Возле войны. Интервью экс-начальника медицинской службы бригады "Восток" Ольги Ткаченко

11 мая Донецк отметил шестилетие республики, провозглашённой согласно референдуму о независимости Донбасса 2014 года. Из-за коронавируса общественные мероприятия проводить не стали, но и без этого можно было заметить, что люди региона скорее привыкли к своему статусу, нежели испытывают по его поводу энтузиазм, которым был отмечен, например, 2015 год. Тогда, по воспоминаниям горожан, это был праздник выживших и выстоявших, сейчас для большинства это очередная отметка на затянувшемся пути к признанию Россией, да и к самой России.

Ещё один момент: в несомненно ожившем и снова многолюдном городе доля людей, в своё время сделавших свой цивилизационный выбор и переживших с ним самые тяжёлые времена, сродни доле активного вещества в растворе, которая окрашивает его в характерный цвет. Они по-прежнему держатся друг друга; возможно, даже узнают себе подобных по выражению глаз. Встретить их можно где угодно, но если искать целенаправленно, то там, где труднее. Возле войны.

С военврачом Ольгой Ткаченко (позывной Лиса) мы познакомились на празднике батальона "Восток", начмедом которого она стала летом 2014-го. Сейчас вечер пятницы, я стою в центре Донецка возле ОГА. Цветут каштаны, неподалёку прыгает фонтан. Ольга обещала подъехать за мною после работы.

Напротив останавливается черный минивэн, водитель опускает стекло. Я подхожу к автомобилю, но Ольги там не вижу. В то же время замечаю автомобиль с красным крестом чуть дальше. Оттуда машет Лиса.

— А я смотрю, этот дяденька мигает мне, подумала, что вы...

— Ты осторожнее, дяденьки здесь разные бывают, — меланхолично отвечает Ольга.

Приезжаем в знаменитое кафе "Легенда", которое не закрывалось даже в горячую фазу и стало своего рода штабом военкоров. Логин Wi-Fi здесь до сих пор с подковыркой: moksha. Дикой мокшей украинские националисты называли пророссийских дончан. Заказываем еду и поначалу обсуждаем новости о коронавирусе. На празднике Оля показалась мне, что называется, своим парнем, но сейчас она собранная, временами проступает даже некоторая жёсткость.

— Чем ты занималась до войны?

— В 2006 году я окончила донецкий мединститут, в 2008-м — интернатуру, в 2012-м — курсы первичной специализации. Работала ординатором отделения нефрологии в ДОКТМО, это Донецкое областное территориальное клиническое объединение, в народе — больница им. Калинина, так она называлась раньше. Писала диссертацию. Увлекалась туризмом, по скалам лазала с друзьями. Ещё в сентябре 2013 года я была в Киеве на конгрессе нефрологов, всё было нормально, мы хорошо общались с докторами из разных областей Украины — и профессионально, и дружески. Вообще, я была человеком достаточно аполитичным и не могла предположить, что в ноябре начнётся то, что началось: Майдан, коктейли Молотова, летящие в ребят-милиционеров, затем стрельба в обе стороны.

— Когда ты решила, что начнёшь помогать ополченцам?

— За всем этим мы в Донецке следили. 1 марта 2014 года я в первый раз пошла на митинг. Родителям сказала, что иду на выставку "Мир камня" в здании оперного театра. А пошла на площадь. Мы там хотели встретиться с друзьями, в итоге в толпе не нашлись. Но я заметила, что там были разные люди. Ну, ты знаешь, когда специально людей свозят на боёвку, на беспорядки, обычно подбирается специфический контингент: крепкие парни в трениках. Тут были совершенно разные люди. Старики, женщины. Все были, правда, очень возбуждены. Кричали: "Россия, Россия!", "Донецк — русский город!" Такое ощущение, что у людей всё время Майдана копилось — и вот выплеснулось. Но беспорядков в тот день не было. Потом брали ОГА несколько раз, я в этом участия не принимала.

— А как ты вышла на команду Ходаковского?

— Я начала искать какую-то силу, которая сможет здесь разумно противостоять перевороту в Киеве. Посмотрела Интернет и нашла объединение "Патриотические силы Донбасса", которое возглавлял бывший командир донецкой "Альфы" Александр Ходаковский. Я подумала: ну вот, вроде бы серьёзные люди. Позвонила им, назначили встречу на 26 марта. В тот день Ходаковский со своей командой обратился к членам "Правого сектора"*, в котором постарался донести до них мысль, что происходящее ведёт к гражданской войне. Потом, кстати, в сетях это не раз припоминали в том духе, что он, мол, выступил за единую Украину. Но, согласись, было бы странно желать гражданской войны в своей на тот момент стране... Мы её и не желали, но начали готовиться. Тогда ещё — к самообороне.

— Как происходило формирование медпункта?

— В бригаде "Восток" так было заведено, что каждый занимается тем, что уже умеет, учиться не было времени. По моему, например, мнению, военврачей с курсами парикмахеров быть не может, это же не игра в больничку. Я стала медиком-волонтёром, мы собирали медикаменты, готовили медпункт. Медикаменты нам присылали в том числе от жертвователей из разных областей Украины. Чтобы у людей не было подозрений, что кто-то потом пустит их на продажу, я предложила рисовать на каждой упаковке какой-нибудь значок... Помню, из Одессы нам пришла партия таких бинтов, на каждой пачке в углу — цветочек или сердечко. Потом уже случилось 2 мая в Одессе, после этого был организован наш батальон.

— Как именно в "Востоке" была организована медслужба, из каких структурных подразделений она состояла?

— У нас в институте была военная кафедра, так что я имела некоторое представление об организации помощи в условиях боевых действий. В соответствии с обстоятельствами мы пошли по следующему пути: у нас был центральный медпункт в расположении части и две выездные бригады, водитель и фельдшер в каждой. Они доставляли раненых в основном в городские стационары, потому что в условиях медпункта мы серьёзные операции, конечно, не проводили. В медпункт везли "лёгких" раненых, и ещё мы брали туда выздоравливающих уже из больниц, чтобы как-то разгрузить ту же "травму".

— А кто-то ещё помогал?

— Кроме наших бригад работали и гражданские скорые, но зачастую они не могли подъехать близко к местам боёв, к тому же по ним тоже стреляли, а они заметные. Затем появились штатные медики и полевые пункты на некоторых отдалённых позициях, комплектовались в основном медбратьями, медсёстрами, иногда фельдшерами. Врачей "Восток" "на передок" старался не пускать. Это то, что называется нерациональным использованием человеческого ресурса. Ни один умный командир человека с высшим медицинским образованием на позицию не засунет, потому что так никаких врачей не хватит...

— Когда ты стала из волонтёра начмедом батальона?

— Я не первый начмед "Востока"... До меня была доктор, Наталья Васильевна погибла. Вывозила раненого из Песок, машина скорой шла с выключенными фарами — светомаскировка — и попала в аварию. Из тех, кто находился в машине, в живых остался только парень-санинструктор. В июне 2014-го, получается, я ушла в "Восток". И то продолжала работать ещё и в больнице, ведь там вообще всего два врача на отделение оставались на тот момент — я и заведующая, пятьдесят коек больных, многие коллеги же уехали. А в середине лета, после смерти Натальи Васильевны, стала начмедом батальона, затем бригады.

— Ещё потери среди медиков в бригаде были?

— Насколько я знаю, нет.

— Каковы были функции начмеда?

— Я в основном находилась в медпункте и осуществляла координацию при эвакуации раненых, отправляла выездные бригады и распределяла раненых по стационарам, поскольку городская структура здравоохранения была мне хорошо знакома. Страховала передвижение бригад, чтобы их не задерживали на постах. Организовывала и проводила обучение бойцов навыкам первой помощи, чтобы они могли что-то сделать, пока медиков рядом нет. Почему мы ещё старались пропускать раненых через стационары — там всё официально документируется. А мы понимали в 2014 году, что это сейчас война и неразбериха, но рано или поздно придёт бюрократия, лет, может, через двадцать у человека эта травма скажется — и что он тогда кому докажет? Да и то, если говорить о начале войны, — в то время активно работали украинские информаторы, многие бойцы опасались называть настоящие фамилии, записывались по позывным или псевдонимам. У нас были случаи, когда в палате лежат человек шесть бойцов, все по фамилии Иванов. Теперь этим ребятам очень сложно доказать, что те ранения, которые они получили, связаны с боевыми действиями.

— Что было самым трудным в твоей новой роли?

— Конечно, труднее всего, когда знаешь, что делать, а помочь не можешь, потому что нет каких-то расходников или лекарств. Или когда мы довозили человека живым, делали исследование и понимали, что биологически он уже мёртв, например, ему маленький осколок вошёл в висок, пролетел через ствол мозга — и всё... Или вчера ты с человеком разговаривал, а сегодня его в мешок пакуешь тёплого. К такому не привыкнешь. Был у нас случай зимой 2015-го, парня вашего из Питера долго не могли эвакуировать из-под обстрела — комвзвода, фехтовальщик Женя Пятница... Перебиты ноги, наложили жгуты, но довезти не успели... Пятнадцать минут не дотянул до больницы. Тогда же ещё одного парня ранили — он меня до сих пор крёстной называет. Они приехали, я смотрю — его шатает и кровь на воротнике. Обратила внимание — он говорит: "Это, наверное, не моя, это Женькина, я его вытягивал на себе". Я вижу маленькую ранку, придавливаю слегка — и оттуда льёт. Едем в Калинина, делаем "компьютер" — у него в мозжечке осколок. На стол, долго был в коме, потом в России на реабилитации.

— У вас есть какой-то системный подход к реабилитации пострадавших?

— Системно нет, мы сотрудничаем с некоторыми организациями российскими, сами деньги собираем при необходимости, иногда есть возможность по государственной линии кого-то отправить на лечение или реабилитацию. И мы, конечно, не бросаем ни своих раненых, ни семьи погибших, стараемся следить за тем, как люди живут, оказываем материальную или иную поддержку. Конечно, это ещё зависит от того, как сложились отношения в конкретном небольшом подразделении; если они держатся друг друга, то они и соберутся вдове или инвалиду крышу перекрыть, и с работой помогут. Да, мы не можем помочь всем, но это чаще всего происходит тогда, когда мы просто не знаем о тяжёлом положении конкретного человека... Поэтому я всегда говорю бойцам: если вы знаете, что кому-то трудно, — не молчите.

— Непростой вопрос: я замечала, что "люди четырнадцатого" испытывают сейчас чувство разочарованности. Кто-то как раз по той причине, что остался один на один с последствиями ранения или психологической травмы, другие — по совокупности: или не могут найти себя в мирной жизни, или накладываются не оправдавшиеся ожидания на скорую победу и перемены к лучшему. Бывший "Восток", по моим ощущениям, на этом фоне несколько отличается в хорошем смысле, но всё же — как лично у тебя с этим?

— Ты же понимаешь, когда люди находились на линии обстрела, где делили и хлеб, и последние патроны, там, в окопах, разногласий не было: день простоять, ночь продержаться, рядовым бойцам было вообще не до того, что наверху происходит. Да и военная среда вообще достаточно закрытая и живёт по своей логике: есть свои, есть чужие, с добром и злом тоже всё понятно. Сейчас на тех, кто из этой среды вышел, обрушивается огромный поток дополнительной информации, не всегда позитивной, а они ещё живут мерками того времени и той общности. Поэтому, наверное, те, кто остаются на службе или около, кого ты видела у нас, несут до сих пор некий оптимистичный настрой. Наше руководство потому и старается предоставлять ветеранам и тем, кто получил ранения, какие-то посильные задачи — инструктора, связиста или даже просто ворота открывать, ведь для них очень важно оставаться в строю. Что касается меня лично, то я ни о чём не жалею. Как бы пафосно это ни звучало, этот маленький кусочек земли показал ряду людей на Западе, что они не всё решают на планете, что есть те, кто имеет мужество отстаивать своё.

Мы ещё некоторое время разговариваем с Ольгой, она рассказывает мне о своём новом хобби. Это декоративно-прикладное искусство — роспись по ткани, декупаж. Показывает мне фотографии своих работ. "Как у неё ещё и на это есть время?" — удивляюсь я про себя. Помимо службы, которую она продолжает в одном из подразделений, созданных на основе "Востока", доктор Ткаченко по-прежнему работает в отделении нефрологии "на четверть ставки — надо же кому-то дежурить", а также ассистентом на кафедре в Донецком медицинском университете. "Легенда" закрывается, Ольга звонит водителю. "Садись-садись, конечно, мы тебя довезём. Ещё заблудишься или опять к какому-нибудь дядьке пристанешь", — смеётся Лиса. Мы едем по центру Донецка, ещё убранному праздничными флагами.

* Организация запрещена в России по решению Верховного суда.