Фёдор Черенков. Князь Мышкин и Мастер нашего футбола

"Фёдор" на греческом означает "Дар Божий". И Черенков действительно был для нашего футбола настоящим даром Божьим. Уникальным феноменом, аналогов которому нет.

В "Спартаке" хватало более забивных футболистов. Проделывающих на поле больший объём работы. Умеющих решать задачи и завоёвывать золотые медали.

А он — он даже не играл.

Творил.

Творил не просто поэзию — каждым касанием мяча он буквально проповедовал футбол. И этой проповеди-песне с равным восторгом внимали болельщики и "Спартака", и ЦСКА, и даже киевского "Динамо".

Его футбол был не похожим ни на что другое. Авторским. Не измеряющимся пресловутыми ТТД и счётчиком километров, которые наматывали киевляне в сборной СССР под руководством Валерия Лобановского.

Он был как князь Мышкин из великого романа другого Фёдора, Достоевского. Человеком, который видит мир не так, как все. 

Черенков умел видеть в мире красоту — и, пропуская эту красоту через фильтр собственной хрупкой души, заново являть её миру на зелёном прямоугольнике поля. Таким одухотворённым образом, что даже человек, равнодушный к футболу, не имел права не причаститься.

...Представить себе Черенкова в современном футболе невозможно. Бесконечная ярмарка тщеславия, когда шампанское шипит, пенится и проливается через "инстаграмы" и "твиттеры" на головы жадно впитывающей брызги чужой псевдославы аудитории — всё это от Черенкова было настолько далеко, насколько может быть далёкой бесконечность.

Он ездил на метро. Жил в скромной квартире. В одиночку сражался со своими демонами бесконечными октябрьскими ночами.

Когда я пытаюсь представить себе последние дни Черенкова, сразу приходит на ум булгаковский Мастер.

"Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хоть оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами... Проснулся я от ощущения, что спрут здесь... Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольётся в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах. Я стал человеком, который уже не владеет собой".

В постфутбольной жизни Черенков бился об лёд действительности вытащенной из воды огромной рыбиной. Окружающий воздух не был пригоден для легких, рождённых петь.

Не находя своего места, Черенков брёл со смущённой, не от мира сего улыбкой неизвестно куда. И даже после ухода туда, откуда не возвращаются, продолжал оставаться символом бескорыстия. Скромная могила, главным украшением которой являются красно-белые шарфы. Простой деревянный крест...

Спи спокойно, Мастер. Там, где цветут вишни, где звучит музыка Штрауса, где горят свечи и где есть дом, который ждёт тебя каждый день.

Ты заслужил покой.