрессивными, что увеличивает вероятность отказа.

Вторая ступень — депрессия. Человек думает, что он сам виновник всех своих бед, и у него сильно снижается самооценка, он больше не верит в себя. Он уже ничего не пытается сделать, погружаясь всё больше и больше в нищету.

Третья ступень — фиксация. Нищий знает, что это его удел и что по-другому уже не будет. На этом этапе возвращается потерянное ощущение себя личностью. И именно тогда изгой начинает говорить о своём пути как о свободе, а о "нормальных" людях — как о дураках.

— У бездомного конфликт не столько с обществом, сколько конфликт с самим собой, — говорит социолог Елена Иванова. — Это люди проигравшие, их жизнь не удалась. Они не могут понять, в чём же дело, и своим уходом в никуда как бы отвергают законы и правила общества. Человек называет свой поступок обретением свободы, но это утверждение ложное. В его основе лежит внутренний, глубокий конфликт. Иногда бездомные сами этого не понимают. Каждый человек, чтобы не сойти с ума, должен найти для своего образа жизни аргументы и оправдания. В этом всё дело.

К тому же не всегда бездомные, говоря о своей жизни, рассказывают правду. Нередко они превращают свою биографию в миф. Попадая на улицу, бездомный вынужден постоянно рассказывать кому-то о своей жизни — полицейским, волонтёрам, врачам (если он попадёт в больницу). И в этом рассказе ему абсолютно нечем гордиться. И ему это надоедает. И тогда он придумывает себе миф "о большом поражении". Вот раньше его жизнь была успешной, но случилась катастрофа, и после неё он и оказался на улице.

Но, как правило, на самом деле большой катастрофы нет, а есть множество маленьких поражений, которые следуют одно за другим. А возможно, у них изначально была психологическая установка на поражение — так называемая аутоагрессия (то есть агрессия по отношению к самим себе).

Бездомный Валерий Николаевич: "Куда хочу, туда хожу"

Бездомный, представившийся Валерием Николаевичем Остроумовым, — бодрый старичок в синем шарфе ЛДПР, аккуратно заправленном за ворот пальто. 

— В Москве свобода, куда хочу, туда и хожу, — говорит он. — Вот недавно был в Большом театре. Ходил на "Бориса Годунова". Вы знаете, сколько стоит билет в Большой? 100 рублей! Живу где придётся, в основном ночую на вокзале. Меня не выгоняют. Я билет себе покупаю и сплю в здании. Как-то на Курском сижу, мимо милиция идёт, а охранник говорит: "Вы его не трогайте, у него билет всегда".

По его словам, так он живёт два года. Получает пенсию, и подработка ему не нужна. О том, почему оказался на улице, говорит так: 

— Разбежались с женой. Сам из Пятигорска. Детки там остались. То созваниваемся, то нет. По-разному. То уезжаю домой, то в Крым, в Сочи. По профессии я садовод. Всю жизнь работал до пенсии. Я и в Астрахани работал — арбузы собирал. В Абхазии работал на сборе мандаринов. В Казахстане — на сборе урожая. В Белоруссии картошку убирал. Планы: хочу опять в Абхазию уехать на сбор мандаринов. Потом посмотреть, как строится Крымский мост. Попутешествовать хочу. А Новый год хочется встретить в центре города Сочи! Открыть бутылку шампанского. С людьми общаться, радоваться!

Кроме Большого театра в культурной программе Валерия Николаевича ещё много всего. 

— Я ничего не заканчивал, но читать люблю, — говорит он. — Вот недавно приобрёл несколько книг по биографии Гитлера. Книги покупаю на рынке, потом отдаю эти книги другим почитать.  

Он добавил, что в тёплой палатке для бездомных, которую у Ярославского вокзала поставили волонтёры, показывают кино. И посетовал, что заранее не объявляют, какой будет фильм. 

— Они обогреватель включают, — говорит старичок. — Тепло, хорошо, фильм смотришь.

Код тела

Бездомный перестаёт чувствовать своё тело своим. И безучастно наблюдает за тем, как оно разрушается. Об этом пишет в своей книге (лучшей книге о психологии бездомных) "Отверженные" французский врач Ксавье Эммануэлли. Он был одним из основателей "Врачей без границ". Также он основал международный фонд помощи социально исключённым Samusocial International (кстати, филиал Samusocial есть и в Москве, он помогает московским бездомным). 

"Изрубцованные тела, носившие следы серьёзных хирургических операций, ножевых ударов и переломов; иссохшая кожа, покрытая кровоточащими царапинами, экземами, псориазом; ноги, изъеденные гигантскими язвами, — всё это Ксавье Эммануэлли увидел, когда начал работать в больнице, куда привозили бездомных. — Порой в душевой мы обнаруживали повязки, о которых их обладатели в течение трёх и более месяцев даже не вспоминали, — чёрные, затвердевшие компрессы на гноящихся ранах, носки, въевшиеся в плоть. Все эти раны были очень болезненными, однако бедные парии не спешили обращаться к врачу. Я был поражён". 

Врач попытался найти объяснение этому и пришёл к такому выводу. Бездомный, который провёл на улице уже долгое время и превратился в отвратительное чудовище в грязных лохмотьях, становится неприкасаемым. "Нормальные" люди его не замечают. Их взгляды скользят по нему, как будто это неодушевлённый объект. Если он подойдёт к "нормальному" человеку и попросит о помощи, скорее всего, тот просто отшатнётся в ужасе и сделает вид, что ничего не видит и не слышит. 

"Так как они (бездомные. — Прим. Лайфа) не существуют больше во взгляде других, их представления о самих себе расплываются, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Они утрачивают способность бессознательно представлять собственное тело".

Бездомный не представляет, как он выглядит со стороны, какое у него лицо, он не может, закрыв глаза, представить, как выглядит его рука в пространстве. Мысль о том, что можно как-то повлиять на свою внешность, становится для него невозможной. У "нормальных" людей есть идеал "я" (для его достижения нужно сбросить пару кило или, наоборот, поправиться, подкачаться), а у бездомного такого идеала нет. 

"И поэтому не может проявиться забота о здоровье, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Конечно, они чувствуют боль или холод. Однако эти ощущения, которые у нас вызывают тревогу, беспокойство о нашей телесной цельности, остаются у них на чисто сенситивном уровне. Механизм, который мог бы помочь осознать значение таких ощущений, у них отсутствует. Это происходит так, словно они не ощущают опасности, исходящей от тела".

Таким образом, бездомные постепенно начинают походить на шизофреников, которые не ощущают барьера, отделяющего их тело от внешнего мира, и не видят различия между своей рукой и дверной ручкой. 

Врач пишет, что "код тела" не даётся нам от природы, а приобретается в детстве — опять же, когда мы начинаем понимать, как именно мы отражаемся в глазах окружающих. 

"Процесс осознания, как расположено тело, где находится рука, какую позицию она занимает в пространстве...  вся эта врождённая наука, этот краеугольный камень конструкции "я", наука, которая кажется плодом автоматического развития, на самом деле постигается на руках матери, в её ласках, поцелуях, голосе, называющем ребёнка по имени, — пишет Ксавье Эммануэлли. — И, напротив, если ребёнка бьют, плохо обращаются с ним, если никто с ним не разговаривает, не ласкает, не целует его, если он с раннего детства служит объектом сексуального домогательства, тогда ребёнок не знает, кто он есть, что такое удовольствие или страдание, добро, зло, законное, беззаконное". 

В том числе поэтому те, кто вырос в детдоме, часто оказываются на улице. У них изначально нарушены основные коды, которые позволяют вписаться в жизнь общества, в том числе код тела. Впрочем, у детдомовцев обычно много и других несчастий, которые просто не дают им чего-нибудь добиться.  

Бездомный Кирилл: "Для меня улица — это уже своё, родное"

— Я из детского дома. Из Пензы. Меня усыновили. Но усыновила неблагополучная семья. Пьющая. В итоге родители поделили квартиру на миллион частей и мне ничего не досталось. Мне было 18 лет, — говорит Кирилл. 

Сейчас ему 32 года, из них 11 он провёл на улице. Я встретила его недалеко от Ярославского вокзала — там, где волонтёры раздают бездомным еду и вещи. Сюда приходят люди, которых вы вряд ли приняли бы за бомжей в толпе. От них не разит жутким запахом, да и одеты они более или менее прилично (одежду тоже можно взять у волонтёров). Вот и Кирилл на первый взгляд совершенно обычный человек из толпы. Из знаков неблагополучия — хромота и нарывы, огромные прыщи на лице. 

— Мои приёмные родители умерли, и тогда родственники приёмных родителей поселили меня в бомжатник, — продолжает он. — Я пытался бороться. Получил в училище подъёмные 30 тысяч рублей. Учился там на электросварщика. Сейчас у меня с ногой проблемы. У меня перелом бедра, и пластина стоит. Меня машина переехала. В больнице без проблем поставили пластину без документов даже. У меня до сих пор нет никаких документов. Паспорт я восстанавливаю. Сейчас нога пройдёт месяцев через 8, и пойду устраиваться на работу.

Кирилл рассказывает, что живёт в "заброшенном маленьком домике" на Ярославском шоссе. 

— Забил его клеёнкой, чтобы ветер не дул, — говорит он. — Стараюсь карабкаться. На Перовском шоссе стою. Джипы подъезжают, на работу забирают. На стройку. За день две тысячи платят. Если б мама у меня родная была, может, всё по-другому бы сложилось. Я привык к такому образу жизни. Для меня улица — это уже всё своё, родное. Давайте, как договаривались, 150 рублей за мою историю. Видите, как дёшево я свою жизнь оцениваю.

Код времени

Люди, которые работают с бездомными, знают, что им обычно бессмысленно говорить: "Приходи за помощью завтра". Потому что "завтра" для бездомных не существует.

Как проходит ваш день? Скорее всего, вы встаёте утром, пьёте кофе, едете на работу, после работы делаете с ребёнком уроки, идёте в кино или готовите ужин. Время наполнено делами и планами — это и позволяет вам чувствовать, как оно идёт. Вы помните, что нужно купить подарок на день рождения маме, который будет через неделю, что довольно скоро Новый год (нужно решить, как его справлять), что весной вы возьмёте отпуск (и нужно уже откладывать деньги на поездку). Это всё тоже помогает чувствовать время.

"Чувство уходящего времени сопровождает нас на протяжении всей жизни и опирается на визуальные и сенсорные метки, которые ставит на нашем организме, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Биологическое время проявляется в ежедневных ритуалах".

Бездомный давно опустил руки, он плывёт по течению, делает только то, что заставляет его сделать конкретный момент (прошмыгнуть в метро, чтобы погреться, попросить милостыню), у него нет никаких планов — и он перестаёт чувствовать время. 

"Для отверженных обществом время встречи, день недели, начало месяца, конец месяца, следующий или прошлый год, настоящее столетие или предыдущие, новое тысячелетие — столь же абсурдны, как час чая для золотых рыбок, запертых в аквариуме", — пишет Ксавье Эммануэлли.

— Очень часто встречаются случаи, когда человек не помнит, в каком году он ушёл на улицу, — говорит директор некоммерческой организации "Дом милосердия" Лилит Горелова. — Бездомные не осознают, что время уходит, подкрадывается старость. Дни похожи один на другой. Они просыпаются, встают, думают, где найти что-нибудь выпить. Так время стирается. Конечно, некоторые перебиваются случайными подработками. У многих есть и постоянный заработок. Такие бомжи более социализированы и прекрасно понимают, какой день недели в календаре.

Бездомный Сергей: "Много у меня фамилий, все их помню"

В переходе метро "Белорусская" у самого входа на подоконнике сидит мужчина. Ему лет 50 на вид. На голове осенняя кепка, старая потёртая куртка, джинсы. От него крепко разит перегаром и давно немытым телом. Руки красные, в белых волдырях от обморожения. Он еле ворочает языком. Пьяный, но не до бесчувственности. Мужчину зовут Сергей. Время для него давно остановилось. Он не помнит, сколько ему лет и сколько из них он провёл на улице. 

— На улице больше 7 лет или... Не помню. Жизнь жестокая. Не хочу рассказывать, как здесь...(оказался на улице. — Прим. Лайфа), — он с трудом выговаривал слова из-за слабости или опьянения. — Ничего не хочу вспоминать. Не дай бог это вспоминать. Я из Белоруссии. Не знаю, сколько мне лет… Полтинник.

На вид Сергею действительно лет 50. У его ног жмётся молодая собака, овчарка. От входящих в метро иногда слышно: "Вот, давай собачке на корм дадим".

— Собаку Чёрная зовут, девочка. Мы всегда вместе. Всё у меня есть, даже собака, — говорит он. — Везде у меня родственники, жёны. Реально везде. Реально (здесь первый раз он говорит громко и с воодушевлением). Ничем не занимаюсь, просто отдыхаю (тихо и несчастно, в этот момент его по-настоящему жалко). А вам зачем, чем я раньше занимался? Первым делом собака накормлена, потом я уже. Много у меня фамилий, все их помню. Незачем их называть.

Говорю, чтобы подождал меня здесь, а я подарок принесу. Возвращаюсь с пакетом продуктов — Сергея и след простыл. Спускаюсь вниз по лестнице в переход. Сергей стоит возле стены, собака мирно спит рядом. Похоже, возле дверей даже ему уже холодно. Пьяно улыбаясь, смотрит на меня. Кажется, узнал. Протягиваю пакет: "Вот Сергей, это вам, угощайтесь". Мужчина молча протягивает руки к пакету, на свету ярче выступают белые пятна на красной, обветренной коже кистей и белые отмороженные кончики пальцев.  

Улица сводит с ума 

"В туннеле под Центральным рынком, в этом огромном адском узле, предназначенном исключительно для автомобилей, и денно и нощно наполненном рычанием моторов, жил один шизофреник, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Там, на расстоянии вытянутой руки, этот человек, прислонившись спиной к стене, проводил все дни на засаленном матрасе среди мусора. Вдали от прохожих, вдали от нескромных взглядов он жил, ни с кем не общаясь и никого не интересуя. Мы совершенно случайно обнаружили его при очередном обходе. Это было совершенно закрытое, совершенно непроницаемое существо. Он утратил абсолютно все связи с реальностью, не стремился их вновь обрести и не понимал того, что ему предлагали". 

Много ли на улице психически больных? Очевидно, да. Как объясняет Ксавье Эммануэлли, "в неблагополучных слоях населения никто не обращает внимание на психические расстройства". Вот жил человек в нищете, перебивался с воды на хлеб, толком не работал — у него было психическое расстройство, — но люди, которые его окружали, были так же несчастны и заняты своими насущными горестями. А потом этот человек пропал, стал жить на улице — и его никто не искал. И так бывает. 

"Сводит ли исключение с ума? Неужели жизнь на улице настолько сурова, что в конце концов расстраивает психику? Или же следует задать вопрос наоборот и рассматривать безумие как причину, а не как следствие исключения? — пишет Ксавье Эммануэлли. — Ответ носит двойственный характер. Улица не делает умалишёнными, но способствует, безусловно, резкому обострению болезней у психических и всех прочих больных, ведущих асоциальный образ жизни или обитающих в трущобах.

Что делать?

В книге Ксавье Эммануэлли есть потрясающий пример помощи. Речь о том самом шизофренике под мостом.  

"После нескольких месяцев ежедневных посещений один из моих санитаров сумел установить с ним контакт, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Нужно сказать, что он каждый раз проводил с больным целый час. Понадобилось три года упорства и желания сблизиться с духовно слепым, три года, на протяжении которых мы не отмечали ни малейшей видимой эволюции и не понимали, шевелится ли что-либо позади отсутствующих глаз".

Представляете? Санитар три года каждый день час проводил с бездомным шизофреником, при этом даже без особой надежды на то, что тому станет хоть немного лучше и что тот сможет сказать потом какие-то слова благодарности. 

Шизофренику стало лучше. Немного. "Но в конце концов в его мозгу как будто что-то открылось, и маленький лучик проник в сознание, — пишет Ксавье Эммануэлли. — Он начал узнавать санитара. Какой общественный институт может в наши дни позволить себе роскошь столь длительного общения?"  

Однажды санитар пришёл в туннель, а бездомного там не было. "Буквально умирая от тревоги, санитар искал его повсюду, обходя все центры для бездомных, — сказано в книге. — В конце концов, когда он уже счёл этого человека умершим, так и оставшимся безымянным, он нашёл его в одном из таких центров парижского предместья, оказывающих услуги хроническим больным. Мы не знаем, как этот человек сумел найти этот один из редчайших центров, где ему подобные могут порой обрести убежище. Однако благодаря связи, установленной с санитаром, в жизни этого человека произошло нечто, вырвавшее его из застенков хаоса, куда замуровал его разум".